Белград - Алексеева Надежда Багирра
Сфотографировала люстру – нагромождение белых шаров на веревках. Подошла к девицам. Те заговорили с ней на английском. Их накрашенные ярко-красные губы отвлекали, Аня отвечала невнятно. Выяснив, что играть она не собирается, девицы менять деньги не захотели. Да и казино закрыто, пояснила брюнетка, заработает в выходные, сегодня только пара игровых автоматов – но и к ним Ане нельзя без паспорта. Чего они втроем тогда тут сторожат?
Тем временем охранник подошел вразвалочку и встал вплотную. То ли из любопытства, то ли учуял, что она лишь прикидывается туристкой.
– Добро, я тэбе смэняю, – сказал он на ломаном русском. – Мы братья. Только у мэня много нэт. Курс будэт сто за евро, договор?
Аня понимала, что в менячнице ей бы дали сто двадцать и больше, но амбал напирал животом, и вроде уже не помогал, а настаивал. За его спиной в глубинах казино, за закрытыми дверьми, что-то покатилось и застрекотало.
– Договор?
Аня протянула ему двести евро, чуть отсыревшие в руке, взяла сербские зеленоватые деньги. Не пересчитав, вышла на улицу.
На дебаркадерах кое-где зажегся свет. Дунай за ними был в редких тусклых бликах, собиравшихся будто в почерневшие серебряные цепи, едва качаемые ветром. Аню, всю взмокшую в пуховике, снова обдало ледяным. Шла вдоль набережной, натыкаясь на тяжеловесных прохожих, и собаки облаивали почему-то только ее одну.
В магазине за колбасой была очередь. Продавщица – под глазами темные мешки, зубы крупные, вставные, – спрашивала у покупателей, чего отрезать и сколько, брала кусок, заводила аппарат с металлическими кругами, тот скрежетал, шлепал. Затем тетка паковала что-то в бумагу, клеила ценник, протягивала сверток, блеснув золотым зубом. Аня хотела было сказать, чтобы просто отрезали ей вон от того куска и отдали. Без фокусов. Но тут поняла, что женщина пожилая, по-английски не говорит. У Ани после казино и сил не осталось на общение.
Пока ждала свою колбасу, достала, пересчитала, рассмотрела деньги. На каждой слегка засаленной купюре – солидный мужчина с залысинами. Десять купюр по две тысячи динар каждая. Должно хватить.
Аня взяла еще хлеба, яиц, бутылку какого-то вина. На кассе снова затор. Люди стоят смирно, спокойно, не вздыхают, не цокают. Кассир, приятно полная и молодая, всем улыбается. Одна Аня сопела и перетаптывалась с ноги на ногу. Она выдохлась, не понимала, о чем они все болтают с кассиром. Пуховик стал непомерно тяжелым. Хотелось есть. Вытянуть, что ли, ломтик колбасы из свертка, раз уж нарезано? Не решилась – после этих купюр надо хоть руки помыть.
Дома, поев, поняла, что уже опаздывает к Руслану в офис. Может, и не ехать вовсе? Хватит с нее впечатлений. Но ведь они договорились начать в Белграде с чистого листа. После того, как вышло со свадьбой… А так Руслан снова придет поздно, и упрекнуть его будет не в чем: он же звал с собой.
Нужная ей остановка – прямо у «Югославии». Пластиковые стенки обклеены постерами, объявлениями, выцветшими промоакциями едва ли не за двадцатый год. Напротив остановки – билборд, черно-белый, на нем глаза ребенка, в зрачках по истребителю. «ДОНИРАJ КРВ» – подпись. Сдавай кровь? Белград притих, померк, позволил осмыслить.
И тут билборд заслонил подъехавший автобус, красный, с бегущей строкой маршрута во лбу. Пассажиры едва посмотрели на вошедшую Аню и тут же отвернулись. Будто ждали кого-то другого. Кого? Контролера, наверное. Аня поняла, что едет без билета, представила, как ее вышвыривают бог знает где. Автобус подскочил, пассажиров сильно качнуло, у Ани клацнули зубы. На каждой остановке она вытягивала шею, высматривала, не зашел ли контролер. Шарахнулась от высокого парня, который просто решил ей место уступить. Тряслась все двадцать минут пути. И на улице, когда пробиралась по навигатору к офису, ей всё еще было не по себе.
