Ахто Леви - Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе)
– Шикарно жила эта братва в том монастыре, – рассказывал Мор мрачно, – но это не для меня: так жить – стыдно.
Как он пришел в воровскую жизнь, в хронологии ясности не было, но сам Мор как-то сказал, что свободу потерял уже в тот день, когда в юности повесил собаку.
– Все чтят свободу, стремятся к ней, но когда обретешь Бога, тогда и станешь свободным, и он не есть создатель всего – его самого создали! Ведь я – вор, всегда жил по воровскому закону, все же всю жизнь вопрошаю себя только об одном: почему именно я? Почему я это сделал? Казалось бы, пустяк – всего-то собака, а вот целая жизнь позади, ангелом я в ней не был, но эту старую суку не забыл. Это самое мерзкое в моей жизни. Хотя свидетелей, понимаешь ли, никаких. Кто мог бы упрекнуть?.. Я не верю в единого Бога, но во что-то верить надо; если бы в человеке Бога не было совсем, люди давно сожрали бы сами себя, только в ком-то из нас он есть, а в ком-то пусто. А каков он, Бог, – кто это знать может?
2
Враль осознавал, что на его долю всего-то за ничего (окорок и брюки) выпало в жизни немало испытаний. Он даже стеснялся, что не является достойным уголовником, и везде врал о своих криминальных подвигах. Оказавшись наедине с видавшим виды вором, который так просто рассказывал ему о своей непростой и страшной жизни, Враль поражался его открытости и тоже признался, что стыдится собственной неполноценности – он никого не убивал и даже воровать должным образом не научился. Единственно врать умеет и больше ничего.
– Вранье! – возликовал старик. – Это великое торжество? Это дар божий. – Он потирал руки от удовольствия. – Даже невозможно сказать, какая это прелесть! Вранье – не ложь, от которой разит интеллигентностью, скользкой и пошлой, вранье – понятие конкретное, оно бескомпромиссно, вранье – это лестно. Психологи считают вранье обманом, но обман не всегда зло. Вранье может быть благородно, в то же время ложь и подлость весьма конкретны. Когда обман лицемерен и лжив, он не художественен, не приносит удовлетворения даже при благополучном исходе. Если же ты в состоянии так соврать, что и сам поверишь – это же поэзия! И даже не важна сама цель – важен процесс, торжество!
– Научиться врать искусно, – говорил Мор, – очень сложно. Но вранье становится искусством, когда с его помощью безликие явления обретут чарующие очертания, когда старухи станут девственницами (что в природе встречается и без вранья), а проститутки добропорядочными (хотя известно, что они часто порядочны в большей мере, чем дамочки, считающиеся порядочными), когда трус смотрится разумным человеком, а бедняк чувствует себя богатым и удачливым – значит, счастливым, ведь недаром говорится: дурак думою богатеет. В итоге – поэзия.
Мор доказывал, что не знает в истории человеческого рода никого, ни разу не совравшего в жизни, что жизнь без вранья так же невозможна, как невозможна абсолютная свобода или вечный двигатель, что даже главный библейский персонаж, проповедуя любовь, достиг чудовищных обратных результатов: во имя этой любви люди на земле уже столько душили, жгли, резали своих ближних, что ни о какой правде, святости и милосердии речи не может быть.
А политики! Очень правдивые люди! Посмотри в их добрые, улыбающиеся, искрящиеся любовью глаза, послушай их прямо и откровенно сделанные заявления и скажи: можешь ли ты усомниться в чистоте их помыслов, в том, что они мучительно страдают из-за любви к своим народам? Разве такие возвышенные души способны соврать? Да никогда! Они лишены божественного дара вранья. Вопрос лишь в том: почему никто из них не верит другому? А не верит потому, что вообще люди тут и там в мире все меньше доверяют друг другу, а все из-за этих человеколюбивых дипломатов, столько раз уже подводивших народы под монастырь. Отсюда и получается, что народу, поверившему иному политическому честняге, искусно повесившему лапшу на развешанные народные уши, ничего затем другого не остается, как класть голову на плаху, отвернув прежде воротничок, чтобы палачам удобнее было рубить. Случается (редко) иной политикан так умело запудрит мозги, что народ рьяно ринется следовать его призывам (ему и самому такое в голову не могло придти) и создает в государстве такой порядок, при котором политикану самому жить тошно: это называется сыпать пепел на свою голову. Всякий врет в надежде на пользу для себя, но если это ради подлого приема, причиняющего страдания безвинным, – уродство безрадостное.
