Алексей Мальцев - Призрачно всё...
— Ну, что-то вроде того… — замялся десятиклассник. — Жанет, это совсем не то, что ты подумала. Выбрось из головы… Ну, подумай! Посуди сама.
— Да уж вижу… — раздумчиво протянула девушка. — А я было Сережке Чикиреву поверила. И что, больше вам, неприкаянным грешникам, встретиться-то негде? Ты ее прячешь от всех? Я тебя понимаю… Я-то думала… соперница появилась. Теперь вижу, что не права, извини.
Что произошло дальше, Акулина поняла не сразу. Кажется, Аркадий притянул ее к себе за рукав:
— Откуда ты все знаешь? Быстро говори и проваливай отсюда. Видишь, какие дела? Мне эти сложности ни к чему.
— Я из будущего, — незатейливо, по-колхозному, выразилась Акулина.
— Что??? — Протянул Аркадий, застыв напротив нее.
Летящий в парня жилистый кулак просвистел у нее над ухом подобно падающей бомбе. Клацнули молодые зубы. Закатив глаза, Изместьев — 84 медленно повалился на бок.
— Ах вы, суки! — хрипотца Федунка ворвалась в ее уши подобно расплавленному свинцу. — Че, мразь, на молодых потянуло? Я т-те покажу Леневскую… — Звездневскую! Корячина! В роддоме с этим голубенком спелась. Признавайся, тварь! Губчека, твою мать!
Кое-как вырвавшись из цепких рук невесть откуда взявшегося Федунка, Акулина склонилась над Аркадием. Парень был без сознания. Пульс на сонных артериях прощупывался слабо.
— За букварем она поехала! Гнида! — гудел сверху Федунок, периодически попинывая супругу. — За тетрадками… Я тебе дам учебники!
— Что ты наделал, олух? — шлепая Аркадия по щекам. — Сначала разобрался бы, а уж потом.
— Кто олух? — Федунок вроде бы и растерялся. Потом, по-видимому, не найдя ничего обидного в прозвище, согласился: — А, ну, может, я и олух. Только ты… — б…ь, самая что ни на есть настоящая.
— Идиот клинический! Маразматик, алкаш! Ты что с парнем сделал, нехристь?! Урод!
Решив, что здесь не Кормилицы, и терять ей особо нечего, Акулина разошлась не на шутку.
Федунок на какое-то время потерял дар речи, стоял, растерянно моргая. Внезапно на него посыпались удары Жанны. Девушка начала бегать вокруг, бить Федунка сумочкой и кричать что есть мочи:
— Помогите. Милиция! Милиция! Ради бога! Убива-а-ают! Колхозники вонючие! Понаехали.
Потом вдруг подскочила к Акулине, оттолкнула ее от лежащего Аркадия:
— Тебе какого черта здесь нужно, шмара деревенская? Из какой подворотни ты выползла? Откуда взялась? П-шла вон! Затычка суконная.
— Ничего не понимаю, — Федунок продолжал моргать, жуя лямку своей шапки-ушанки. — Дак ты… это… что… с кем, значит? Не с ним, че ли?
Жанна трясла лежавшего на снегу Аркадия, который не подавал никаких признаков жизни. Акулина ругала себя последними словами, озиралась по сторонам, пока, наконец, не решилась:
— Надо «скорую» вызвать. У тебя мобильник есть?
— Что?!!! — Жанна округлила глаза. — Мобильник? Ты о чем это? Автомат за углом, беги в темпе. Он без сознания.
Да, к хорошему быстро привыкаешь, — подумал Изместьев, одергивая себя, — что ни говори. Когда-то сотовых не было вообще. И люди как-то жили.
* * * *Когда Аркадия увезла «скорая», Жанка поспешила домой, а Федор благополучно был препровожден в ближайший милицейский участок, на Акулину напал ступор.
Что будет, если с парнем что-то случится? Сама того не желая, она грубо вмешалась в свое прошлое. Можно сказать, грязными сапогами залезла на чистую простынь. Она должна была предвидеть, что ревнивец Федунок последует за ней. Слишком подозрительно он ее отпустил, легко согласившись с ее доводами. Но за то, что он сделал, он и поплатился: Акулина в отделении дала против него такие свидетельские показания, что его скоро оттуда не отпустят. И хотя дети дома одни, мать не жалела о содеянном: все равно толку от мужа никакого не было. А к вечеру она должна была вернуться домой.
«Потерял ты бдительность, Изместьев! А о чем нас всегда предупреждали на Истории КПСС? Правильно: будьте бдительны, враги не дремлют. Они, эти враги, готовы заплатить любые деньги, лишь бы завладеть информацией. А ты, говоря языком 21 века, облажался».
