Лесли Уоллер - Американец
Неспособность принять решение нередко ставила его в самые нелепые ситуации. Например, вроде той, в которой он вольно-невольно оказался сейчас в связи с этим заседанием Совета директоров в ближайший понедельник. Когда все подряд, включая даже абсолютно посторонних людей, настаивали на том, что ему обязательно надо там быть, а он снова медлил… Что, собственно, Джек Рафферти или, тем более, Элеонора знают обо всем этом? И, тем не менее, они оба, равно как и Джинни, Билл Элстон и Гарри Элдер, были абсолютно уверены: его главная задача заключалась в том, чтобы срочно вытащить банк из так называемого кризиса.
Все выглядело так, будто его миссию по поручению Фонда всерьез не воспринимал никто, кроме него самого и, возможно, еще нескольких олухов царя небесного, вроде Фореллена. Ну и, само собой разумеется, мистера Матера, его босса в Нью-Йорке.
Палмер встал, босиком обошел вокруг гостиной, пытаясь найти термостат, которым можно отключить охлаждение. Наконец, найдя то, что искал, выключил кондиционер и вдруг понял, что слабый звук в комнате, на который он раньше просто не обращал внимания, вдруг пропал. Тем не менее, ходить по гостиной, чтобы согреться, он не перестал. Конечно, можно было поступить проще: зайти в спальню и взять там халат, но ему почему-то просто не хотелось этого делать.
В общем, не сто́ит делать его миссию более серьезной, чем она есть, решил Палмер. Он ведь и сам вначале использовал ее всего лишь как предлог для приятного отпуска, как повод как можно скорее улететь из ненавистного Нью-Йорка, а потом в качестве алиби, дававшего ему возможность оставаться с Элеонорой, так как ему была невыносима сама мысль о расставании с ней. Даже на несколько дней. Ну и с чего бы всем остальным воспринимать его миссию серьезно? За исключением, естественно, Г.Б. …
С точки зрения Элеоноры, ему, конечно же, ровным счетом ничего не стоит отменить все встречи, ненадолго слетать в Нью-Йорк и тут же обратно — сюда, где она будет ждать его. Он знал ее уже достаточно хорошо, чтобы понять — ее обещание не пустые слова.
— Где ты? — услышал он ее жалобный голос из спальни.
— Спи, спи, я здесь.
Дверь в спальню открылась, и Палмер, повернувшись, увидел в проеме совершенно голую Элеонору. Она молча смотрела на него, затем тыльной стороной руки кошачьим движением отбросила волосы со лба.
— Господи, какой же здесь ледяной холод.
— Иди сюда, Элли, садись мне на колени.
Она подошла к нему медленными, неуверенными шажками, потому что ее глаза еще не совсем открылись после сна. В первых горизонтальных лучах утреннего солнца, уже пробивавшихся через оконные жалюзи, ее грудь маняще отсвечивала розовато-золотистым светом. Элли села на его слегка расставленные колени лицом к нему, наклонила его лицо вниз, спрятав между своих грудей. Их тепло обожгло холодные щеки Палмера. Затем она начала ритмично раскачиваться взад-вперед, и через какое-то время ей удалось втянуть его член в себя, хотя тот и был еще мягким.
Палмер откинулся на спинку кресла и улыбнулся ей.
— Такого в Нью-Йорке не найдешь. Так почему же я должен лишаться этого? Пусть даже всего на несколько дней…
— Потому что это всегда ждет тебя здесь, — пробормотала она; теперь уже она не раскачивалась, а делала медленные круговые движения, сделав его пенис как бы центром их маленького мира. — Я всегда твоя.
Постепенно этот центр становился все тверже и тверже, и Палмер почувствовал, как ее вульва затягивает его еще глубже в себя. Она подняла одну из своих длинных элегантных ног и положила ему на плечо. А через некоторое время, сняв свою ногу, начала медленно, движение за движением, поворачиваться к нему спиной. Он положил руки на ее округлые ягодицы, которые теперь ритмично прыгали вверх и вниз, сначала проглатывая его, а потом ненадолго выпуская только для того, чтобы тут же вернуть его назад. Когда он достиг оргазма, короткие жалящие взрывы экстаза, один за другим, подобно пулеметной очереди, один восхитительней другого, начали сотрясать его, пока последний из них не исторг из его груди звериный вопль. Вопль восторга и счастья! Палмер отпустил ее ягодицы, затем, полностью обессиленный, откинулся на спинку кресла…
Проснувшись, он обнаружил, что лежит в постели рядом с Элеонорой, в тепле и безопасности, при этом совершенно не помня, как он здесь оказался. Его наручные часы показывали семь утра.
Она уже не спала и внимательно за ним наблюдала.
— Ты никогда раньше так не кричал. Это даже напугало меня.
— Ничего, все в порядке.
