Алекс Тарн - Гиршуни
Остановилась и я. На часах подрагивала секундной стрелкой половина двенадцатого. Вокруг громоздились уродливые кирпичные здания, оплетенные ржавыми лианами пожарных лестниц. Поперек улицы на уровне пятого этажа тянулась странная решетчатая металлоконструкция. Зачем? Чтобы затянуть в клетку еще и небо?.. На углу блока подмигивала синим неоновая рюмка ночного бара. Одна из ламп, издыхая, агонизировала — как раз в районе рюмочной ножки, и оттого казалось, что рюмка пританцовывает. Ветер лениво двигал по тротуару пустые полиэтиленовые пакеты. Рядом с пожарным гидрантом высилась неопрятная груда мешков с мусором; кошка, задрав хвост трубой, раздумывала, с которого из них начать. Где это я? То ли Бронкс, то ли Квинс, то ли скунс…
Куда теперь? Ночь в моей голове тянула назад, в темноту, в томительные глубины радости и отчаяния; неужели опять придется отвлекаться на поиски дороги, на выбор желобка, на малозначащие решения о поворотах и путевых развязках? Ненавижу… Настоящий полет не знает желобков; у летящей птицы есть цель, но нет дороги.
В сумочке у меня лежала бумажка с адресами манхеттенских милонг. Я включила навигатор, ввела название улицы и номер дома; секунду подумав, прибор вывел на экран карту, и приятный женский голос настоятельно порекомендовал развернуться и следовать одну и восемь десятых мили в указанном направлении. Теперь машина снова была в надежных руках — не автомобильного потока, так навигатора, а я — я вернулась к себе, в ночь, текущую слюной и слезами.
Милонга находилась где-то между Виллидж и Сохо. Я никогда не танцевала там прежде и выбрала ее именно по этой причине: не хотелось идти в большие, известные места, где каждый клочок пола истоптан клиентами со всего мира, как проститутка в портовом борделе. Навигатор привел меня к самому входу, освещенному затейливой светящейся вывеской с парой, исполняющей барриду, но стоянки, как всегда, не оказалось, так что пришлось отключить протестующий женский голос и немного покружить по окрестным улицам, а потом возвращаться пешком. Конечно, я заблудилась и уже искала, кого бы спросить, хотя спрашивать в столь поздний час даже в Сохо особенно некого, пока наконец, выйдя в очередной раз на какой-то очередной угол, не увидела справа от себя искомую вывеску с барридой.
Улица была темна и совершенно пуста, ни одной живой души, кроме меня и ночи. Даже окна не светились по причине отсутствия таковых. Собственно говоря, само название «улица» не слишком подходило этому узкому, загроможденному мусорными баками проходу между сплошными кирпичными противопожарными стенами. Люминисцентная баррида представляла собой единственный здешний источник света, но и она, словно почувствовав мое приближение, вдруг начала мигать, угрожая оставить проулок в полнейшей темноте.
Пройдя между баками, я добралась до входа, безуспешно поискала звонок, постучала и, не дождавшись ответа, налегла на глухую дверь. Против всех ожиданий, та поддалась. Я вошла в темное помещение и зашарила по стене в поисках выключателя. Ненавижу, когда обстоятельства пытаются разрушить мои планы. Выключателя не было. Вот гады! Я прислонилась спиной к стене и принялась сильно стучать по ней каблуком. Звуки ударов возвращались ко мне гулким эхом. Постучав с минуту, я передохнула и забарабанила снова.
Вдруг в темноте мелькнул свет, послышались шаги. Помещение оказалось длинным коридором: кто-то шел ко мне издали, слепя фонариком. «Сейчас стукнут по башке, а потом изнасилуют, забьют до смерти, четвертуют, глаза выколют, печень съедят сырой, задницу с головой сварят на студень, а прочую расчлененку вынесут раздельно в те самые баки, — весело подумала я. — Вот будет облегчение сердцу и душе без всего этого добра…»
— Эй! Что вы стучите? — голос был мужской, недовольный.
— Говорят, здесь милонга, — ответила я, щурясь от фонаря.
Мужчина подошел вплотную. Вблизи он совсем не походил на маньяка-каннибала, но разве когда-нибудь маньяк-каннибал походит на самого себя?
— Вы храбрая женщина, мисс, — сказал он. — Прийти сюда, одной, в такое место… редкий случай.
— Потанцевать захотелось, — безмятежно объяснила я.
— Редкий случай, — повторил потенциальный маньяк. Казалось, он размышлял, не заспиртовать ли меня целиком ввиду особой раритетности. — Как вы нас нашли?
— Интернет. Блоги. Кто-то упомянул.
— Кто?
— Не помню. Какая разница?
Он согласно кивнул.
