Ирвин Шоу - Любовь на темной улице (сборник рассказов)
Мартин с Уиллардом привезли своих двух пацанов, и теперь они играли у края корта с тремя детишками Баумэна, — два мальчика и девочка, — вся троица была какой-то подавленной, бледной, слишком вежливой и сдержанной, — подумал Мартин, — что совсем несвойственно детям их возраста.
После второго сета из дома вышла миссис Баумэн. Она несла поднос с кувшином оранжада и стаканы. Она казалась такой удивительно строго официальной в своем темном хлопчатобумажном платье с белым воротничком под тяжелыми, собранными в пучок на затылке пышными белокурыми с темным отливом волосами. Она немного понаблюдала за игрой, и в ее присутствии Мартин вдруг сделал гораздо больше ошибок, чем прежде, и это было вполне понятно, — он постоянно поглядывал на нее через плечо, внимательно изучал ее, стараясь, почти бессознательно, перехватить взгляды, которыми она обменивалась с мужем, заметить какой-то признак, какой-то симптом… Но она сидела тихо, набрав в рот воды, не аплодировала удачным ударам и не комментировала никудышные. Она, казалось, не обращала абсолютно никакого внимания на пятерых игравших возле нее детишек. Посидев немного, она встала, когда шла игра, и не спеша побрела к дому — такая высокая, вызывающая любопытство, элегантная равнодушная, безмолвная фигура для декора на большой зеленой лужайке, перед большим, белым, ласкающим глаз домом.
Когда начался третий сет, поднялся ветер, и теперь трудно было подавать свечи и играть с воздуха, и они решили закончить. Пожав друг другу руки, игроки подошли к боковой стороне корта, выпили по стакану оранжада. Мальчишки Уилларда бесцеременно цеплялись за отца, пытались вскарабкаться ему на спину, требовали апельсинового сока, а детишки Баумэна, стоя поодаль, скромно, молча наблюдали за отцом и подошли только после того, как он, налив каждому по стакану, позвал их. Они тихо сказали «спасибо» и вновь отошли в сторонку, со стаканом в руках.
— Как жаль, что вы не проведете здесь у нас все лето, — сказал Баумэн, обращаясь к Мартину. Они сидели на краю корта, медленно потягивая из стаканов сок. — Вы бы значительно подняли уровень тенниса в округе. Вам, наверное, даже удалось бы время от времени заставлять вашего несчастного старика шурина подбегать поближе к сетке. — Он добродушно фыркнул, подмигивая Мартину и вытирая полотенцем пот со лба.
— В конце недели мне нужно быть в Париже, — сказал Мартин, внимательно глядя на его лицо, ожидая быстрой смены выражения на нем из-за чувства облегчения.
Но ничего не заметил. Баумэн легко растирал лицо полотенцем, был спокоен и мило ему улыбался.
— Нам будет вас не хватать, — сказал он, — особенно на уик-энды. Во всяком случае, вы сегодня придете к нам на обед, не так ли?
— Он хочет успеть на шестичасовой поезд в Нью-Йорк, — объяснил ему Уиллард.
— Но это же глупо, — сказал Баумэн. — У нас в саду будет барбекью1. Если, конечно, не пойдет дождь. — Он говорил дружески, радушным, гостеприимным тоном.
— Ну, — вдруг решил про себя Мартин, — может, я приду.
— Вот и молодец, — без всякого притворства воскликнул Баумэн. Уиллард искоса бросил на Мартина удивленный взгляд.
— Не пожалеете, уверяю вас. Я прикажу этим ленивым сельчанам постараться, сделать все так, как надо. Ну ладно. Дети! — крикнул он. — Пора завтракать.
По пути домой Уиллард оторвал свой взгляд от дороги и посмотрел на Мартина.
— Почему ты вдруг передумал, Мартин? — спросил он. — Все из-за миссис Баумэн, разве не так?
— Но она очень красива, как ты считаешь? — ответил Мартин.
— Все местные донжуаны не раз пытались, не повезет ли им. — Сказал, широко улыбаясь, Уиллард. — Ничего не вышло. Напрасный труд.
— Папочка, — спросил мальчик постарше с заднего сиденья, — а что такое донжуан?
— Это был один человек. Он жил очень, очень давно, — тут же ответил Уиллард сыну.
Весь день Мартин, осмелев, задавал кучу вопросов по поводу четы Баумэнов. Ему стало известно, что они женаты уже четырнадцать лет, что богаты (семья миссис Баумэн владела заводами по переработке хлопка, а у Баумэна в Нью-Йорке была своя контора), часто устраивают у себя вечеринки, их любят все в округе, Уилларды навещают их два-три раза в неделю, и этот Баумэн, нужно сказать, в отличие от других мужей-ловеласов в их общине, никогда, пожалуй, не заглядывался на других женщин.