— Я знаю, но все равно слегка испугалась.
У него во рту вдруг пересохло. Он попытался смочить его, и через пару минут это ему удалось.
— Я все-таки решил лететь в Нью-Йорк в воскресенье. Буду здесь, во Франкфурте где-то во вторник или среду.
Элеонора кивнула.
— Ты так кричал, потому что это было хорошо?
— Это было божественно.
Она снова кивнула.
— Тогда тебе следовало бы кричать еще сильнее. Не надо себя сдерживать. Обещаешь мне попробовать?
Вудс усмехнулся.
— Все, что угодно. Обещаю тебе сделать все, что тебе захочется.
— Все дело здесь в мужской мистике. Маленькие мальчики не должны плакать. Взрослые мужчины тоже не плачут. А когда они испытывают оргазм, то должны притворяться, что ничего особенного не произошло. Не притворяйся со мной, chéri. Не сдерживай себя, хорошо?
— Да.
Она ласково погладила его по груди.
— Что же касается Нью-Йорка, думаю, тебе надо отменить все встречи на сегодня и на понедельник. Тогда у нас будет весь день сегодня, завтра и полдня в воскресенье. Сходим на Рейн и к Мозелю…
— Отменить все встречи?
— Да, иначе у нас будет одна только суббота, а это для меня слишком мало.
— Жадная.
— Да, жадная. И если мы не будем видеться целых три дня, я хочу иметь тебя сейчас столько, сколько смогу. Ни больше ни меньше.
Палмер закрыл глаза.
— Ты всегда говоришь правильные вещи, — пробормотал он. — Бог мой, Элли, как же я тебя люблю! Когда я был внутри тебя, я чуть не умер. Это была страсть на кресте. Сладостная до боли! — Он открыл глаза и смущенно засмеялся. — Знаешь, ты это… ты жизнь, смерть и воскресенье.
— Правда? На самом деле?
— Правда. А теперь забудь обо всем, кроме того, что я тебя люблю. Очень люблю, неистово люблю. — Он притянул ее к себе, несколько раз страстно поцеловал. Ее губы пахли ранним утром, запах, который он больше всего любил. Затем произнес: — Ладно, отменяй все встречи. Давай прокатимся по реке.
Она тут же выпрыгнула из постели.
— Mein Gott! А вдруг мы пропустили Schnellfahrt?[58]
— Простите, мисс Грегорис?
— Это прогулочный катер, отплывающий из Майнца. — Она схватила телефон и быстро затараторила в трубку по-немецки. — Nein, nach Koblenz, bitte, — повторяла она. — Rheinabwaerts, nein aufwaerts.[59]
Через несколько минут она, наконец, довольно кивнула, повесила трубку и коротко сказала:
— В нашем распоряжении всего тридцать минут.
— Was ist los?[60]
— Лимузин подберет нас у подъезда отеля ровно через тридцать минут и доставит в Майнц без четверти девять, как раз ко времени, когда Schnellfahrt отдает концы.
— Неужели Schnellfahrt этим занимаются тоже?
Элеонора бросила на него внимательный взгляд, затем, видимо, чтобы не рассмеяться, прикрыла рот ладошкой.
— Быстро же ты превращаешься в грязного старикашку.
Палмер выпрыгнул из постели, схватил ее, крепко прижал к себе.
— Старикашку?
Глава 31
Schnellfahrt, как позже узнал Палмер, в принципе означало не «прогулочный катер», а всего лишь «быстрый катер», который вовсе не походил на большие белоснежные теплоходы, которые курсировали по Рейну в обоих направлениях. Schnellfahrt обычно пропускал ряд поселений и деревень, по меньшей мере дюжину или полторы, делая короткие остановки только у некоторых из них.
Бо́льшую часть времени Палмер и Элеонора проводили в плетеных шезлонгах на верхней палубе, глядя, как мимо них плавно «проплывают» живописные берега Рейна, с интересом рассматривая встречающиеся по пути старинные замки и крепости… На их прогулочном катере, похоже, были в основном американцы и пожилые немецкие фрау. Когда они проплывали мимо знаменитого гранитного утеса Лореллеи, слишком крутого, чтобы выращивать на нем виноград, динамики местной системы оповещения вдруг прекратили свое монотонное бормотание на трех языках, на которых они довольно скучно рассказывали о достопримечательностях, мимо которых проплывал катер, несколько секунд помолчали и вдруг начали транслировать запись давно забытой песни Штрауса «Лореллея». Палмеру бросилось в глаза, что все пожилые немецкие фрау тут же начали тихо подпевать, время от времени всхлипывая от воспоминаний былых времен.
— Это так печально, — прошептала Элеонора ему на ухо. Прошептала, чтобы не обидеть пожилых женщин и чтобы ее слов не услышали американские туристы.
