Владимир Войнович - Сказка о глупом Галилее (сборник)

Подоплеков. Пивка? Это все тоже для меня из спецбуфета? А, понимаю. Это последнее желание.

Лариса. Между прочим, защитник просил… Я даже не знаю, как тебе это сказать… Я знаю, ты такой гордый и непреклонный… Но подумай обо мне и о наших детях…

Подоплеков (вгрызаясь в колбасу). Детям я уже ничем не смогу помочь. Но ты должна им сказать, что их отец был человеком честным, порядочным, хотя и не очень умным.

Лариса. Что значит был, Сеня? Ты был и есть, и еще не все потеряно. Защитник сказал… Ты знаешь всему этому цену. Защитник просит, чтобы ты, если можно, немножко в чем-то признался, покаялся, кого-нибудь осудил, и тебя простят.

Подоплеков. Простят? То есть не расстреляют?

Лариса. Ну, конечно же не расстреляют.

Подоплеков. Гм. И защитник прислал мне колбасу, чеснок, пиво только для того, чтобы я покаялся?

Лариса. Сеня, я знаю, ты такой гордый, такой непреклонный, но…

Подоплеков (начинает смеяться. Сначала тихо, потом громче, до истерики, выдавливая сквозь смех отдельные слова). Мне? Краковскую? Пиво? Чтобы покаялся? Дураки!

Лариса. Сеня, я понимаю, цена слишком велика.

Подоплеков. Конечно, велика. Да я не то что за пиво или за колбасу, я готов и задаром. Я жить хочу.

Защитник подслушивал все это время. Теперь он выходит на авансцену.

Защитник (обращаясь к публике). Наш процесс подходит к концу. Осужденный Подоплеков…

Шум за кулисами.

Что там за шум?

Горелкин подбегает и что-то шепчет Защитнику на ухо.

Оказывается, там иностранные корреспонденты. Жалуются, что мы не пускаем их на процесс. Разве мы не пускаем? (Горелкину.) Пусть входят.

Два корреспондента с блокнотами, фотоаппаратами, микрофонами и телекамерой.

У нас процесс открытый, а это значит, что присутствовать на нем может каждый желающий. Господа, пожалуйста, не шумите! (Пауза.) Так вот, осужденный Подоплеков обдумал свое поведение и нашел в себе мужество правильно и нелицеприятно оценить свою прошлую преступную деятельность и просит дать ему возможность публично высказать свои мысли. Руководствуясь гуманными принципами, мы решили предоставить ему такую возможность. Я попрошу доставить сюда подсудимого.

Высвечивается клетка.

Подоплеков (запивая колбасу пивом). Надо же! Неужели они отменят приговор! И даже выпустят на свободу? Трудно даже себе представить! Как я счастлив! Как я безумно счастлив! Я буду жить, дышать воздухом, пить жигулевское пиво. Может быть, иногда даже с воблой. Слушай, а что, там воблы не было?

Лариса. Где?

Подоплеков. Ну в этом самом специальном буфете.

Лариса (растерянно). Я что-то не заметила.

Подоплеков. Ты скажи защитнику, пусть в следующий раз воблу передаст, а то я могу и отказаться.

Лариса. Хорошо, я скажу. Я понимаю, Сеня, каяться так трудно, так неприятно. Придется пережить неприятные моменты. Некоторым покаяние твое не понравится.

Подоплеков. Плевал я на некоторых.

Лариса. Может быть, некоторые даже перестанут подавать руку.

Подоплеков. Плевал я на их руки.

Лариса. Может быть, даже кто-нибудь плюнет тебе в лицо.

Подоплеков. Плюнет в лицо? Так это же прекрасно!

Лариса. Что же тут прекрасного, Сеня?

Подоплеков. Разве ты не понимаешь? Ну вот плюнь мне в лицо.

Лариса. Зачем?

Подоплеков. Ну плюнь, плюнь, не стесняйся.

Лариса. Ну, пожалуйста. (Плюет.)

Подоплеков (утираясь). Вот и прекрасно. Вот и замечательно. Я ощущаю плевок, значит, я существую. Значит, я жив. (Ходит по клетке, декламируя.) Подоплеков и теперь живее всех живых, наше знамя, сила и оружие!

Лариса. Я очень рада, что ты согласился принять такое мужественное, такое самоотверженное решение. А то, понимаешь, они там на Западе просто с ума посходили. И «Голос Америки», и Би-би-си, и «Свобода», на какую станцию ни наткнешься, все бубнят: Подоплеков, Подоплеков.

Подоплеков. Подожди, подожди. Ты что это говоришь? Какой голос, какое Би-би-си, какая свобода? Они обо мне, что ли, говорят?

