Магда Сабо - Избранное. Фреска. Лань. Улица Каталин. Романы.
Когда Янка вошла в спальню, Сусу опять сидела в кровати. В тот самый момент, как матери переступить порог комнаты, в кабинете напротив вспыхнул свет, и Сусу увидела отца; он подсел к рабочему столу и принялся что-то писать. Янка занялась обычными ежевечерними хлопотами: взбила подушки, налила воды в стаканы, которые каждый вечер ставились на комод, — на тот случай, если кому-то из них ночью захочется пить. Жужанна настороженно следила за руками матери: наполнит ли она все три стакана. Нет, она налила только два.
На ночь Мамуся всегда распускала волосы и после заплетала их в косы; к их малым, повторяющимся из вечера в вечер тайным забавам относилась и эта: Сусу от начала до конца следит за тем, как Мамуся на ночь расчесывает волосы. Как обычно, Янка повернулась к ней лицом, вот она распустила свои волосы. Мать и дочь молча смотрели друг на друга, и обе думали об одном и том же: каким незнакомым и даже таинственным может порою казаться родное лицо. В серьезном личике Сусу сейчас было что-то от взрослой, а Янка напоминала несправедливо обиженного ребенка. Кончив заплетать косы, Янка выключила свет и присела на постель возле дочери. По установившейся привычке они сплели пальцы рук. И обе почувствовали, что руки у них холодны, как лед. Янка выпустила пальцы дочери, сунула руку под одеяло, пощупала ноги Сусу; и ноги тоже были холодные. Девочку бил озноб. Некоторое время Янка растирала ноги дочери, потом поплотнее подоткнула одеяло и опять взяла руки Сусу в свои. Сусу начала читать молитву. Аннушка каждый раз заново сочиняла молитву, и, как бы Янка ни вдалбливала ей заученный текст, она знай твердила свое: перечисляла богу все свои желания, а по вечерам, когда была маленькая, со слезами и возмущением укоряла всевышнего, если что-то выходило не так, как она хотела. Однажды, после жестокой отцовской порки, Аннушка наотрез отказалась молиться, — погрозила боженьке крохотным кулачком и отвернулась и стене. Сусу в раннем детстве тоже читала какую-то свою молитву в стихах, и только два года, как она засыпает под «Отче наш». Текст молитвы мать и дочь, как правило, читали вместе, вот и сейчас они начали в два голоса: «Отче наш, иже ecu на небесех, да святится имя твое…»
«Голос у нее совсем не сонный», — подумала Янка, а впрочем, мудрено тут уснуть. Иной раз, когда Жужанне не спалось и если Папы не было поблизости, Янка рассказывала дочери сказку; сказки у нее выходили нескладные, путаные, потому что Янка давно перезабыла все, что когда-то слыхала от Кати и от Анжу, а книги со сказками были под запретом, стоило Папочке их увидеть в доме, и книжки тут же полетели бы на помойку. Сейчас ни одна из волшебных историй не приходила ей на память. Сусу прижалась к матери, и обе они молча следили за освещенными окнами напротив: через занавеску в окне канцелярии было отчетливо видно, как Папочка расхаживает взад-вперед по комнате, берет в руки и кладет обратно на стол Библию. В соседней комнате, в капелланской, было спокойно, Ласло Кун сидел за столом и писал что-то. Теперь, когда решающий разговор между ними состоялся, Янке все же стало на душе полегче. Бабушка лежала здесь, в постели Сусу, лицо и фигура ее, казалось, истаяли еще больше. Как могла она, Янка, поступить столь бессердечно, как могла она не заметить бабушкиных страданий? Собственные беды настолько поглотили все ее мысли, что для других забот не осталось места.
С появлением Аннушки весь дом ожил, наполнился шумом, суматохой, беспрестанным хлопаньем дверей. «Мне надо поговорить с тобой», — заявил Ласло Аннушке. Янка в это время поила Бабушку чаем, она подняла взгляд на мужа; Ласло почувствовал, что Янка смотрит на него, но сам он не сводил глаз с Аннушки. «Ну что ж, говори, за чем дело стало, — бросила Аннушка. — Время есть. Пока мы напоим Бабушку»… «Разговор будет там!» — И Ласло кивком указал на комнату капеллана. Аннушка повернула голову, на мгновение перехватила взгляд Ласло, но ничего не ответила. Она извлекла расческу и попыталась привести в порядок бабушкины волосы. «Ты что, не слышала?» — спросил Ласло. «Да слышала я, слышала!» — отозвалась Аннушка и встала с колен; она зевнула, потянулась так что хрустнули позвонки, — все мышцы у нее свело от неудачной позы. Она подхватила и подняла на ноги Янку, обняла ее. «Давай сыграем в лошадок!» — затормошила она сестру и тотчас же изготовилась к игре. В детстве, когда у нее бывало особенно хорошее настроение, «лошадки» были любимой игрой Аннушки: она становилась вплотную к Янке, прижималась лицом к лицу сестры и подражала приветливому лошадиному ржанию. Янка на мгновение подставила было ей лицо, но тотчас и отстранилась, опасливо покосившись на Бабушку: как та истолкует их дурачество, — но Бабушка по-прежнему лежала с закрытыми глазами, и тогда для Янки самым важным стало, чтобы Сусу не услышала ничего лишнего, не предназначенного для ее ушей. А Сусу стояла тут же, напротив них, в противоположном углу комнаты, она не поздоровалась с Аннушкой и не подала ей руки и даже изловчилась увернуться от ее поцелуя; Сусу прижимала к себе куклу и в упор смотрела на них холодным, немигающим взглядом. Когда Янка сама попросила Аннушку пройти с Ласло в комнату капеллана и выслушать то, что он хочет ей сказать, Аннушка и Ласло одновременно взглянули на нее, и тогда Янка окончательно убедилась, что не ошиблась в своих догадках, все обстоит именно так, как она предположила утром.
