Хербьёрг Вассму - Стакан молока, пожалуйста
— Дети? — спросила она.
— Нет, к счастью! — воскликнул он так горячо, что Дорте подумала, что, наверное, все обстоит как раз наоборот.
Она посидела, ощущая пустоту, возникшую между ними, потом сказала:
— Надо ходить.
Тогда он отставил стакан и обхватил ее обеими руками. В его жесте не было угрозы, но он был неожиданным. Передумав, он опять захотел овладеть ею.
— Погладь меня! — попросил он шепотом. — Пожалуйста, погладь меня!
Сперва ей показалось, что он просит подрочить его, как иногда хотели другие. Но он положил ее руки себе на шею. Она раскрыла ладони. Прижала к его спине и стала гладить наугад. Он сразу обмяк рядом с ней. Глубоко вздохнул и крепче прижал ее к себе. Ей не было ни больно, ни противно. Но Дорте к такому не привыкла. Она продолжала гладить его, они даже перевернулись в кровати. Гладила и гладила. Низ спины, тот волосатый ландшафт, и выше, гладкую впадинку, где прятался позвоночник, и еще выше — плечи и шею. К счастью, он не был потным, как многие из ее клиентов. Потом он повернулся и лег навзничь на спину, закрыл глаза, а она все гладила его грудь, плечи, руки и шею. Медленно, раскрытыми ладонями. Наконец по его дыханию она поняла, что он спит.
Дорте осторожно встала, взяла свою одежду, сумку и прошла в ванную. Когда она вышла, он стоял у окна уже в брюках. Она надела куртку и пошла к двери. В два прыжка он оказался рядом с ней.
— Ты мне так нравишься! — сказал он и обхватил ее руками.
— Спасибо! Ты мне нравишься! — ответила она.
— Жаль, что ты такая молоденькая. — Он приподнял ее волосы.
— Это ничего.
— Мы еще встретимся? Можно вместе пообедать. Поговорить и, может быть…
— Когда?
— Я еще не знаю, когда приеду в город. Как тебя найти? Телефон?
Она помотала головой. Потом ей что–то пришло в голову. Она схватила блокнот, лежавший на тумбочке, написала «до востребования, Анне Карениной» и название улицы, где было почтовое отделение, из которого она посылала матери деньги.
— Анна Каренина? — Он удивился, словно пытался вспомнить, откуда ему известно это имя.
35
Небо обрушило на город сразу все свои запасы воды. Деревья на склоне сердито вздрагивали под порывами ветра. Все сделалось серым с зеленоватым отблеском, как будто летом. А экран телевизора, напротив, вдруг стал черным. Сколько Дорте ни нажимала на пульт дистанционного управления и на все кнопки, изображения так и не появилось. Телевизор умер!
Ей было жалко тратиться на еду, но приходилось, пока она зарабатывала деньги на билет домой. Она редко чувствовала себя голодной. По утрам ее тошнило, днем она привыкла есть мало и медленно. Но обходиться без молока она не могла.
Несмотря на Ларино утверждение, что «Анна Каренина» приносит несчастье, она достала книгу из чемодана. И пока дождь хлестал по балкону, утешалась русскими буквами, одной украденной картофелиной и тремя ломтиками старого хрустящего хлеба, у которого был вкус бетона. На третий день Анна Каренина бросилась под поезд. Но Дорте устала от книги еще задолго до этого. Она уже не знала, на чьей стороне ее симпатии. Она понимала Вронского, понимала, почему он изменил Анне. Очевидно, он никогда и не любил ее, только хотел любить. В Ларином кресле слова казались более пустыми, чем они были дома. А может быть, она просто никогда не видела взрослых, любящих друг друга, кроме своих родителей.
Ночью она проснулась от того, что ударила отца зеркалом по голове. Это так напугало ее, что она встала и повернула большое зеркало в коридоре лицом к стене. Она не помнила, за что так рассердилась на отца, и не была уверена, что ей хотелось бы это знать. Сон был даже более реальным, чем пробуждение. Она не только рассердилась на отца, но и ударила его, хотя и знала, что он уже умер.
Дорте ходила от балкона до Лариной железной кровати, даже не взглянув на часы, не зная, утро сейчас или вечер. И когда она наконец села, то вспомнила, что уже давно не отмечала крестиком прошедшие дни.
— Ты не пойдешь туда! — сказала мать и спрятала лицо в полотенце.
— Дорогая, ты все понимаешь превратно! Эта девушка — моя соотечественница, и я помогаю ей учить русский, — немного надменно ответил отец.
— Вчера сосед делал намеки. Это так унизительно…
— На что он намекал?
— На то, что ты любишь молоденьких девушек.
Отец раздраженно фыркнул, потом отложил шляпу и обнял мать. Покачал ее в своих объятиях, как качал Веру, когда та ушибалась. Мать попыталась освободиться, но было видно, что ей этого совсем не хочется.
— Правильно! Я люблю мою молодую красивую жену! И буду говорить это каждому встречному и поперечному. И соседям тоже.