Лариса. Мало того что говорят. Так еще комитеты какие-то там создали. А еще этот… президент…

Подоплеков. Какой еще президент?

Лариса. Ну какой же, американский. Так он тоже туда же.

Подоплеков. Куда же туда же?

Лариса. Ну туда же. Ну что ему? Ну зачем же в чужие дела мешаться? Я восхищаюсь, говорит, мужеством таких людей, как Подоплеков.

Подоплеков. Как Подоплеков? Что ты городишь? Американский президент говорил обо мне?

Лариса. Ну, конечно, о тебе.

Подоплеков. Так прямо и сказал: Подоплеков?

Лариса. Да, к сожалению, так прямо и сказал.

Подоплеков. Надо же? Президент Соединенных Штатов Америки знает, что есть такой человек – Подоплеков?

Лариса. Ну и что? Ты тоже знаешь, что есть такой человек – президент Соединенных Штатов Америки.

Подоплеков. Глупая курица! Ты что говоришь! Ты знаешь, что президента Соединенных Штатов Америки знают все во всем мире. А он всех знать не обязан. Надо же, как взлетел Подоплеков! Надо же, какое счастье!

Лариса. Сенечка, милый. Да какое же это счастье сидеть в клетке?

Подоплеков. Темная женщина! Глупица! У тебя мозг, как грецкий орех. Да если бы я не сидел в клетке, так президент, может быть, и не знал бы, что на свете есть Подоплеков. А теперь знает. Какого-нибудь Смита, какого-нибудь Томсона или Симсона он не знает, а Подоплекова знает… (Хватает мешок, сметая в него остатки еды, кидает туда же пустую бутылку.)

Лариса. Сеня, что ты делаешь?

Подоплеков. Дураки! Идиоты! Кретины! На что они рассчитывали? Неужели они думали, что Подоплеков за эту колбасу, за это пиво, да хотя бы даже и за воблу продаст свою бессмертную душу? Пожертвует своим добрым именем?

Тем временем клетку вывозят на авансцену. Лариса незаметно исчезает.

Защитник. Как известно, в последнее время на Западе поднята новая оголтелая истерия по поводу якобы нарушения у нас так называемых прав человека. Поводом для этой разнузданной кампании является арест некоего Подоплекова, совершившего тяжкие преступления. Однако впоследствии Подоплеков осознал всю преступность своей прежней деятельности и нашел в себе мужество решительно ее осудить. Пожалуйста, Подоплеков.

Корреспонденты выскакивают на сцену, суют в клетку микрофоны, придвигают камеру телевидения. Вспыхивают блицы фотоаппаратов.

(Как бы ведя пресс-конференцию.) Скажите, Подоплеков, до вашего ареста вы враждебно относились к нашей системе?

Подоплеков. Да я даже не знаю. Трудно сказать. Вообще-то говоря, хотя я и относился враждебно, но при этом я этого даже как бы не сознавал.

Защитник (пытаясь направить Подоплекова). Но в чем-то конкретном выражалось же это ваше неприятие нашего образа жизни, вашего враждебного к нему отношения?

Подоплеков. Да-да, конечно, выражалось, но как-то так неясно, я бы сказал, выражалось. Просто, когда я выходил на улицу и видел все эти красивые лозунги и транспаранты и вот эти портреты, мне было, в общем, как-то противно. И когда я сидел на собраниях и слушал всякие речи, мне было, в общем, как-то противно, а когда я видел но телевизору всякие съезды, когда кто-нибудь что-то скучное и длинное такое говорит, а все хлопают, мне было, в общем, как-то противно, и я старался смотреть только хоккей или фигурное, что ли, катание, хотя иногда тоже было, в общем, как-то противно.

Защитник (несколько обеспокоен). Но теперь вы осознали, что вы были неправы?

Подоплеков. Да, конечно, теперь после того, как это случилось, у меня было время, я подумал, я понял, что был неправ.

Защитник. Говорите, Подоплеков, говорите. Записывайте, господа. Вы, господин… у вас микрофон далеко. Вы поближе его, поближе, а то вашим радиослушателям не будет слышно.

Подоплеков. И я подумал, что раньше я был очень пассивным. Как все. И когда кого-то брали, я думал, это не мое дело, мое дело чертить свои чертежи, спать с женой и смотреть хоккей. А потом, когда меня взяли, я смотрел в зал и ждал, что же будет. Но ничего не случилось. Но ведь сегодня меня, а завтра другого, а послезавтра третьего, а мы все вместе и каждый по отдельности будем смотреть и говорить – это не мое дело, а они всех нас и будут душить поодиночке. И я понял, что так дальше жить невозможно, я решил, что надо бороться, и я буду бороться…