Александр Торик - Флавиан. Жизнь продолжается
От гуаши и акварели отмывала всех уже мать Евлампия, вернувшаяся к этому времени с дальнего огорода, где героически сражалась с колорадским жуком. Ира взяла на себя ужин, мы со Степаном пошли огораживать новую будку Малыша вольерчиком из сетки-рабицы. Тут-то и позвонил Шамиль:
— Лёша! Я тут немного запутался в карте, по твоей «легенде» надо было поворачивать раньше, выручай, подсказывай!
Я выдал Шомке исчерпывающие инструкции о маршруте следования и направился сообщить Иришке, что у нас сегодня будет гость и, очевидно, с ночёвкой.
Часа через полтора к нашим воротам подкатила видавшая виды «девятка», и из неё вылез худющий (как и в далёкой юности) рыжевато-седоватый, с ещё сильнее прорезавшимися оспинами на лице, но всё с теми же озорными прищуренными татарскими глазами мой старый Шомка-Шомпол-Шаман и так далее. Мы обнялись.
— Сямэсэс, ипташ! Халляр нэшек, болалар нэшек? (Здравствуй, друг! Как жизнь, как дети? — Татарск.)
— Рахмат, йокши, синеке нэшек? (Спасибо, хорошо, как у тебя? — Татарск.)
— Не забыл, смотри-ка! Лёха! Не забыл!
— Забудешь, пожалуй! Сам тогда с тобой чуть татарином не стал, помнишь дворничиху Зульфию-апу? Так ведь она и не поверила до конца, что я — «урус»!
— Ну, ты же сам просил тебя языку выучить, мы с Ромкой и старались!
Кстати, как он, Рамиль наш «тишайший»?
— Погиб Рамиль, в Афгане, в 82-м, под Кандагаром, вместе со всем своим взводом, награждён посмертно. Сказали — погиб как герой, до конца отход своих солдат прикрывал, только всё равно не спаслись, вертолёт, который за ними послан был, «стингером» сбили.
Кстати, он и не Рамиль теперь, а Роман, так и на могиле написано: «старший лейтенант Роман Галяутдинов». Его жена Валя, русская, перед Афганом упросила Ромку в вашу веру креститься, а он любил её очень и не отказал. Он же вообще отказать никому не умел, сам же помнишь — «тишайший»! — Шома отвернулся и вытер глаза.
— Слава Богу! Шома! Как же здорово, что Ромка крещён! Я же его теперь в храме могу поминать, да и вся Церковь за него теперь молится, он же член Церкви!
Шамиль серьёзно посмотрел на меня.
— Лёша! Ты правда такой верующий серьёзный, и у тебя друг священник, как мне Люся сказала?
— Ну, верующий-то я начинающий, Шома, дохленький я ещё верующий. А вот друг священник, он же и духовник моей семьи, у меня и вправду есть! Здешний настоятель, отец Флавиан, мы с ним в институте вместе учились, когда ты уже в Казань переехал. Собственно, я потому здесь и оказался, что он в здешнем храме служит.
— Лёша! А мне с ним познакомиться можно? Я не из любопытства, для меня сейчас это важный в жизни момент, я потому и тебя разыскал.
— Алексей! Ты, может быть, друга в дом заведёшь? — раздался звонкий Иринин голос, — я уже деток накормила, садитесь за стол и общайтесь спокойно! Познакомь хоть нас!
— Ира! Это Шамиль, он же — Шома — мой друг детства. Шома, это Иришка — моя «апа» ненаглядная!
Шома галантно поцеловал Иришке руку. За ужином разговор продолжился.
— Шомка! Ты хоть расскажи, что ты делал все эти годы, ведь, почитай, около тридцати лет не виделись?
— Когда у нас с Ромкой отец умер, мы как раз в десятом классе доучивались. Мама наша, ты помнишь, наверное, инвалидом была, она побоялась не вытянуть нас здесь, потому и увезла в Казань, где родни много и всегда поддержат. Правда, квартиру служебную и прописку московскую мы потеряли.
Мама через полтора года в Казани умерла, но Ромка уже в своё Псковское десантное училище поступил, а я — в Казанский университет на педагогический. Родня и вправду поддержала. Там же, в Казани, я и работал после университета, сначала в школе, потом в издательстве, потом на рынке продавцом, недолго правда, потом опять в школе.
— Ты женат, дети есть?
— Нет, Лёшка, пока нет. Ты ведь помнишь, я с восьмого класса за Люсей ухаживал, безрезультатно. Она всегда была — красавица, а я — татарчонок, тощий, рыжий, да ещё морда в оспе. Но я так другую и не полюбил, за все эти годы.
Сватали меня родственники не однажды, пару раз даже чуть не женили… Но я не смог, Лёшка, против сердца пойти, видно я — однолюб. Ну, и переписывались мы все эти годы с Люсей, так — по-дружески, она мне обо всём в письмах рассказывала. Про первое своё замужество, про мужа музыканта, который спился, и про их ребёночка, что утонул на Клязьме, про второй брак, и что второй муж её бросил из-за больного ребёнка, у её девочки Аллочки — ДЦП. Про работу маникюршей-надомницей и про всё остальное. В общем, я всегда был в курсе её дел.
