Андрей Рубанов - Йод
Или никуда не хожу, и не пью ничего, и не курю; в конце концов, я не могу себе позволить курить гашиш каждый день, а пьянствовать противно. Тогда смотрю телевизор, без звука. Говорят, так делал Джон Леннон. Мужские и женские головы разевают рты, одни – широко, другие – как бы нехотя. И те и те производят комическое впечатление. Вместо того чтобы вслушиваться в смысл сказанного, обращаешь внимание на мимику, прически, на то, как образуются и исчезают складки на щеках и лбах. Смотрю в глаза – у кого взгляд пройдошливый, у кого с безуминкой. Фальшиво-значительные позы. У меня остро развилась в последние годы, после войны особенно, чувствительность к любой фальши, но одновременно развилась способность прощать эту фальшь. Десять лет назад я всем верил и ничего никому 6 не прощал. Теперь я почти никому не верю и почти все готов простить.
Простить другому легко. Простить себе – невозможно.
Насилие над собой – наивысшая и самая благородная форма насилия. Тому, кто умеет убивать себя, неинтересно убивать кого-то еще. Убиваемый никогда не расскажет о своих ощущениях. Можно убить многих – и почти ничего не знать о смерти.
Я не раб. Я не людоед. Остальное не важно.
В двух своих затеях я хочу зайти максимально далеко: в саморазвенчивании и в честности к тем, кто рядом.
Я никогда не издеваюсь над чем-либо в людях, не поиздевавшись предварительно над тем же самым в себе.
Раны заживают. Пока затягиваются – приятно чешутся, каждую секунду я ощущаю все свои порезы. На месте самых первых уже образовались розовые нежные шрамы. Отметины. Однажды в тюрьме я видел особенные, искусственно сделанные шрамы, они поразили меня. Тот парень был темнокожий, по имени Марвис, уроженец какой-то особенно бедной и бестолковой страны типа Уганды. Он потом давал мне почитать свой «объебон»: официальное, на бланке прокуратуры обвинительное заключение. По арестантской традиции манускрипт надо предоставить всякому, кто попросит, чтобы в камере знали, что ты действительно тот, за кого себя выдаешь; вдруг ты Чикатило – а изображал благородного разбойника.
Марвиса, парня из Уганды, взяли за кокаин. Парень из Уганды помещал дозу порошка в особый пластмассовый контейнер размером с карамельную конфету, три или четыре контейнера совал за щеку и прохаживался в ожидании покупателя по всем известной улице Миклухо-Маклая, возле общежития Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы – там в те времена много таких марвисов бродило. Берет у покупателя деньги, отходит на десять шагов и выплевывает контейнер на землю. А заподозрил подставу или облаву – проглотил. Просто и хитро, но милиция тоже начеку: Марвиса повязали, в отделении накормили слабительным, и улики вышли естественным путем. Далее в присутствии понятых куча свежих теплых фекалий досконально изучается – и вот вам вещдоки, господа присяжные. Следователю Марвис выдал остроумную легенду: заболел, мол, от холодного русского климата, пошел к землякам, нашел врачевателя-шамана, шаман дал шарик, велел за щекой держать, что внутри шарика – не знаю и вообще по-русски плохо говорю, начальник... Не поверили, дали пять лет. Но до того мы с ним несколько раз беседовали. На его груди я увидел пять кожных наростов в мизинец толщиной, горизонтально над сердцем. Я спросил зачем. Африканец сказал, что он колдун, потомственный, а шрамы сделал дедушка, еще в детстве. Взрезал кожу и особой мазью мазал. Когда заживало – снова резал и мазал, и так несколько месяцев. От изложения подробностей колдовского знания чувак уклонился: сделал серьезное лицо и покачал головой. Фактурный, словно маслом намазанный; развитые мускулы – такие бывают только у темнокожих. С ним обходились вежливо. Арестантская братия немного робеет колдунов, эзотериков, всяких служителей культа. Разумеется, только в тех случаях, когда колдун настоящий и может показать свою силу. Марвис показал: однажды приятной поздней осенью (а поздняя осень в общей камере всем приятна, она приносит прохладу, ее приход празднуют) я проснулся от громких восклицаний; была непривычная тишина, сто человек во все глаза смо6 трели, как коричневый африканец творит сеанс экзорцизма над соплеменником, тоже темнокожим (их сидело у нас до десятка душ). «О, Джизус! О, Джизус!» – восклицал Марвис, потом причитал на своем суахили, гладил пациента по голове и плечам, плакал, крутил головой, и глаза его закатывались, и большие капли пота летели в стороны. На диковинное действо пришел посмотреть даже вертухай – зырил в открытую кормушку. Покричав и повибрировав примерно десять минут, колдун упал без чувств, а подопечный стеснительно признался на ломаном английском, через переводчика Димочку Сидорова, что ему полегчало; уж не знаю насколько, но впоследствии ему впаяли семь лет, тоже за кокаин.
