Ян Отченашек - Хромой Орфей
- Эй, Капела! - заорал Пепек. - К тебе клиент пришел! Ну-ка предскажи ей какого-нибудь двухметрового - обычного-то ей мало... Эти слова ввергли девицу в непривычное смущение:
- Не слушайте его, пан Капела! Дурак он. Найдется у вас для меня минутка?
Художник осчастливил Анделу приветливой улыбкой.
- Конечно. С удовольствием, барышня...
Он поклонился со старомодной галантностью и повел ее в сторонку, не спеша, не роняя достоинства. Всем было известно, что к многочисленным талантам и знаниям Капелы относится и искусство графологии; так он, нимало о том не заботясь, всегда бескорыстно приветливый, сделался предсказателем судеб для многих женщин и девушек. Он умел молчать, как могила, но популярность его росла не только по этой причине; будущее, которое он раскрывал в своих предсказаниях, таинственных и невнятных и потому возбуждавших доверие, было как сладкий пирог, обильно утыканный изюмом. Сам бедный и незначительный Капела щедро дарил обещания, выслушивал своих клиенток, понимал их и отпускал грехи, как добрый боженька.
Десять. Гонза увидел, как Мелихар машет ему рукой от двери. Понял - зовет в столовку. Обычно он чувствовал себя слегка польщенным таким приглашением, но сегодня еще не переварил злость на Мелихара.
В темноте двора он узнал его по очертаниям спины и по медвежьей походке, присоединился к нему, но упрямо молчал. Так и шагали они рядом мимо моторного цеха - Мелихар на две головы выше, - и теплый ветер ощупывал им лица. Гонза начал было насвистывать, но бросил, услыхав воркотню спутника.
- Ну, в чем дело, молодой? Язык отнялся?
Гонза неохотно бросил:
- А что?
- Что опять не по вас?
Гонза поколебался, подыскивая слова.
- Ладно, скажу. Работаю я с вами уже не первый месяц, вот и досадно, что вы все мне не доверяете. Я, знаете, не предатель.
Прошел мимо веркшуц с овчаркой на коротком поводке.
- Глупости, - сердито сказал Мелихар, когда веркшуц скрылся. - Не так все это. Только и у нас есть кое-какой опыт по части болтовни, так-то, молодой.
Гонза упрямо не отвечал, и потому Мелихар через некоторое время сам заговорил:
- Вот что я вам скажу: видал я тут много таких, что выхвалялись бог весть как, а язык развязывали после первой же затрещины. По-моему, кто больше задается, тот раньше в штаны накладывает и выбалтывает, чего и не знает. Оно ведь совсем другое дело, когда тебе вывеску разобьют. Не хотел бы я это испытать. А вам приходилось? Разве что от папаши, а?
- Нет, не приходилось, - буркнул Гонза.
- Ну вот, - удовлетворенно вздохнул Мелихар. - А мне приходилось. Не сейчас, до войны еще. Да ничего особенного. Работал я тогда в бродячем цирке рабочим, лавочка называлась «Диана»... Надо же было где-то работать, клепальщиков всюду как собак нерезаных, на завод-то не попасть... Был в том цирке эдакий плюгавенький хлюстик, очень уж он ко мне придирался - со мной это часто бывает, всякие недоноски на меня зуб точат. Мне бы его разок двинуть, небось в мостовую по плечи вошел бы! Не так-то это просто, молодой, когда бьют взрослого мужика, да еще отца девчонки. Дело не в боли, а странно как-то... Выдрали тебя, будто уличного мальчишку, думаешь потом, только что штаны не спустили да девчонку не позвали; смотри, мол, как отца дерут. Тьфу! Ну, арестуйте, согласен - только не это!
Он сплюнул в темноту; и видно было по его словам, как воспоминание об этом унижении все еще саднит занозой, не забылось даже после стольких лет. Его били! Быть может, легкое волнение, тронувшее Гонзу, помогло ему набраться духу и спросить:
- Слушайте, пан Мелихар, я давно хотел вас спросить, вы ведь не обидитесь, правда? Правда ли, вы на ярмарке выступали под маской как борец?
В следующее мгновение Гонза пожалел, что не подавился этим вопросом. Мелихар грузно топал рядом, сопел с присвистом.