«…Твое есть царство и сила и слава… ныне и присно и во веки веков». За словом «аминь» обычно следовал материнский поцелуй. Может, теперь она уснет. Янка плотнее подоткнула края одеяла. Сусу лежала притихнув и больше не ворочалась; Янка облокотилась о подоконник и взглянула на башенные часы. Теперь Аннушка уже в пути. Прощай, сестра моя любимая! Завтра я обо всем напишу тебе. Улица Кёлтэ, 97. Хоть бы малышка уснула наконец. Завтра все гнетущее покажется легче, завтра она попробует все объяснить Сусу. Услышав за спиной какой-то шорох, Янка обернулась. Сусу стояла на ковре, слабый свет из окна напротив освещал лицо девочки.
— Когда мы уйдем от Папы? — спросила Сусу,
«…Ваше преподобие, господин епископ! В постигшем нас тяжком несчастии глубочайшим утешением послужили Ваши пасторские слова соболезнования. Упование наше на власть Всемогущего есть верный залог тому, что за могильным сном воспоследует дарованное Господом воскресение, однако же…»
Здесь, на этом месте, она стояла и слушала его. Когда она затворила за собою дверь, он едва поборол желание схватить ее руки в свои, привлечь к себе, но затем, по мере того как он развивал свою речь и видел ее отстраняющую усмешку, тело его каменело, а под конец ему более всего хотелось ударить ее. Аннушка!
«Нет», — отвечала она на все его предложения и смеялась при этом, — без раздражения, но заливисто, от души, точно над веселой шуткой. Нет, она не намерена переселяться ни в какой другой город, не хочет она жить ни в одном другом месте, нет, нет! Если ему это не нравится, пусть себе остается в Тарбе. «Она удивительно красива, наша Тарба» — добавила Аннушка без тени насмешки и взглянула при этом на колокольню: там, над старой башенкой без шпиля плыла луна — такая же луна, как в ту давнюю ночь! «Разве тебе не нравится Тарба?»
«Нет!» — еще раз весело повторила она, — она не выйдет за него замуж, еще чего не хватало! Нет и нет! Сама эта мысль рассмешила ее до того, что она закашлялась и даже слова произнести не могла, только махнула рукой и выбежала из комнаты; и на бегу она все еще кашляла и смеялась. Она влетела в кухню, Янка тоже была там, через окно Ласло Куну хорошо было видно их обеих; Аннушка, должно быть, опять захотела «поиграть в лошадки», потому что Янка прижалась к ней щекой, и на мгновение ему показалось, будто лица сестер слились воедино. В этот момент он понял, что ненавидит Аннушку, но и Янку он тоже ненавидит и жить с ней бок о бок — сверх его сил.
Рози попрощалась с Ласло Куном, в сумке она уносила хлебные корки. Кати, брюзжа, проводила ее до ворот. Захлопнув за ней калитку, она выключила свет в подворотне. Как-то еще отнесется епископ к его сообщению о том, что он намерен переселиться в Пешт, оставя семью? Легко ли ему будет жить в Пеште? Улица Кёлтэ, 97. Может ли быть сносной жизнь в городе, где рядом Аннушка? И Аннушка — жена Адама Шомоди… «Господи, дай мне силы» — думал Ласло Кун. «Арпадик», — столь же молитвенно повторял про себя старый священник, уединившись в канцелярии.
Ветер, что утром дул со стороны Тисы, теперь переменился. С юга потянуло, — определил Анжу, — оттого и доносит сюда колокольный звон. И в самом деле, перекрывая вокзальные шумы, треск, лязганье и шипенье пара, в воздухе плыл колокольный звон: пробило восемь часов. Скорый поезд на Будапешт прибудет с опозданием на четырнадцать минут, — только что объявили по репродуктору. Ну и хорошо, что опаздывает. Анжу попробовал сесть на скамейке таким манером, чтобы видеть Аннушку, которая стояла у билетной кассы, и одновременно не терять из вида старуху, что сидела возле него, закрыв глаза. Аннушкину лаковую сумку и картонный чемодан Дечи он поставил у ног и придерживал их, чтобы кому не вздумалось унести.