Воры запросто в состоянии управлять государством, – утверждал Мор, – хотя на самом деле, исходя из положений воровского закона, управляют им сегодня суки. Но настанет время, править бал станет Беспредел. Настанет день и фраера еще будут тосковать по воровскому закону, ради уничтожения какового мусора столько сил потратили. Ведь именно ради этого и отменил смертную казнь тот, кто хотел показаться мудрее самого Бога – отменил в расчете на то, что без нее, законом благословимы, мы тут друг друга перережем больше, чем успели бы расстрелять. К тому же, как нас расстреливать? Мы же не политические фраера, враги государственных сук… Мы всего-то в некотором смысле конкуренты. Потому и сделали, чтобы мы сами себя казнили. Но когда честные воры мешать стали, их надо было остановить, чтобы их влияние не очень разрасталось: ввели обратно смертную казнь. Резня прекратилась, масти объединили, воров заставили работать – закону хана. Все-таки убийцы единственно смерти боятся; хорошо было резать, когда государство за это не убивало… А ведь и библейский Бог смертную казнь применил, предав огню Содом и Гоморру, затем утопив весь род людской, переставший ему нравится. Таким образом, преступление идет от Бога, без воли которого ничего не делается. Что же удивительного, что людьми правят преступники… Теперь суки! Если бы правили воры, в государстве бы такого блядства не было. Но тут, сколько бы земле не крутиться, мало что изменится. Ведь как это происходит? Умный вор, – рассуждал старик, – старается ладить с ментами, а мент есть винтик. Выгоднее иметь дело с его шефом и, если это вору удается, тогда и шеф – жулик, который, в свою очередь, налаживает контакты с вышестоящим начальством. В случае благополучного результата вышестоящее тоже становится… или уже стало преступным и наверняка налаживает перспективные отношения с более высокими чинами. Что должен делать в такой схеме по-настоящему умный вор? Он должен наладить отношения с министром, купить его. А еще лучше самому поступить в Высшую партийную школу, чтобы стать министром. Но тогда он, по старому воровскому закону, сука и его надо резать. Вот и выходит, правят-то суки. Принципиально вор должен приспосабливаться и совершенствоваться, захватывая, проглатывая, размножаясь, стремясь в конечном итоге превратиться во всемирную идею, становясь таким образом правом, идеологией, вынужденной, увы, начать борьбу с левыми движениями, тоже и с воровством – вор должен начать бороться с собственным хвостом… Но так было всегда. В мире сплошная круговерть проституции. Право повелевать, давать и брать всегда достигалось интригами, обманом, коварством, кровопролитием, одним словом – преступлением. Так кто же наши правители?
– Но воры, что в правительстве, были бы умны, если бы брали умеренно, дали бы и рабам дышать, кушать, пить, чтобы размножались и пахали они на умного вора. Когда же они обирают мужика дочиста, то им скоро и самим брать станет не у кого, и такие правители даже глупее, чем суки. Беда в том, что наши воры, как только станут правителями, возомнят себя честными людьми… Губительно! Хуже нет, когда стараешься изменить своей природе, отсюда всякая путаница.
3
Два года «гуляли» вместе Мор и Враль. Старый вор и человек, стесняющийся, что он не преступник. Во всяком случае полноценный. Мор имел основание относиться к Вралю снисходительно… Одиночество сблизило обоих, но не настолько, чтобы согласились они постоянно находиться в одной камере. Они не в одном лишь прогулочном дворе общались: они переговаривались – перекликались через решетки своих небольших окон. Их жилища помещались недалеко друг от друга, хоть и на разных этажах. Тюрьма, вообще-то говоря, не отличается молчаливостью, несмотря на «цензуру» надзирателей. Часовые на вышках по-разному реагировали на их общение из окна в окно, как и на «коня» с «подогревом» (бечевку с выпивкой – жарг.), которого, случалось, Вралю приходилось принимать. Но был у них и свой часовой, они звали его философом: этот охранник на вышке постоянно что-то писал в толстую тетрадь. Заметив, что за ним из окна камеры следит Враль, он, подняв тетрадь, хвастливо крикнул: «Не работал, но трудился». После чего Мор привел его Вралю в пример: «Видишь, даже этот не такой дурак, чтобы не соврать в свою пользу: или он там правду пишет на вышке?! А ты что же ворон ловишь? Раз не можешь красть, зачем такая страсть… зачем красотку красть, если можно ее так уговорить. Или ты не заметил, что в зоне каждый второй – поэт, а третий – романист?»
