Алина Знаменская - Женщина-зима

— Ты тогда уж и меня посмотри потом, — бросила та ей вслед. — Давление смерь…

— Ладно.

Наверху все делали быстро, как проинструктировал ее по телефону Павел, — в любой момент могла войти Макаровна. Впрочем, перестраховались — Макаровна старательно обходила комнату «гриппозного» сына. Рана Игоря заживала хорошо, без осложнений.

— Скоро бегать начнешь, — пообещала Полина, на что Игорь самодовольно отозвался:

— Пора уже. Девки заждались.

При этом он смотрел на Ирму. Полина увела ее в коридор.

— Мы можем поговорить?

— Да, конечно. — Ирма испуганно взглянула на Полину. — Идемте к нам в комнату.

Полина все понимала — да, нельзя девушке с замужеством не измениться. Все меняются. Одни расползаются, как квашня, другие становятся клушками. Третьи, бывает, перестают внимание на себя обращать. Мол, вышла замуж, завлекать теперь некого. Но вот этот испуганный взгляд… Он не понравился Полине. И она, на правах давней знакомой, спросила:

— Как живешь, Ирма?

Та вновь так же странно взглянула на Полину, словно ждала подвоха.

— Нормально живу. А что?

— Ничего. Я не видела тебя давно. В клуб ты перестала ходить…

— Некогда, Полина Петровна. Ребенок маленький, сами знаете…

— Мама часто пишет? Как они там?

— У них все хорошо. Папа работает, брат тоже. Сестры учатся.

— Не скучают по России?

— Как не скучать? Скучают… Мама говорит, дом наш снится часто. И мне тоже снится.

— Ну а в гости?.. Они к тебе в гости не собираются?

И снова этот взгляд. Полина вроде бы ничего особенного не говорила, но сразу поняла: что-то не так.

Ирма неопределенно пожала плечами, так и не найдя что ответить.

— Дом у вас большой, места всем хватит. Ты пригласи. А то, я смотрю, ты сама-то заскучала.

— А что, заметно? — спросила Ирма.

— Конечно, заметно. Вид у тебя какой-то потерянный, Ирма. Глазки не горят.

— Устаю, наверное. Бывает, и не высыпаюсь с Катюшкой.

— Ничего, подрастет твоя Катюшка очень быстро, не успеешь оглянуться. Соберетесь и поедете к бабушке в Германию сами. В гости.

Ирма никак не отреагировала на прогнозы гостьи. Она опустила голову и довольно сухо спросила:

— У вас ко мне дело, Полина Петровна? А то мне нужно свекрови помочь.

— Дело, — согласилась Полина, с большим интересом и беспокойством наблюдая за Ирмой. — Но теперь уж и не знаю, захочешь ли ты мне помочь…

— Почему же вы сомневаетесь? Я что — так изменилась?

— Изменилась, — подтвердила Полина. — Только в чем эти изменения, я пока не поняла. Не хочу тебе в душу лезть, только один вопрос задам: ты больше не хочешь в нашем театре играть?

— Ах это… Почему же не хочу? Хочу. Только некогда мне. У меня теперь ребенок, забот полно…

Неубедительно говорила Ирма, и Полина возразила:

— У нас почти все с детьми.

— Я, наверное) не такая расторопная, как другие. Ничего не успеваю, — уклончиво ответила Ирма.

— А мы новую пьесу читали по ролям. «Грозу» Островского. Скоро фестиваль…

Ирма посмотрела на Полину странными глазами. Будто та соль ей на рану сыпала.

— Значит, не придешь?

Ирма отвернулась и покачала головой.

— А вот твой муж уверял меня, что ты придешь, не откажешь мне.

Ирма вскинула на Полину глаза, полные удивления.

— Павел?!

— Ну, если у тебя другой муж есть…

Нет, все-таки глаза — зеркало души. Правильно классик сказал. Все в глазах Ирмы, что до того усердно пряталось, вылезло наружу. Особенно эта нежданная, нечаянная радость. Она словно хотела и не могла поверить в то, что сказала Полина.

— Полиночка Петровна, ой! Правда? А какая у меня роль? А в библиотеке есть еще Островский?

Вот теперь Полина видела настоящую Ирму. Ту, которую знала много лет. Ту, которая Снегурочкой была у них в клубе на Новый год много лет подряд, пока не забеременела.

— Я тебе пьесу принесла, — обрадовала ее Полина. — Почитай роль Катерины.

— Катерины! Вы не шутите? — Ирма выхватила пьесу, словно тотчас же собиралась засесть за нее.

— В среду репетиция, в семь. Не опаздывай.

— Ага…

Полина покидала «термитник» Гуськовых, мягко говоря, озадаченная. Но долго думать о Гуськовых не пришлось — нужно было зайти еще к двум больным, а потом навестить отца. Тот ждал дочку каждый день и, если она не успевала зайти или что-то ей мешало, приходил сам. Так было заведено.

