Габриэль Витткоп - Торговка детьми

Люсиль была набожна, и у меня появилась мысль представить ей неизбежность ее вечного проклятия. На правом плече у нее была небольшая хорошенькая родинка.

- Увы, милая моя Люсиль, - сказала я ей, слегка отворачивая ее декольте, - Демон отметил вас своим когтем. Ни молитвы, ни добрые дела тут уже не помогут.

- О!.. Я скажу об этом моему духовнику...

- Не делайте этого! Вы только ухудшите положение.

- Но что же мне делать?

- Ничего. Ваша участь предопределена с рождения. Никакого выхода нет.

Люсиль - католичка, но мать ее протестантка. Учение о предопределении душ, смысл которого ребенку недоступен, тем не менее было у нее в крови, впитанное с материнским молоком.

Люсиль побледнела, затем, взяв перчатки, вышла, оставив недоеденным завтрак. Я не боялась, что она расскажет о своих визитах ко мне, потому что как-то раз она обманом воспользовалась печатью Мавзолео, и та теперь держала ее на крючке, запретив ей рассказывать обо мне кому бы то ни было.

Однажды я оставила ее одну в салоне, позаботившись о том, чтобы она могла слышать всё, что говорится в соседней комнате.

- Как жаль, что такой интересный ребенок осужден на вечное проклятие! Вы слышали, что было сказано с кафедры в прошлом году?.. Бронзовый шар величиной с нашу Землю, которого ласточка касается крылом раз в тысячу лет, сотрется и исчезнет прежде, чем кончится Вечность. Не ужасно ли это, если представить себе вечные муки Ада? Палящий жар, страшные крики, пронзительнее тех, что издают преступники, когда их живьем колесуют на Гревской площади, трупный запах, к которому невозможно привыкнуть, пытки, чинимые демонами, отчаяние от сознания, что этот кошмар никогда не кончится, одиночество сердца... Невозможно себе вообразить... Разлука... Постоянное насилие над стыдом, моральным и плотским... Невозможность избежать наказания... Грызущее раскаяние о выборе дурного пути... Гневное отрицание Бога...

Сказав всё это, я, как ни в чем не бывало, вернулась в салон и подошла поцеловать Люсиль. Ее била дрожь, лицо было залито слезами, и когда я лицемерно спросила у нее о причине этих слез, она беззвучно затрясла головой. Отныне я не переставала время от времени намекать на «сатанинскую метку», так что дело двигалось. Люсиль худела и бледнела на глазах. Вы спросите меня, дорогая Луиза, зачем мне всё это было нужно. Это была игра! И потом, когда Люсиль окончательно забьет себе голову всеми этими химерами, я надеялась организовать какую-нибудь итальянскую драму, достаточно забавную для моих самых утонченных негодяев. Однако в последнее время Люсиль перестала ходить к Мавзолео и бывать у меня. Я не знаю, какой предлог она придумала, чтобы прекратить уроки арфы и избавиться от этого маленького обмана. Но больше о ней не слышно. Тем не менее, злое дело сделано, и образ неизбежных адских мук запечатлен в ней навсегда.

Желаю Вам доброго здоровья, дорогая Луиза.

Маргарита

Милая подруга,

На днях закрыли монастырь девиц Святого Михаила, который долгое время поставлял мне товар в неограниченных количествах. И хотя от семи до восьми тысяч законно- или незаконнорожденных детей поступают ежегодно в госпиталь, и число этих найденышей увеличивается год от году, редки становятся те, кто подходит мне: я говорю о тех, кто в самом деле хороши. Иногда мне предлагают кого-то из провинции, но кто знает, что с ними происходит в дилижансе или на барже?.. Никого нельзя найти и в церквях, ныне почти опустевших и еще сильнее пахнущих застывшим воском, подвалом и плесенью. Есть дети, скажете Вы, которых родители водят в Пале-Рояль, но ищейки лейтенанта полиции и другие шпики дышат такой кричащей алчностью, что выгода покупательницы в конце концов сводится к нулю. Что же касается моих лучших клиентов, то многие покидают меня. Теперь их нужно искать в Лондоне и Риме, в Гамбурге и Кобленце, а те, что остались, зачастую находятся в критическом положении и боятся за свои деньги. Времена очень сильно меняются. Когда я была маленькой, принц Шаролезский похищал детей и купался в их крови, и может быть я сама едва избегла такой участи; и всё же я не могу одобрить нынешнего положения вещей.