Одеваясь к вечернему столу, Мартин все больше мучился сомнениями. Когда он впервые увидел Баумэна на вечеринке, то был уверен, что именно этот человек глядел на него, когда он стоял у окна в гостиной и когда он встретил его во второй раз сегодня утром на теннисном корте, такая уверенность только окрепла. Но их дом, жена, дети, все то, что ему рассказали Уиллард с Линдой о чете Баумэн, прежде всего та радушная, раскованная манера, с которой он приветствовал его перед игрой, настойчивое приглашение на обед, его искреннее расположение без тени притворства, — все эти обстоятельства, словно объединившись в заговоре против него, Мартина, поколебали его прежнюю твердую уверенность. Если там, за окном, на самом деле стоял Баумэн, то он не мог не узнать Мартина и не мог не понять, что и Мартин его узнал. В конце концов они глядели друг на друга при ярком свете секунд десять, никак не меньше, на расстоянии пяти футов друг от друга. Если бы это был Баумэн, то чего проще для него, — отменить теннисную игру, позвонить, сказать, что у него похмелье, или что сегодня поднялся сильный ветер, или еще бог весть сколько привести других оправданий.
— Черт подери! — выругался Мартин про себя, завязывая перед зеркалом галстук. Он знал, что сегодня вечером ему нужно что-то предпринять, предпринять обязательно, но он чувствовал, что сбит с толку, что торопится, что ему приходится действовать в одиночестве, и поэтому он не был до конца уверен в самом себе, и это накануне тех его действий, которые могут иметь либо трагические, либо причудливо-комические последствия. Когда он сошел вниз, Уиллард сидел один в гостиной, читая воскресные газеты. Как хотелось Мартину рассказать ему обо всем, пусть возьмет часть груза такой ответственности и на свои плечи. Ему будет легче. Но как только собрался заговорить, в комнату вошла Линда, готовая к отъезду, и он промолчал. Вместе с ними он пошел к автомобилю, все с той же тяжкой ношей на плечах, чувствуя, как ему не хватает еще двух недель, месяца, чтобы организовать тщательное наблюдение, чтобы двигаться вперед осторожно, действовать, соблюдая приличия, но действовать решительно и бесповоротно. Однако у него не было этих двух лишних недель. У него в распоряжении была всего одна ночь. Впервые с того момента, как бросил свою работу в Калифорнии, он пожалел о своем желании уехать во Францию.
Баумэны устроили большой прием, на который приехало более двадцати гостей. Был теплый вечер, и все они собрались на лужайке, на которой стояли столы с фонарями «молния» с горевшими в них свечами, бросающими мягкий щедрый свет на сидевших за ними гостей. Два нанятых Баумэном по такому случаю официанта носились взад и вперед от длинного вертела в конце сада к приглашенным, а там, в глубине, сам Баумэн в фартуке шеф-повара и с раскрасневшимся от жары лицом жарил на открытом огне сочные бифштексы.
Мартин сидел за одним столом с миссис Баумэн, между ней и какой-то красивой молодой женщиной по фамилии Уинтерс. Она отчаянно флиртовала с каким-то мужчиной за соседним столом. Какое же было удивление Мартина, когда он узнал, что миссис Уинтерс кокетничает со своим собственным мужем! Миссис Баумэн рассказывала Мартину о Франции, где она побывала, правда, еще совсем девочкой, до войны, и еще раз, пять лет назад. Как выяснилось, она проявляла особый интерес к гобеленам и посоветовала Мартину съездить в Байо, чтобы полюбоваться там в местном соборе самыми большими их образцами, а также посетить Музей современного искусства в Париже, где можно было ознакомиться с работами современных художников, работающих в этой области декоративного искусства.
Голос у нее был мягкий, нежный, ровный, без модуляций, и у него складывалось впечатление, что она говорит и о более интимных вещах все тем же мелодичным, бесстрастным, неизменным, завораживающим тоном, словно исполняет песню в миноре, по собственной прихоти опустив ее на октаву ниже.
— Не собираетесь ли вы в скором времени снова во Францию? — поинтересовался Мартин.
— Нет, — сказала она. — Я теперь не путешествую.
Она тут же повернулась к соседу справа, и Мартин так и не успел спросить ее, почему она больше не путешествует, и его удивила эта ее фраза, резкая, окончательная, словно твердое заявление о проводимой отныне политике. До конца трапезы беседа за столом носила общий характер, Мартин время от времени подключался к ней, но порой посматривал в сторону Баумэна, который с раскрасневшимся лицом играл роль тамады за столом в своем белом фартуке шеф-повара. Он говорил довольно громко, суетился с бутылкой вина, тут же весело смеялся любой шутке гостей, но ни разу не посмотрел на столик, за которым сидела его жена рядом с Мартином.