— Не валяй дурака!
— Я и не валяю. Я говорю серьезно. Ты оставила все, чтобы выйти за меня замуж, а этим не шутят. Как ты могла подумать, что я когда–нибудь забуду об этой жертве?
— Мужчины такие легкомысленные…
— Ты несправедлива ко мне. Я не прощу, если ты будешь считать меня легкомысленным человеком! У тебя для этого нет никаких оснований. Ты знаешь, что до тебя я был неравнодушен только к одной женщине, но она умерла.
Мать выглянула из–за полотенца и хотела улыбнуться, но у нее получилась лишь жалкая гримаса. Никто из них не обращал внимания на то, что Вера и Дорте сидят на лестнице и слышат каждое слово.
— Что же мне теперь делать? — спросила мать и отошла к столу. Там она занялась яблоневыми ветками, которые срезала для выгонки.
— Не знаю. Но если тебе это неприятно, я лучше не буду туда ходить.
Мать с такой силой ткнула ветку в тонкую вазу, что удивительно, как стекло не треснуло.
— Все поймут, что это из–за твоей ревнивой и несносной жены.
— Поймут или нет, к делу не относится. А вот твои чувства касаются меня весьма близко.
— Ты считаешь меня дурой?
— Нет! Но я понимаю, что ты не доверяешь моей любви.
— Думаешь, мы стоим друг друга? — спросила мать, безуспешно разглаживая скатерть обеими руками.
— Нет! Ты гораздо лучше. Просто у меня хорошо подвешен язык.
— Посмотри! Из почек капает нектар, хотя они еще не раскрылись, — мечтательно сказала мать и взяла ветку. Потом она закрыла глаза и сунула палец в рот.
Отец подошел к ней и тоже попробовал нектар. Вдруг он как будто что–то вспомнил. Через мгновение он направился к своему креслу, сел и поставил ноги на скамеечку.
— Вера! Сбегай к Ванечке и скажи, что я сижу, поставив ноги на скамеечку, и не могу к ней прийти, пусть она сама придет сюда!
— Ты хочешь, чтобы я солгала? — удивленно спросила Вера.
— А разве ты сама не видишь, как я сижу?
— Вижу, но это только половина правды.
Отец задумался, потом пригладил пальцами усы.
— Вера, ты слышала наш разговор с мамой? Что, по–твоему, правда? Разве с маминой точки зрения правда не в том, чтобы я туда не ходил?..
— Да, но… — пробормотала Вера и быстро взглянула на мать.
Тогда Дорте спрыгнула с лестницы и бросилась к двери.
— Папа, это правда! Я пойду и скажу ей это!
Дорте шла по улице, где овощи продавали прямо на тротуаре. Она промышляла так уже не раз, там редко кто–нибудь их сторожил. Если она была спокойна и сосредоточена, ей это удавалось. Крупной картошки ей хватало на два раза. Самые крупные картофелины были обернуты серебряной фольгой. Помидоры и яблоки легко спрятать в сумку. С бананами дело обстояло хуже, они продавались большими гроздьями. Сегодня она была такая вялая, что ей удалось унести только головку цветной капусты и два яблока.
Уже дома Дорте пожалела, что из–за своей вялости не стащила также молока и хлеба. Но их продавали только внутри в магазине. Она со стыдом вспомнила, как в одном крохотном магазинчике она подошла к холодильнику, где стояло молоко.
— Если ты хочешь что–то купить, поставь это сюда на прилавок! — раздался на весь магазин голос продавщицы, и все головы, как по команде, повернулись к ней.
С тем магазином было покончено. Больше она туда не ходила. Унести хлеб, не заплатив за него, было почти невозможно. А он, как нарочно, благоухал, чтобы мучить людей. В последние дни она так настойчиво пыталась забыть о существовании хлеба, что ей не хотелось ничего другого. У смуглого лавочника на улице стояли только газеты. Но она вообще не хотела красть у него. Они как будто договорились, что она ничего не крадет, но просматривает газеты, лежавшие на подставке. Во всяком случае, он не делал ей замечаний, хотя дверь была открыта и он видел ее. И никогда не удивлялся, что она покупает только молоко.
В тот вечер Дорте сварила себе суп. Красивые маленькие кусочки цветной капусты плавали в подсоленной воде. Она ела медленно, чтобы подольше растянуть удовольствие. Какой смысл начинать красть, если у тебя потом все равно будет рвота?
Три раза ее отказались взять на работу, хотя она могла предъявить паспорт. Оставалось либо надеяться на чудо» либо искать клиентов. Тем временем деньги на билет домой постепенно таяли. В списке все кафе и магазины были уже вычеркнуты. Последним остался большой киоск. Девушка, стоявшая там за прилавком, сказала Дорте, что у них убирает большая фирма, и, пожав плечами, повернулась к следующему покупателю. У Дорте возникло неодолимое желание залепить ей оплеуху. Лара сказала бы, что глупо сдаваться в городе, где столько еды, денег и мужчин. Если у тебя не хватает смелости, значит, нужно стать смелее!