Жизнь приносит много новых неудобств как сводницам, так и развратникам. Эти помехи расстраивают предприятия первых, а воображение, которое обещает счастье вторым, тем более жестоко мучит их впоследствии. В этом отношении следует упомянуть перевертышей. Я имею в виду тех, кто покупает раба лишь затем, чтобы ему отдаться. Есть болезненные пути и глубинные наслаждения для хозяина, желающего в свою очередь подчиняться. Но часто его ждет разочарование из-за отсутствия должного вдохновения у субъекта, которого плохо подготовили к выходу на сцену, и он портит развязку, потому что не выучил роль. Это мне объяснял недавно господин де Безоль, который иногда по рассеянности надевает парик задом наперед, а иногда, замечтавшись, натягивает его по самые брови. Он рассказывал, как часто желал он отдаться всем удовольствиям, какие ему мог бы доставить разъяренный ребенок, которого били и унижали, и оттого весьма живо озлобленный против клиента; от такого ребенка он ждал яростных пыток, но те зачастую сводились к нескольким вялым ударам хлыста, нанесенных рукой слабой и будто играя. Дерзость ли с нашей стороны требовать наслаждений, великолепные картины которых начертали нам томительные часы воздержания?

Иногда приключаются странные случаи. Монашка Марта, уже поймав в прошлом году прекраснейшего ребенка трех лет для игры в хирурга, снова отправилась на разведку в кабаре на улице Вожирар, где босяки пляшут, сняв туфли, и обнаружила там на этот раз существо, замечательное во многих отношениях. Темнело уже, свечи оплыли, шел снег, когда, заметив аппетитнейшее дитя, Монашка решила завлечь его обещанием сладкого пирога и мучных лепешек. Этого было достаточно, так как народ в наше время сильно голодает.

Ребенок покорно идет за ней, садится с нею в фиакр, они благополучно добираются ко мне; едва войдя, он тут же достает из ширинки пребольшой член, к тому же забавно искривленный наподобие турецкой сабли, и кричит громогласно:

- Вот так чудо! Наконец-то я в борделе! Ведите мне ваших красавиц, уж я им вдвину!

На мгновение мы так и онемели, а затем громко расхохотались. Карлика звали Титюс, он утверждал, что ему двадцать три года, и он торговал собой на ярмарке Сент-Овид. Ворчунья сразу же проявила к нему большой интерес, и должна Вам сказать, что по размерам они не очень-то отличались. Внезапно словно некий луч света нас озарил, и мы увидели в Титюсе посланца Провидения, способного удовлетворить наконец желания господина Лостансуара. Карлик был золотой жилой. «Велика милость Господня!» - воскликнул бы, воздев руки к небу, наш Монтини, который, опасаясь принимаемого того оборота, что приняла нынешняя политика, благоразумно удалился в Италию чесать там свою жалкую макаронину.

Оставалось только обрядить Титюса по последней детской моде, то есть в штанишки, длинную блузу, подпоясанную шелковым шарфом и с английским воротничком, как у наследного принца, каким мы видали его последний раз в Тюильри. Во время всех этих приготовлений, пока мы делали ему подобающую прическу и пудрили ему лицо, чтобы смягчить его черты, карлик Титюс смешил нас своими рассказами, столь же забавными, сколь и непристойными. Я Вам перескажу некоторые из них, когда мне представится счастье видеть Вас снова.

В назначенный день я велела приготовить скромную закуску из свежих устриц, как любил канцлер Пайяр, крупчатого хлеба и венского сливочного масла. Мне хотелось бы подать неракский паштет из красных куропаток, но его невозможно стало достать, и я заменила паштет каплунами в крупной соли и пирогом. Были разные сыры, баварские пирожные и парниковые артишоки. Все эти яства были обычными еще несколько месяцев назад, но стали нынче настолько редки и дороги, что за ними нужно посылать на луну. Кусок дрянного серого хлеба стоит целое состояние, и те волнения, которые мы наблюдали здесь год и три месяца назад, не имели другой причины.

Господин Ластансуар загодя прислал два ящика шампанского, и едва успели мы зажечь свечи, как он является собственной персоной, весь возбужденный и раскрасневшийся от ожидания удовольствий. Он идет сначала в туалетную комнату, снимает парик и напяливает его на болванку, раздевается, прихорашивается, прыскается духами, затем, одетый лишь в домашний халат, входит в салон. При виде карлика Ластансуар вздрагивает, как от магнетизма Месмера, и кричит страшным голосом:

Ты здесь, негодяй Титюс! Это ты, чудовище, заразил сифилисом двух моих сыновей!

И ты тоже его получишь! - вопит в ответ карлик и, бросившись на него, валит его на землю с силой тех геркулесов, о которых столь часто мечтал Ластансуар. В одно мгновение халат задран на мышино-серой заднице Ластансуара, и Титюс пронзает ее. Но сильнее чем похоть, страх сифилиса овладевает Ластансуаром, и, не в силах освободиться, он ползет по ковру как змея, а карлик сидит на нем, крепко вцепившись в зад. Два пресмыкающихся оползают все помещение и вот они у ножки стола, на котором выставлено угощение. Ластансуар извивается, яростно пытаясь сбросить Титюса, хватается за скатерть, повисает на ней, и тут каплуны, пироги, сыры, салаты и вся посуда с грохотом валятся на двух сплетенных саламандр, и Титюс завершает свой подвиг. Он вскакивает и стремглав бежит наутек, с пирожным в шевелюре, а Ластансуар, с миской соуса на голове, бормочет невнятные проклятия.