Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
Пацанам, обступившим меня во дворе «локалки», я подробно рассказал о запахе женщин, хотя и пожилых, но настоящих женщин в легких летних платьях цветами, и о запахе коньяка и жирной пищи, исходящем от Приставкина. Все мы взгрустнули.
- Хороший коньяк, да? - задумчиво спросил меня наш отрядный чеченец.
Умер Приставкин в июле 2008 года. В почтенном возрасте семидесяти восьми лет. Я никогда не читал его произведений. Видимо, и не буду, времени нет. Наши судьбы пересеклись летом 2003 года в отряде № 13, в лагере № 13, что в заволжских степях. Если это он помог мне выйти из лагеря, то я этого не знаю. В любом случае, на всякий случай, посылаю ему вдогонку короткое: «Спасибо!» За тот запах коньяка.
«ПОД БОМБАМИ»
Я замечаю, что мои воспоминания стали менее детализированными. Время очищает образы воспоминаний, заостряя внимание на портретах крупным планом, на падающих тенях, на вибрации или гулкости голоса, а вот имена (улиц, учреждений, ресторанов) удаляются с безжалостной безапелляционностью. То место по своим функциям было эквивалентом ресторана Центрального дома литераторов. Там сидели вокруг столиков шумные и подвыпившие белградские писатели. Это было чуть ли не в тот же вечер, когда я явился из Республики Славония и Западный Шрем, январь 1992 года.
В ста двадцати километрах от их шумных столиков с вином и снедью погибали сербские добровольцы и армейские призывники. Вуковар был практически срезан с лица земли на уровне фундаментов зданий. В своем ресторане живописные писатели (в кофтах, кто - даже с серьгой в ухе, в европейских костюмчиках, в цыганских юбках, длинноволосые большей частью, а еще большей - неряшливо обросшие) шатались от столика к столику, целовались, присаживались, вскакивали, кричали, ругались, обнимались. Несколько немолодых красавиц улыбались таинственными улыбками из мужских компаний. Некоторые из этих свободных улыбок направлены были и мне, но большая их часть призывно мерцала всем.
Мы сидели впятером за столом. И тот, что потом стал моим приятелем, вдруг спросил меня, так, походя, незначительно, может из вежливости даже, чтобы что-нибудь спросить:
- А в каком отеле вы останавливались в Вуковаре?
Я онемел. Я отчетливо помню, что некоторое довольно продолжительное время не мог найти слова, подобрать их. Вместо этого я жевал, и жевал, и жевал, и думал. Я вдруг понял, что этот притон литераторов находится не в ста двадцати километрах от Вуковара, но на другой планете. Он же не издевался надо мной, в самом деле. По виду этого русого толстоморденького парня - сербского писателя Момы Димича - нельзя было решить, что он издевается. Он, напротив, уже в течение предыдущих тридцати минут сообщил мне, что он очень интересуется моими книгами и читает мои статьи в «Борбе», что он был на октябрьских чтениях несколько лет назад, когда я был приглашен, и с интересом следил за моими интервью и полемикой с европейскими писателями...
Я открыл рот. Я спокойно сообщил, что сколько-нибудь пригодных для обитания зданий в городе Вуковар не сохранилось. Что вдребезги расколоты даже скульптуры на площадях. Что городские развалины минированы, и когда я попытался отойти отлить, на меня бросился один из офицеров: «Нельзя! Ссыте здесь! Везде мины-„паштеты"» - и как офицер этот швырнул кирпич в сторону стены, к которой я собрался приблизиться, чтобы совершить естественную надобность. И был взрыв. Что над городом не летают птицы. Что такое можно увидеть только в фильмах про 1941 год или про Сталинград.
Они вежливо помолчали. А потом загалдели опять. И тот, что спросил «в каком отеле?», больше всего интересовался, как мне пришел в голову гениальный замысел книги «Это я, Эдичка», он читал ее по-английски. Далее он пустился в анализ моего произведения, интерпретируя его как шок от столкновения двух культур: советской и американской, и двух моралей. Я слушал его с дичайшим изумлением. Я не мог понять, как можно иметь такие интересы, если в ста двадцати километрах отсюда люди твоей национальности, твои братья, в жестокой битве только что отвоевали город у хорватов. Как минимум, подчеркиваю, минимально можно хотя бы интересоваться, что там происходит, как выглядит война, ведь с полсотни лет уже не было войн в Европе!..