А три месяца назад я неожиданно опять москвичом стал. У отцовой тётки, бабушки Зухры, никого кроме меня наследников не оказалось, вот она, заболев саркомой, как почувствовала, что проживёт уже недолго, меня из Казани вызвала, к себе прописала и на меня свою трёхкомнатную приватизированную квартиру у Белорусского вокзала переоформила. А вскоре и умерла. Так я опять стал москвичом, да ещё и с квартирой в центре.
— Ну, Шома! Ты смотри, какой тебе Господь подарок отвалил! Ты теперь жених завидный, берегись соискательниц, табуном набегут!
— Я это понимаю, Лёша, не первый десяток лет живу, вон из рыжего уже белым становлюсь. Я, как все эти бумажные дела оформил, бабушку Зухру похоронил, на работу в школу устроился, пришёл к Люсе и говорю: «То, что я тебя со школы люблю, ты, Люся, знаешь, но не в этом дело. Я сейчас предлагаю тебе просто выйти за меня замуж. Я не жду от тебя чувств сильных, я понимаю — сердцу не прикажешь. Мы уже не молодые, можем жить вообще как брат и сестра. Зато я о вас с дочкой заботиться буду, Аллочку твою удочерю, будет у неё папа.
Водки я не пью, и вообще ничего спиртного не пью, и не курю, всю домашнюю работу хорошо делать умею, стирать там, готовить. Специалист хороший, кандидат педагогических наук, в Казани ребят для поступления в МГУ готовил и уже сейчас, здесь, учеников частных нашёл, так что прокормить я вас с Аллочкой сумею.
Заниматься с ней буду, подготовлю её к институту, она на заочном отделении вполне учиться сможет. А ты, Люся, просто относись ко мне хорошо, уважай немножко, мне и хватит для счастья. Ты подумай, говорю, не решай быстро. Я столько лет ждал, так что, если надо, и ещё подожду».
А она как заплачет, Люся-то, сидит за столом и плачет. Потом говорит: «Ты, Шамиль — хороший, ты — настоящий, только настоящее хорошее понять сразу не у всех получается. Я согласна за тебя выйти замуж, одно только есть препятствие — мы с Аллочкой православные христианки, Богу молимся, в церковь я её вожу, причащаемся. Нельзя мне за мусульманина замуж выходить».
«Я не мусульманин, — говорю, — я вообще никто по религии, так — советский интеллигент, атеист. У нас с Ромкой и родители тоже атеистами были, в мечеть не ходили, обрядов не знали. Меня в Казани хотели родственники к исламу приобщить, уже в „перестройку“, только я ведь свои пятёрки в университете не за просто так получал, в том числе и по научному атеизму. Не стал я мусульманином и в Казани.
Обычаи своего народа я уважаю, как и любого народа, но с Мухаммедом подружиться у меня не получилось, голова мешает. Уж очень я как математик всё анализировать привык, а в Коране слишком многое „не сходится“, я его весь очень внимательно прочитал. А христианскую веру я и вовсе не знаю, как-то интересоваться нужды не было. Но, если ты хочешь, я для тебя пойду и крещусь, как Рома для Вали, что там надо сделать — всё сделаю».
«Нет, Шамиль! — говорит, — я не хочу, чтоб ты для меня крестился, я хочу, чтоб ты искренне Христа познал и в Него уверовал, тогда и брак у нас может получиться настоящий, построенный не на земной страсти, а на единстве в духе. Этот фундамент для брака самый надёжный!»
«Хорошо, Люся, — говорю, — научи меня твоей вере, я честно постараюсь её понять и принять, если увижу, что в ней — правда. Только я кривить душой не смогу, если у меня опять что-то и в христианстве „не сойдётся“, я тебе об этом не смогу не сказать».
«Шамиль, я женщина простая, сердцем верую и Бога знаю по чувству сердечному, но я понимаю, что для тебя это не путь. Поговори с Лёшей Мироновым. Мне Кира, наша общая с ним знакомая, она работает с ним в одной фирме, говорила, что Лёша очень верующий стал и что у него есть друг священник. И, кстати, тоже „технарь“ по образованию, то ли физик, то ли математик. Может быть, они тебе всё на твоём научном языке и объяснят».
— Вот так, Лёша! Позавчера у нас с Люсей этот разговор произошёл и, вот видишь — сейчас я у тебя сижу! Ну, что ты мне теперь скажешь, старый друг?
— Можно, я скажу два слова, Лёша? — внезапно заговорила, прежде сидевшая молча, Ирина.
— Конечно, Ирочка, я сам и сказать-то что — ещё не знаю.
— Шамиль! Я, как и Люся ваша, тоже женщина простая и дальше Детской Библии и Закона Божьего для семьи и школы в богословии не продвинулась. Но Бога тоже сердцем знаю и личный опыт общения с Ним имела, Лёша вам как-нибудь расскажет. И вот из этого опыта я знаю, что Богу в первую очередь ваше личное обращение к Нему нужно, сердцем. Не копание в книгах и умственные заключения, это — менее важно. А именно от сердца горячее обращение — молитва. Я вам вот что предложу.