Полкан заюлил, запрыгал на цепи, увидев хозяйку. Полина потрепала пса по загривку. Заметила — у отца на крыльце свежая ступенька. Так и ищет, что бы обновить. Кругом у отца порядок, чистота. Лучше, чем при матери. А той уж три года как нет. До того как умереть, мать несколько лет парализованная лежала, а ухаживал за ней отец. Один. Дочери только помогали по возможности. Он говорил им: «Это мой крест. Она со мной намучилась, моя теперь очередь…»

И то слово — намучилась. Что правда, то правда. Сколько лет он пил беспробудно? В своем детстве Полина и не помнит трезвого отца. Но сумел завязать с этим делом. Как ему это удалось, для Полины так и осталось секретом.

Полина нашла отца в мастерской, устроенной в сарае. Он орудовал рубанком. У ног высилась гора сосновых стружек. Отец мастерил оконные рамы. В углу мастерской торчком стоял новый сосновый гроб.

— Нюра, соседка заказала, — кивнул он на свою работу. — Как дела?

— Все в порядке. Пап, ты бы прикрыл его чем-нибудь, — Полина показала глазами на отцову домовину.

— А чего стесняться? Все там будем.

Полина вышла из мастерской. С тех пор как похоронила Николая, не выносила запаха свежей сосны.

Направилась в дом, отец вышел из сарая следом за ней.

— Любава приезжала, — моя руки под рукомойником, бросил отец. — Что ж не зашла?

— Что ты обедал, пап?

— Щи вчерашние оставались. Винегрет настругал. Будешь?

— Спасибо, пап, не хочу.

— Так что у Любавы? Не все в порядке, что ль? Чего молчишь-то? Или с Танюшкой не так?

— С Танюшкой все в порядке.

— Да говори уж, что там. Все равно ведь узнаю. Не свои, так чужие скажут. Ну?

— Семен у нее загулял. Ушел к Сизовой, их продавщице.

— Эх! — Отец крякнул, взмахнул рукой, с горечью головой покачал. Он ничего не скажет, но теперь будет думать о старшей дочери, переживать.

На кухне отец загремел посудой. Полина выложила на стол гостинцы — пачку чая, лимон, печенье.

— Как Любава? — после паузы спросил он.

— Держится. Любава у нас молодец, ты же знаешь.

— И пусть не киснет! Подумаешь… Павлин! Если что, пусть скажет, я помогу…

Отец хорохорился. Полина копошилась в кухне, искоса наблюдая за отцом. В мыслях он бы — весь мир дочкам. А что он может? Да и кто может?

— Пап, — остановила его Полина, ругая себя за то, что так, без подготовки, вывалила на него эту новость. — Ты, главное, живи, пап. Ты не болей… — И почувствовала, что дрожит голос.

— А чё мне сделается? У меня режим, — стал заверять отец. — Я утром работаю — то в мастерской, то за скотиной, то снег чищу. А как же! А после обеда отдыхаю час. Это мне отдай! Потом — опять на воздухе. Ты за меня не переживай, дочка. Я еще побегаю…

Во дворе залаял Полкан, но не слишком уверенно, больше для порядка. Затопали чьи-то валенки на крыльце.

— Михалыч! Ты дома?

Соседка распахнула дверь, ввалилась в кухню — запыхавшаяся, как с пожара, валенки на босу ногу, голова без платка.

— Что стряслось, теть Нюр? — спросила Полина, хотя и так поняла: дядя Саня снова буянит.

— Михалыч! Ради Бога, пойдем к нам! Не знаю, что со своим делать.

— А что такое?

— Так ведь полон дом оленей у нас! Полон дом оленей, Михалыч!

— Оленей?

— Нуда! Неси, говорит, Нюра, ружье, оленей будем стрелять. У них, говорит, рога дорогие. И выгоняет их из избы-то, а они будто и не идут!

— Ты сядь, теть Нюр. — Полина подставила соседке табуретку. — Что он пил?

— Да я разве ж услежу? — горестно всплеснула руками соседка. — Может, самогон, а может, денатурку какую… Пойдем, Михалыч?

— Нет, Нюр. Я с оленями дела не имел никогда. С чертями — еще куда ни шло, а с оленями…

— Пап!

— Иду, иду…

Пришлось позвать еще двоих мужиков. Дядя Саня в одних трусах скакал по избе и отмахивался от «оленей».

— Дайте ружье, мужики! — умолял он, пока его пытались связать.

Потом, когда все же удалось прикрутить его ремнями к койке, он не унимался и молил выгнать из избы оленей. Плакал и повторял:

— Михалыч! Возьми у моей бабы ружье, убей хоть одного! Рога-то какие! А остальных выгони! Не хочу я, чтобы они тут… Кыш! Пшли отседова!

Мужики ушли, а Петр Михайлович остался. Он сделал все, как просил сосед, — ружье ему Нюра вынесла, — и охоту они изображали вполне натурально. Полинин отец «отстреливал» оленей, а Нюра выгоняла их веником. Успокоенный Саня затих, уснул, и под утро его развязали. Справиться с Саниной белой горячкой мог только сосед Михалыч, поскольку сам неоднократно попадал в ее ледяные лапы. И, как думалось Полине, однажды, во время приступа «белой», в ее немыслимом бреду, отец увидел что-то такое, что сильно его напугало. И он завязал резко и бесповоротно.