В романе «Американский психопат» цитируются слова Акселя Роуза: «Когда у меня стресс, я прихожу в ярость и направляю эту ярость на себя. Я резал себя бритвенными лезвиями, а потом понял, что иметь шрам – это еще хуже, чем не иметь стерео...» Наверное, певец хотел сказать, что шрамы – последнее дело. Странные существа американцы, особенно люди искусства, извилисты и чудны их метафоры. Иметь стерео, не иметь стерео. Вся логика базируется на инстинкте собственника, на обладании тем или иным предметом. Привет тебе, брат мой Аксель Роуз. Ты рок-звезда, я хуй с бугра, но оба любим лезвия.
Где-то писали, что и Джонни Депп в молодости уважал порезать себя. В практичном английском языке есть даже термин «self-harm» – болезненное членовредительство.
А стерео есть – не мое, конечно, родительское. Я люблю музыку, громкую, качественно записанную, но за годы скитаний по чужим квартирам приучил себя к домашней тишине. Если занимаешься черт знает чем, хранишь дома и оружие, и мешки с наличными – незачем лишний раз привлекать внимание соседей. Теперь оружия нет, денег тем более, – включаю аппарат и наслаждаюсь целыми вечерами.
Диск Павла Кашина – первый, где «Песня китайских цыган», – затер до дыр. И «Massive Attack» – тот, где «Karmacoma». Две недели прожил под эту шаманскую «Кармакому», и не надоело.
Или Высоцкого ставил. «Серебряные струны».
Перережьте горло мне, перережьте вены.
...Впоследствии, когда у нас с женой, после восьми лет жизни среди чужих диванов и шкафов, появилась собственная квартира, я то и дело порывался купить приличную аудиосистему и регулярно посещал магазин, вооружившись пачкой бабла и решительным намерением исполнить наконец мечту молодых лет, но спустя пять минут прерывал на полуслове подробный монолог продавца и с ужасом выбегал из лабиринта полок, уставленных черными и серыми ящиками всех размеров и форм, не в силах сделать окончательный выбор; хотеть, мечтать и достигать в тысячу раз интереснее, нежели обладать, достигнув.
Иногда я думаю, что в самом факте обладания предметом или вещью есть что-то ущербное. Любители вещей растворяются в вещах. А в другие моменты – например, когда вижу какого-нибудь симпатичного мускулистого дядьку, вылезающего из мощной машины, – возражаю себе: тот, кто презирает вещи, в глубине души труслив; он не хочет привыкать к хорошему, потому что не уверен в себе; потому что боится однажды все потерять и испытать боль. Спокойные и сильные люди с удовольствием окружают себя удобными и полезными предметами и механизмами – сегодня имею, завтра не имею, какая разница? А всякого рода нервные бессребреники, 6 презирающие барахло, попросту слабы духом.
Неделю назад ехал из Москвы, поддатый, небритый. В кармане лежал аккуратный пакетик с несколькими комочками коричневого вещества. На Курском вокзале патруль остановил меня и велел показать содержимое карманов. Увидев пакетик, сержанты едва не подпрыгнули от радости. Думали – гашиш.
– Это что?
– Ладан, товарищ сержант.
– Верующий, что ли?
– Так точно. Я его дома жгу, ладан. Чтоб бесов выгнать.
Один из двоих открыл пакетик, понюхал. Вернул. Поинтересовался:
– И что? Выгнал?
– Вообще-то, – сказал я, – это трудно.
А гашиш лежал в ботинке, под стелькой.
Резать себя любил великий Врубель. Который всю жизнь рисовал демона. Я бы хотел изобразить на холсте своего демона, в деталях, или описать его словами. Но, как только я пытаюсь увидеть своего демона, я вижу себя.
А самого слова «демон» не люблю, сразу вспоминаю тюрьму и улыбаюсь. Там демонами в шутку называют самых диких, неопрятных и бестолковых арестантов. В памяти всплывают фигуры наиболее колоритных «демонов» – спутанные сальные волосы, кайма под ногтями, в мелко дрожащей руке кружка с кипятком или пайка хлеба, – и я начинаю хохотать.
Резать себя любил американский психолог Альфред Кинси, основатель сексологии.
Ну, положим, я при сем не присутствовал. С Акселем Роузом и Джонни Деппом не знаком, с Врубелем – тем более. Утверждаю с чужих слов. Где-то читал – и запомнил. Может, это все легенды, специально сочиненные, чтобы пощекотать нервишки обывателю. Все равно чтото подсказывает мне, что я такой не один – любитель распилить собственную шкуру. Не может быть, чтобы никто другой не додумался. Уж больно простая процедура. Нет лучшего способа облегчить муку, когда доподлинно убеждаешься в ничтожности всего, содеянного тобой за все лучшие твои годы.