Когда мы вышли на воздух, он пошел меня провожать. Он сам объяснил мне положение вещей. По его словам, интеллигенция Белграда антикоммунистическая в подавляющем большинстве. Войну за Вуковар считают авантюрой коммуниста-президента Милошевича и сербов с окраин. Те - примитивные крестьяне, хотят отстоять свои интересы в противоположность интересам Сербии, а это - приблизиться к Европе, стать частью Европы. Война непопулярна у интеллигенции. Сербских писателей, занявших сторону власти в этом конфликте, можно по пальцам пересчитать. Тем более удивительна ваша позиция, вы знаете, вы смело бросили в игру вашу репутацию в Сербии...
- А вы? - спросил я. - Вы? Ваша позиция.
- У меня жена шведка. Половину времени я провожу в Швеции, - сказал он.
- И что, вам не интересна война как таковая? - спросил я. - Вне зависимости от Милошевича и «примитивных» крайнных сербов? Ведь войной интересовались и участвовали в войнах писатели: от Сервантеса до Хемингуэя и Оруэлла?
Он остановился и сказал удивленно:
- Да я как-то не думал в этом направлении... Вы в вашем романе...
- Да мать его, мой роман! - сказал я зло. - Там, Мома, сущий ад, я трупы детей видел, пятерых, со следами пыток. Там трупы воняют... Там такое... Вы же писатель, этот страшный опыт вам что, не нужен? И это ведь твоя страна, не так ли? Твой народ. Нужно разделять его судьбу...
Мы еще долго разговаривали в ту ночь. Я не знаю, какое впечатление он вынес из разговора со мной. Оказало ли на него влияние мое красноречие? Не знаю. Потому что я улетел из Белграда.
Видел ли я его осенью 1992 года, когда через Белград направлялся в воюющую Боснию и когда после удивительных и знаменательных встреч в Боснийской Сербской Республике с ее руководителями (почти все они сейчас находятся в Гаагской тюрьме), солдатами, крестьянами, древними горными хребтами и долинами, с ее окопами и блиндажами, с горящим Сараево, с четниками и солдатами-подростками, возвращался через Белград в Париж? Если и видел, то мельком, а на самом деле не помню, было ли среди лиц, которые меня окружали в Белграде, лицо одутловатое и пухлое славянского этого парня, имеющего детей со шведкой.
В 1993 году, когда я направлялся в Книнскую Республику воевать и когда, отвоевав свое, прибыл в Белград, в отель «Мажестик», я его не видел, его белое лицо славянского парня. У меня тогда друзьями были военные и депутаты, а если было чуть-чуть времени, я бродил по улицам среди зеленых окислившихся австро-венгерских памятников... Он, кстати, казался мне очень молодым, этот славянский парень-писатель. Увидев впоследствии сообщение о его смерти, я с удивлением узнал, что он всего на год моложе меня, я-то думал, на поколение моложе.
Он появился передо мною опять только в 2003 году. Помню, что было еще тепло. Следовательно, это случилось в конце лета - начале осени. Он приехал в Москву по литературным делам, нашел мой телефон и позвонил. Мы встретились вблизи метро «Парк культуры», и я пригласил его в югославский ресторан неподалеку. Ресторан оказался воистину югославским - большой зал, крупные окна. Наполовину полон, поскольку время было послеобеденное, где-то часов шестнадцать. В зале досиживали, обсуждая свои дела, югославские рослые бизнесмены. И еда была югославская, и порции белградские - большие, рассчитанные на крупного сербского мужчину.
Там, в зале югославского ресторана, он, для приличия расспросив меня о тюрьме, вдруг резко повернул разговор. Он называл меня Edward. Он сказал:
- Эдвард, я хочу подарить тебе свою самую лучшую книгу. Ты как никто повлиял на то, чтобы она
была написана. - Мома, видимо, приготовился к повороту им разговора заранее. Книга, которую он собрался подарить мне, была уже у него под рукой, извлечена была из атташе-кейса. - Она называется «Под бомбами» - это опыт моего пребывания в Белграде, когда авиация НАТО бомбила нас. Я тогда отправил детей и жену и остался с моим народом... Я увидел, что он волнуется. Пальцы его, державшие стопку с водкой, пустую уже, впрочем, подрагивали.
- Я не верил, что они способны на такое. Способны бомбить нас. Ты оказался прав, что участвовал на сербской стороне с самого начала. Я часто вспоминал твои слова: нужно разделять судьбу твоего народа... - Он протянул мне небольшую книжку. Над заголовком был помещен небольшой рисунок: расколовшийся мост, рухнувший своей серединой в воду, и Христос с нимбом, идущий в белых одеждах по воде.
Мы обещали друг другу найти издателей. Он мне -в Сербии, я ему - в России. Не нашли. В 2008 году мне позвонила знакомая сербская журналистка.
- Edward, Мома Димич умер. Не хотите ли вы написать о нем полстранички. Он вас очень любил и ценил...