Офис скрывался на пустыре, за бетонным забором, из которого торчала арматура. Сонный охранник спросил ее то ли по-русски, то ли по-сербски, но она поняла. Ответила: «Булка». Махнул рукой куда-то в сторону тусклого фонаря. Под ним рядком отдыхали блеклые машины. Коряво шелестела сутулая береза. Фонарь еле тлел над остовом кирпичной стены. Аня повернула к единственному зданию. Небольшое, бетонное, двухэтажное. На крыльце – никого.
Аня вошла, поднялась по лестнице на второй этаж. В темноте на столах смутно рисовались мониторы, перемигивались гаджеты, на полу тут и там горели рыжие огоньки адаптеров. Гул серверов. Сухой офисный воздух. Обычный опенспейс.
Впереди был «аквариум», стеклянный кабинет. Внутри сидел мужчина, его лицо было освещено монитором. Правильные черты, сосредоточенный вид. Чем бы он там ни занимался – ему шло его дело. Ане захотелось подойти поближе, но тут снизу донеслись голоса, музыка, как будто открыли дверь в шумный зал.
Из приоткрытой двери пахло пиццей, в пустоту коридора выплескивались смешки и обрывки разговоров на русском. Потом кто-то сказал: «Ну, будем, что ли». Звона бокалов не последовало.
Аня вошла, сощурилась, ища глазами Руслана. Показалось, что разговор, даже спор, на секунду притих. Кто-то сказал ей «привет», кто-то бросил колючий взгляд на ее взлохмаченную капюшоном голову, но в целом на нового человека почти не обратили внимания. Разговор возобновился. Это была офисная кухня, просторный кофепойнт, со встроенной техникой, серым полом «под бетон», светлыми стенами, на них – стандартные постеры из «Икеи». Машины, мосты – они ничего не значили, не относились к Белграду; просто декор.
Вокруг стола с коробками пиццы стояло человек пятнадцать, все незнакомые. Аня покрутила головой в поисках Руслана – высокого, небритого, рыжего, – но его тут не было. Уже достала телефон звонить, как сзади по ее куртке кто-то поскреб ногтями. Деликатно так. Аня резко обернулась.
Девушка, слюдянистые глаза, пушистые нарощенные ресницы, губы-мармеладины, открытая полоска между джинсами и топом. Кожа загорелая, но в меру, не до стадии курицы-гриль, как прожаривались Анины подруги в соляриях лет десять назад. Сама Аня не загорала: слишком белокожая.
– Я говорю, не жарко тебе?
Аня машинально принялась стаскивать пуховик. От подкладки несло отсыревшим стиральным порошком.
– Ты, наверное, новый админ, Драгана? А я Мара.
– Аня.
– Не, это жена Руслана, – вмешался парень с налитыми лоснящимися щеками. – Тебе красного, белого? Пиццы последняя коробка осталась. Но мы еще заказали.
– Ну вы, Андрей Иваныч, и жрете, – хмыкнула Мара.
Этот Андрей Иваныч, на вид вчерашний студент, уже ловко подтолкнул Аню к столу; мужские спины, до того плотно сомкнутые, расступились. Аню кому-то представляли, имена были русские, и она их уже слышала от Руслана, но не помнила, в какой связи. Машинально кивала, машинально говорила: «Аня. Да, да. Прилетела вчера». Андрей Иваныч отошел, суетился поодаль, возле столешницы, откупоривал хлипким штопором бутылки, разливал в пластиковые стаканчики вино. На этикетках были нарисованы козьи морды.
– А где Руслан? – спросила Аня, но с уходом Андрея Иваныча ее у стола перестали замечать.
Компания постепенно перешла к икеевским постерам, где Мара тянула вино, подкручивая за ножку узкий стеклянный бокал. Аню уколола ревность. Ей бы хотелось уметь вот так собирать вокруг себя людей. Но у нее не было смелости, да и красивой женщиной ее не назвать.
В ближайшей пустой коробке Аня обнаружила увядшие листочки рукколы и аккуратно обгрызенные хлебные края. Так обычно Руслан управлялся с пиццей. Потом, за разговором, мог и корочки сточить.
Взяла стаканчик с вином, сжала, едва не облилась. Медленно посасывая кислятину, решала, остаться или уехать домой.
Наконец вошел Руслан, терзающий пуговицу на рубашке. За ним плелся какой-то косолапый парень и причитал: «Как хочешь, а мы не успеем, ну не успеем мы. Тогда уж как хочешь». Руслан отмахнулся, протолкался к Ане.
– Извини, меня на встречу утащили, – щелкнул по бутылке. – Как тебе козы?
– Да ничего… Слушай, а наверху, там, в аквариуме, кто сидел?