- Ну и что? - буркнул он наконец. - Кому какое дело? Вот болтают люди! И чего мне, черт возьми, стыдиться?
- Да нечего, - быстро сказал Гонза, переводя дыхание. - Мне, например, даже хотелось бы посмотреть вас на ковре.
- Чепуха! - проворчал великан. - Враки все. Ясно? Но через некоторое время он опять, заговорил об этом, и в голосе его звучала нотка тщеславия и гордости оттого, что он так силен. Это сразу сблизило его с Гонзой.
- А в общем-то не такая уж это безделица - сделать двойной нельсон Свенсону или несколько минут продержаться против Абулы из Абиссинии! Публика тогда болела за него из-за той войны. Ну и ладно! Он-то был лучше, чем эти мартышки с человечьими рожами, которые орут вокруг ринга. Только для настоящего клепальщика это все равно не дело. И не помню я ничего про это, молодой.
Он рывком распахнул дверь столовой. Угар, состоящий из различнейших запахов и табачного дыма, недвижно стоял над грязными столами в Мертвенном свете плафонов; от него щипало глаза. В столовой у Гонзы всегда сжимался желудок от отвращения к этим неописуемым, ужасающе постоянным запахам. Грязь и холод...
Зеленоватые лица за столиками неподвижны. Гавел, веркшуц-певец, развалясь над кружкой скверного пива, до предела напрягает голосовые связки. «Смейся, пая-ац!» Его хрипловатый тенор, испорченный пивом и дешевой водкой, бьется среди грязных стен, хватает за сердце слушателей. Несколько пожилых женщин растроганно вытирают глаза... «Ха-ха-ха! - хохочет, рыдая, певец. - Над разбитой любовью!» В паузах Гавел отирает ладонью губы, прикладывается к кружке.
- Тсс! - со всех сторон зашипели на вошедших. Певец оборвал разом, будто проснулся; нахмурился, встал. Браво! Гавел под аплодисменты пошел к двери неверной, пьяной походкой, а пистолет, которым он в жизни не воспользовался, болтался в кобуре на незатянутом ремне.
- Добро, - оценил его искусство Мелихар, почесывая большим пальцем свой раздвоенный подбородок. - Эх, жаль, пропадает канарейка... За сердце берет.
В столовке торчало несколько знакомых тотальников. Пишкот, двигая густыми бровями, рассказывал им что-то смешное. Замечательный шут, - с одобрением подумал о нем Гонза. - Принимает ли он всерьез хоть что-нибудь?
Мелихар величественным движением поднял пол-литровую кружку, обтер края тыльной стороной ладони и осушил залпом.
Гадость! Пиво холодило желудок, Гонза отпивал его маленькими глотками, поглядывая на Мелихара поверх кружки. Отношения у них опять наладились. В который раз? И надолго ли? Собственно, Мелихар - первый рабочий, с которым Гонза близко познакомился. Милан утверждает, что будущее принадлежит таким Мелихарам, что они выведут человечество из всей этой неразберихи и устроят рай на земле. Коммунизм и так далее. Гм. Милан - псих. Однако кто знает? Во всяком случае, не я. Душан? Но тот живет в каком-то нездешнем мире. А где живу я? Нигде. Я только бреду ощупью, озираюсь хмуро, и все так сложно и запутанно! Я - и мир, я - и она... Даже я - и Мелихар ничуть не яснее. Понять бы, разобраться, что к чему! Чепуха. Рабочие - это и есть Мелихар, Гиян, Маречек и Войта, в общем все из нашего цеха, кроме нас, тотального сброда, которому нельзя доверять, и еще кроме мастеров, колобков, и веркшуцев. Стало быть, им-то и принадлежит будущее! Это показалось Гонзе довольно невероятным. Почему же им? Немцы, ясно, лижут им задницу, потому что без них не будет ни пушек, ни самолетов. И вообще ничего не будет. Что же в них такое? Они вроде совсем непохожи друг на друга, это и Мелихар говорит. Есть среди них славные ребята таких Гонза представлял себе, когда читал «Первую спасательную» Чапека: с такими не побоишься и к черту на рога лезть. Но есть ведь другие - и спекулянты и работяги, которые за лишнюю пайку сигарет или