Мария Арбатова - Меня зовут Женщина
В семь часов, вооруженная изысками спекулянтского дизайна, я позвонила в дверь. На пороге возникла невероятной толщины и черноволосости баба с невероятным акцентом.
— Вы к кому?
— К В.
— А вы кто такая?
— Я — знакомая.
— А я — жена. И имейте это, пожалуйста, в виду! — Я чуть не свалилась с лестницы.
В комнате орала музыка, сидел пожилой пьяный хиппи, коротко стриженная красотка и шел разговор о Розанове. В. в старом купальном халате поцеловал мне руку и прошептал:
— Это моя жена Барбара, она итальянка и немного сумасшедшая. Не обращай на нее внимания. Что ты будешь пить?
Высидев полчаса, в течение которых Барбара с акцентом Карабаса-Барабаса рассказывала, как хорошо в Италии и как плохо в России; пожилой хиппи падал лицом в тарелку с горошком и поднимался, не трезвея; коротко стриженная красотка мурлыкала про то, что «Христос — это ледяные слезы человечества»; а хозяин пожирал меня сочувствующими глазами; я направилась к двери. Он провожал меня, накинув плащ на халат, потом около метро что-то случилось, мы оказались в объятиях и начали целоваться так, будто расстаемся навсегда, а всю предыдущую жизнь провели вместе.
— На пачке сигарет не было написано, что по этому адресу ты живешь с женой-итальянкой, — сказала я в паузе.
— Но ведь ты тоже не сообщила вчера, что замужем.
— Но я и не приглашала тебя в семейный дом.
— Извини, накладка. Завтра ее не будет. Придешь?
— Нет.
— Приходи. Я буду ждать.
Назавтра в одной комнате резались в карты два прибалтийских поэта, а коротко стриженная красотка делала в кухне салат огромным тесаком.
— Здесь общежитие? — злобно поинтересовалась я.
— Сейчас у меня есть деньги снимать хату, а у них нет. Мы все не москвичи.
— А что здесь делает девушка, режущая салат?
— Живет.
— С тобой?
— Только географически, она полька из Львова, учится в ГИТИСе. Очень одинокая.
Я зашла в кухню, встретила ненавидящий взгляд и поинтересовалась:
— А где Барбара?
— Барбара — это я, — сообщила красотка.
— Так вчера вы обе были Барбары?
— Нет, это наша соседка Раиса, она наполовину грузинка, наполовину татарка, работает в овощном магазине.
— А почему она придуривалась женой-итальянкой?
— Он ее попросил, сказал, что ждет в гости женщину, с которой не знает, как себя вести, а ей скучно, она и рада. — И тут же без перехода: — Зачем он вам? У вас все есть. Вы поиграете и бросите, я вижу. А он гений, гений, ему нужна преданность! — Это было слишком.
— Вы еще долго собираетесь делать салат? — спросила я.
— Пока не сделаю, — достойно ответила она.
— А потом?
— Потом буду жарить рыбу.
— Отлично. Значит, вы еще долго будете заняты и вам не покажется бестактным, если мы запрем дверь в свою комнату, — отчеканила я.
— В свою комнату? — зашипела она. — Вы — просто тварь!
В. сидел в комнате и играл на гитаре.
— Отсиживаешься, пока тетки дерутся за любимую игрушку? — спросила я.
— Зря ты на нее наезжаешь, она очень нервная, ей вообще кажется, что мир создан для того, чтобы ее обидеть. — И мы мгновенно оказались в постели под аккомпанемент программы «Время» и стук тесака, терзающего салат.
За три года я обнаружила в этой квартире пьющую парикмахершу с вечно подбитым глазом; портниху с обильной растительностью в глубоком декольте и убежденностью, что это невероятно сексуально; народную артистку в припадке новообращенности в христианство; девятиклассницу, скрывающуюся от родителей по причине беременности от классного руководителя; юного кришнаита из номенклатурной семьи; профессионального вымогателя, закончившего психфак; второго секретаря исполкома в глубокой депрессии; художника, живущего на ремонт квартир, и математика, зарабатывающего торговлей наркотиками.
В. всех усыновлял, селил и опекал. Он был «человек-оркестр», и гостей привлекала не столько жилплощадь, сколько атмосфера праздника на ней.
— Чтоб через неделю все это здесь не жило, — заявила я поначалу.
— Ты хочешь водить меня на веревке, как Бармалей обезьянку Чичи? Дело даже не в том, что ты не собираешься расставаться со своим горячо любимым мужем, дело в том, что ты собираешься расстаться с моим внутренним пространством и при этом оставить меня при себе. — Крыть было нечем, я сдалась.
— Хорошая пьеса, — мрачно похвалил он очередную мою пьесу.