Ноги сами ее принесли к своему дому, — тому самому, где Аркадий жил в восьмидесятые. Сердце колотилось, сосуды готовы были лопнуть в одночасье, когда она зашла в подъезд. Ее никто не знал. Пользуясь своей неузнаваемостью, она стала подниматься на свой этаж. Замерев на несколько секунд перед своей квартирой, Акулина закрыла глаза. За дверью были слышны голоса. Жанна с отцом Аркадия разговаривали на повышенных тонах. Обсуждали, естественно, только что произошедшее. Акулина прислушалась.
— Если бы ее кто-то знал! Мы бы с ней быстро разобрались. Ее муженек приревновал к Аркашке. Смех, да и только. Ну и схлопотал 15 суток, теперь есть время поразмыслить над жизнью.
— Куда его увезли? В какую больницу, — перебил отец словесный поток Жанет. — Как там его самочувствие? Что с ним?
В этот момент раздался телефонный звонок. Отец, по-видимому, схватил трубку.
— Да… Лида, как он? В какую больницу его отвезли?.. Ну, ну… Пункцию, говоришь? Когда?..
В этот момент послышались приближающиеся шаги.
Из глуюины квартиры раздавалось:
— Может, со Стефаном созвониться?.. Думаешь, обойдется?
Акулина стояла вся в поту и тряслась от холода. Нет, это выше ее сил. Она не может видеть отца. Испытание из разряда запредельных. Сердце, психика могут не выдержать. Нельзя, нет… Она не готова!
Шаги приближались.
Выстрел внутри
Дверь открылась, и Акулина оказалась с Жанной, что называется, «нос к носу». Доктору почему-то вспомнился эпизод из фильма «Любовь и голуби», когда героиня Людмилы Гурченко (Раиса Захаровна) явилась в семью своего любовника и попыталась найти с соперницей общий язык…
— Кто к нам пожаловал, — Жанна округлила зеленоватые глаза. — Та самая, которая… Сама пришла. Чтоб мы, значит, ей глазки повыцарапали. Что вам здесь надо, бабушка?
— Жанна, уйми свой пыл, — раздалось из глубины квартиры, и вскоре в проеме появился отец. Отца Изместьев не видел вечность: тот умер в девяносто пятом году. — Здравствуйте, думаю, вы расскажете нам, как все происходило на самом деле?
Вопрос отца повис подобно сигаретному дыму на лестничной площадке, потом площадка почему-то закружилась, сделалась лабиринтом и, подобно шлангу огромного пылесоса, жадно всосала Акулину.
— Доктора позовите, — донеслось сзади убывающим эхом. — Женщине плохо! Она в обмороке, помогите кто-нибудь!
Над ней плыли огни, ее потрясывало на неровностях. Вскоре она поняла, что едет на кушетке. Вернее, ее везут. Огни вверху — это лампы бесконечного больничного коридора. Что с ней? Кажется, она упала в обморок. Но обморок — не кома. Хотя, — смотря как упасть. Можно так шарахнуться, что угодить в глубокую кому.
— Давление шестьдесят… Что на кардиграмме?.. Что значит, не делали еще? Аллергия? Не знаю… Преднизолона шестьдесят, глюкозы четыреста… Шевелитесь, мать вашу!
Это про нее? Но что могло произойти? Она не может пошевелить ни рукой, ни ногой. И вообще, кто она в данный момент: Изместьев? Доскина? Или, может, кто-то третий? Она ничему не удивится.
Ей беспардонно задирают подбородок, заталкивают в гортань ларингоскоп, потом трубку. Искусственная вентиляция? Господи, это еще зачем? Ах, да, она действительно не может самостоятельно сделать вдох. У нее нет для этого сил.
Она чувствует каждое сокращение своего сердца. Как наполняются желудочки и предсердия кровью, как они выталкивается ее потом в сосуды. Качать с каждой минутой становится все труднее, капилляры забиты тромбами. Она знает, что сердце делает свои последние удары.
Какое оно, последнее сокращение моего сердца?
Оно похоже на хлопок далекого выстрела. Только сделанного внутри меня. Выстрел жизни, точка. Или — как последний вздох захлебывающегося пловца, скрученного судорогой. После которого — ничего.
Совершенно ничего: ни ветра, ни дождя, ни солнца. Ты их, конечно, еще увидишь. Но не почувствуешь. И это страшно.
Эмоции выплеснутся, не оставив ничего. Да, тебя больше нет. Ты смотришь на то, что крутится — вертится после тебя. И — не можешь повлиять. Вершатся глупости, смешные и несуразные, тебя распирает, но… Поздно, господа офицеры.
— На пленке асистолия… Зрачки… Адреналин, соду, кальций, не спать, не спать!.. В подключичку!.. КПВ!
Как им не стыдно! Она — совсем раздетая, на ней ничего нет. Мужики столпились — налипли, как гвозди на магнит. Все лапают грудь, такую некрасивую… Такую невзрачную… Она сверху все видит.
Ах, это они непрямой массаж сердца делают. Во рту — трубка, какой-то щупленький паренек раздувает черный мячик… Это мешок Амбу. Это он так за нее дышит. Поскольку она ничего сделать уже не может сама. Разучилась за считанные секунды.