— Действительно никакой. Пойдемте…
Мы двинулись по коридору, затем по лестнице вниз.
— А что так темно? — поинтересовалась я. — Кончилась смола для факелов? Или краснокожие гуроны перехватили пирогу с тюленьим жиром?
— Это специально, — серьезно отвечал мужчина. — Свои приносят с собой фонарики. А чужих нам не надо.
— Теперь вам придется меня убить, — сказала я. — Ведь я чужая и своею становиться не собираюсь. Четвертовать, съесть печень, расчленить…
Он резко остановился и осветил фонарем мою приветливую улыбку.
— Вы и в самом деле редкий случай, мисс. Мы обязательно взвесим ваше предложение.
«Опять декорация, — подумала я. — Для маньяка дяденька звучит чересчур театрально. Но ладно, если уж приперлась…»
Коридор повернул, мужчина открыл дверь, и я зажмурилась от хлынувшей оттуда лавины света и музыки. Милонга! Здесь действительно была милонга, свет моей ночи, музыка моей души! О, танго, обнаженный нерв одиночества!
Увы, чудная радость узнавания оказалась единственным положительным моментом этой странной милонги. В комнатенке для переодевания, тесной, как вагонное купе, остро воняло индийскими ароматическими палочками, дорогими духами и дешевым сектантством. В углу торчала зловеще подсвеченная статуэтка Шивы, по стенам висели кривые мечи и картинки из Камасутры. На танцевальном полу все обстояло и того хуже: под огромным портретом гуру Махариши несколько пар изображали странную комбинацию танго и трансцендентальной медитации. В знакомую ткань мелодии ни с того ни с сего вплетался ситар, а вместе с ним — тягучие индийские мотивы. Я пожалела, что надела туфли. Танцевать здесь все равно было не с кем. Приведший меня человек подошел и наклонился к моему уху.
— Как видите, это не простая милонга… — зловеще прошептал он. — И не простая медитация. Честно говоря, для непосвященных пребывание здесь смертельно опасно. Но тем, кто приходит к нам с открытым сердцем, ничего не грозит. Так что не бойся, сестра.
Меня чуть не вырвало.
— Не брат ты мне, гнида черножопая…
Ради удовольствия точного цитирования пришлось перейти с английского на русский, так что мой просветленный хозяин, к сожалению, не понял ни слова из моего ответа. Ну и черт с ним. Ненавижу суррогаты, особенно ментальные. «Не бойся!» Тьфу, мразь! Да кто тебя боится?! Размечтался… мечи в сортире развесил, бодхисатва хренов… Мечи в таких сектах всегда остаются картонными, даже если наточить их до остроты бритвы.
Я отвернулась от идиота и стала снимать туфли. Праздник не состоялся, вечер пошел насмарку. Часы показывали без четверти два; теперь уже поздно было куда-либо ехать. Эта мысль приводила меня в бешенство. По-видимому, оно читалась на моем лице достаточно ясно, потому что хозяин беспрекословно вложил фонарик в мою протянутую руку.
На улице накрапывало. Естественно, я в упор не помнила, где именно припарковала свой чертов бронетранспортер — теперь мне предстояли не просто долгие поиски, но долгие поиски под дождем. Я уныло брела по мокрым безлюдным улицам, пока не уткнулась в указатель на Вашингтон-сквер. Машина стояла где-то рядом с площадью, недалеко от ее северо-восточного угла. Приободрившись, я прибавила шагу.
Сквер оказался обитаем: тут и там виднелся странный ночной люд. У самого входа на скамейке двое играли в шахматы, в блиц, но как-то слишком уж расслабленно, без обычной рубки и гонки. Я подошла. Так и есть: флажки на часах давно уже упали; пустоглазые шахматисты жали на кнопку просто так, передвигая фигуры совершенно сомнамбулически, как попало. Игра шла без времени и без правил. Не знаю, какая могла быть у нее цель… впрочем, разве «без времени и без правил» не означает также и «без цели»?
С площадки посередине сквера слышалось бренчание гитары. Человек пять-шесть, ссутулившись, топтались вокруг длинноволосого гитариста. По кругу шла бутылка, замаскированная по местному обычаю мятым бумажным пакетом. Мужик пел, остальные подпевали: «Каково тебе без дома, в одиночестве? Каково тебе, а? Каково чувствовать себя катящимся камнем?» Сладкие сикстиз. Хиппи. Шестидесятые годы. «Люби, а не воюй». Боб Дилан. Вудсток-шмудсток. Ньюпорт-шмупорт. Неужели такое еще поют на Вашингтон-сквер? Только подойдя поближе, я разглядела морщины и седину: шестидесятость характеризовала не только репертуар, но и возраст тусовщиков.