— Все мои пьесы отличаются этим, — ответила я с двадцатипятилетним пафосом.
— Ты еще скажи «мое творчество», — фыркнул он, объяснив раз и навсегда, за какой границей человек делает себя пародией. Вообще усмешками и прибаутками он выучил меня всему: как жить, как писать, как разговаривать, как помогать, как разбираться с мерзостью и не увязать в ней при этом, как веселиться, как любить. В постели происходили странные веши.
— Понимаешь, — путалась я в объяснениях. — В этот момент я слышу музыку, иностранную речь, я даже ее понимаю, я где-то нахожусь, слышу, как шумит река, танцуют женщины, скачут всадники. Каждый раз это разная музыка и разная география, как будто я путешествую...
— Отлично, теперь добавим дыхательные техники, — командовал В., долго занимавшийся йогой, карате, энергетическими играми и обожавший экспериментировать с женским телом.
Однажды я увидела, как на мне отрастают длинные, пушистые белые перья, как я выскакиваю из окна и лечу вверх в искрящуюся золотую воронку, с трудом протискиваюсь в ее узкое горлышко и попадаю в новую, за которой еще одна и еще... Кайф увеличивается пропорционально числу воронок... И я прихожу в себя в ручьях счастливых слез... Мы добавляем какие-то маленькие таблетки. Снова проваливаюсь и вижу себя в военной форме, падающей в темную шахту лифта. Успеваю зацепиться за провода и выступы, срываюсь, снова вцепляюсь и снова падаю, высчитывая, чем лучше упасть, чтобы все закончилось побыстрее, и дико кричу...
Когда я прихожу в себя, В. отчаянно лупит меня по щекам и тоже кричит. Оказывается, я долго была без сознания. На этом духовно-половые эксперименты заканчиваются, я начинаю бояться, и время не лечит этого. У него огромное чувство вины, и мы долго ищем нишу, безопасную для общения.
Я знала, что, когда В. приехал в Москву, он был учеником в буддистской группе некоего Самсона. Конечно, мне хочется добраться до первоисточника.
— Никаких координат Самсона ты не получишь. Он серьезный человек, а ты дурью маешься, — отрезал В.
— В тебе говорит мелкая ревность. Ты сам учил, что новый отрезок пути приходит с новым учителем, — подначивала я.
— Можешь налететь покруче, чем со мной. Я — любитель, а он — профессионал, — предостерег В.
Вскоре появилась смешливая славистка из Англии, пишущая о В. диссертацию. Она имела наследный замок и полагающиеся к нему сексуальные зажимы, была брита наголо, не носила бюстгальтера на огромном великолепном вымени и одевалась в никогда не стиранный джинсовый костюм. Она изо всех сил пыталась сойти за свою и потому материлась и там, где должно, и там, где не должно. В особенный восторг ее приводил туалет. Квартира была в старом доме, она дергала за ржавую цепочку бачка и до изнеможения хохотала, услышав в ответ на это грохот и уханье.
— Это есть постмодернизм, бльядь! — кричала она просветленно.
— Он должен уехать со мной. Он — гений. Здесь он погибнет, — однажды сообщила она мне.
— И что же он будет делать в Англии? — ехидно спросила я.
— Писать романы.
— О России?
— Ты думаешь, об Англии нечего написать? — обиделась она.
— Во вторник улетаем. Съезжу посмотрю. А то сижу и сижу на одном месте, — виновато признался он. — Ты же знаешь, между нами ничего нет. Она боится мужиков.
— Давай-давай, все равно ты там больше недели не выдержишь. И, кстати, привези мне спираль, а то мой муж на гастролях в Греции попытался на пальцах объяснить аптекаршам, что ему нужна спираль, так они вызвали полицию!
— По-моему, все это время ты общалась со мной для того, чтобы рассказывать о том, какой у тебя замечательный муж, — рявкнул он.
— Это неправда, но с такой уверенностью тебе будет легче поселиться в наследном замке, — и я хлопнула дверью, оставив за ней три года невероятного счастья.
Я ошиблась. Он вписался в альбионскую жизнь, родил трех девочек от славистки, стал второсортным переводчиком русской прозы и пополневшим упакованным господином. Иногда он приезжает в Москву и дает общим знакомым радостные прогнозы ближайшей гибели исторической Родины, и потому я делаю все, чтобы с ним не встретиться.
Когда В. уехал, я загадала Самсона. Всегда, когда мне нужно что-нибудь, я пытаюсь это материализовать. Материализовывать можно только хорошие вещи, не дай бог загадывать кому-нибудь плохо, такой кровушкой умоешься, обо всем пожалеешь. На материализацию Самсона ушло три месяца.