водки готовы пупок себе надорвать, есть и добычливые хозяйчики, те самые, которые спешат перекрыть крыши своих гнилых домишек и воруют цемент не для того, чтобы поскорее столкнуть в гроб немцев, а чтоб достроить свой крольчатник. Ох уж эти папаши семейств! Они ужасно честные, да только для себя и своих. По воскресеньям отводят душу на футбольном поле, а так им на все наплевать. Нет, не могу я их себе представить ни в какой революции. Разве что неосторожно зацепят заборчик их огородика... Впрочем, и тут, видно, не так все просто. А я не Павел, которому хочется погнать всех на танки и пулеметы. «Ничего вы тут не понимаете, молодой, не жили вы тут раньше», - говорит Мелихар. Наверно, он прав. Он думает иначе, потому что прожил другую жизнь. Недавно заклепали очередное крыло, и Гонза, яростно отбросив поддержку, зло сказал: «Ох, хоть бы расколошматили всю эту лавочку! Вдребезги!» Он ожидал одобрения, но Мелихар смерил его непонятным взглядом. Какие-то слова, видимо, вертелись у него на языке; он плюнул. «Хороши же вы, молодой!» Тон Мелихара ясно свидетельствовал о том, что опять он отдаляет Гонзу от себя. «Вы-то потом вернетесь к своим книжкам, верно? А нам где тогда работать? Это вам не приходило в голову? Понадобится - и расколошматят... Хоть бы и в конце войны. Только я-то от радости плясать не стану. Машины ни в чем не виноваты». И Мелихар постучал себя пальцем по лбу. Прав он или нет? Ведь тут работают на Гитлера, на его сволочную войну, значит пусть разбомбят завод к черту! Тысячу раз! Рабочие... Что-то происходит между ними прямо на твоих глазах, они переговариваются безмолвными взглядами и не подпускают тебя к себе. Ты - чужак, незваный гость, по кличке «тотальник». Наверняка есть среди них и коммунисты. Но кто? По лицу не узнаешь, а чувство такое, что они-то между собой знают, хотя и слова не обронят. Раз как-то в получку Гонза заметил, что Мелихар сует Гияну в руку несколько бумажек. Спросил Мелихара прямо, ответом было неохотное ворчание: «Бабам с детьми, у которых мужей посадили, тоже есть надо, как думаете? Да вас это не касается». Гонза мигом сообразил. «А я думаю, касается!» Глубоко посаженные глазки Мелихара приклеились к нему испытующе, потом он кивнул: «Добро. Коли хотите - отчего же... Больно вы любопытны, молодой...» - добавил он, отфыркиваясь и криво усмехаясь. Но слова эти звучали не сердито. С той поры Гонза от каждой получки отделял сотню и молча передавал Мелихару, понимая, что этим не купить его откровенности. Язык у него чесался от множества вопросов, но он был осторожен. Вот ведь как - на первый взгляд все просто; завод, на заводе сотни людей, они работают, ругаются, лодырничают, а за всем тем и подо всем тем разыгрывается что-то такое, чего ты не понимаешь: ходишь, как в джунглях, ты вроде зайца, который видит мир со своей кочки, и любопытство мучает тебя нестерпимо. А есть ли здесь подпольные группы? Гонза в этом не сомневался. Аварии, хаос, с которыми все труднее справляться начальству, - это не случайность, здесь есть система. А то, что никакая случайность не может срабатывать так интенсивно, знает, конечно, и сам великий божок Каутце. Как-то Милан назвал несколько имен, которые произносят тут шепотом, которые уже овеяны легендой, но большего Милан не знает, так как сам из числа пришельцев. Коммунисты! Слово это пахло смертью - и тем более оно дразнило воображение. Гонза слышал, что большая часть коммунистов арестована, кое-кто расстрелян, кое-кто скрылся или попал в тюрьму и концлагеря. Но, конечно, не все. Гонза готов голову прозакладывать, что каждый день проходит мимо кого-нибудь из них, может быть, стоит рядом в уборной или прикуривает от его сигареты. Достаточно, чтобы воображение заработало на полные обороты...
