Александр Матюхин - Велосипеды
— А вдруг? — хмуро заметил Артем, склонившись над очередным техпаспортом. — Вдруг именно так и бывает? Ты не ждешь чуда — а оно придет! Ты, вот, в Деда Мороза в детстве верила?
— Верила.
— И он тебе иногда же приносил подарки, которые ты у него просила?
— Так это родители покупали. Они мои открытки читали и покупали.
— А откуда ты знаешь? — сощурился Артем. — Они тебе рассказали?
Зайцева пожала плечами. Грибов, приглушив звук в колонках, поглядывал на говорящих поверх монитора.
— Это же глупые и детские выводы, — сказала, наконец, она. — Ты хочешь предположить, что Дед Мороз приходил ко мне в детстве, читал открытку и давал моим родителям подарки, которые они клали под елку?
— Ты же не можешь опровергнуть, — проворчал Артем, чувствуя злость. — Потому что не можешь знать наверняка. Это и есть чудо, понимаешь?
Артем очень надеялся, чтобы Зайцева просто хотя бы немного подумала. Не это было важно, не сам факт размышлений, а просто убеждение, что от веры в чудо обычно чудо и происходит. И никто в данную минуту не смог бы этого опровергнуть.
— Бред какой-то, — помотала головой Зайцева. — Не понимаю.
— Ничего ты и не поймешь. — Сокрушился Артем. — Старше меня на год, а ведешь себя, как глупая девчонка. Еще лейтенант!
Щеки у Зайцевой стремительно покраснели. Артем же внезапно еще больше разозлился сам (и на себя, и на Зайцеву, которая ничего не понимает, и на день рождения, будь он неладен).
— Товарищ майор, сигаретки не будет?
Грибов молча протянул две, с фильтром.
— Я на минуту.
Выскочив из вагончика, Артем торопливо прошел по тропинке, через автопарк, зашел за автомобили, дальше наискосок через плац, мимо кухни, к блокпосту. Остановился у шлагбаума. Сержант Мартынюк сидел на табурете и читал книгу. Он дежурил уже третьи сутки. Нравилось ему на блокпосте. НЕ хотел сменяться. Может, время летело быстрее. Все равно никто не беспокоит, а если и проедет за день больше трех автомобилей, то это развлечение, а не работа.
Над лесом кружили вертолеты, словно что-то высматривали в густой апрельской зелени. Артем подошел совсем близко к металлической красно-белой трубе шлагбаума. Слева можно было обойти его и беспрепятственно выйти на пыльную дорогу. Вернее, в какой-то другой, вольной жизни можно было. А сейчас нельзя. Только по службе, если Родина-мать позовет. В другой ситуации — дезертирство, побег, преступление. А дорога, чего греха таить, манила. Очень хотелось Артему пойти по ней, огибая рельефные следы от гусениц, размытые по пыли отпечатки сапог и колес. Пойти, может быть, не по самой дороге, а по серой, вечно умирающей траве, около оврага. И не пойти — а побежать (вот, верное слово!).
Вместо этого снова закурил. Какую уже сигарету на сегодня?
— Ты не убегать ли собрался? — посмеиваясь, спросил Мартынюк.
Подумать о таком здесь было действительно смешно. Пару раз, говорят, еще в начале войны, какие-то срочники, без головы на плечах, бегали ночью в аул, тайными тропками, меняли слитую за день солярку на самогон. Пили там же, в ауле, или в лесу — а возвращались в часть только под утро. Вскрылось это дело быстро, солдатиков выставили на плацу по стойке "смирно" на целый день, а приезжий капитан-замполит красноречиво, но правдиво рассказывал о том, что творится вокруг, что делают боевики с солдатами, когда вылавливают их, пьяных, по одиночке в лесах и аулах, что даже у самой пожилой чеченки в самом крохотной и безобидном домике может быть спрятан арсенал оружия, за которым рано или поздно кто-нибудь придет. В общем, посыл был такой — терять бдительность нельзя.
— А если убегу, что будете делать? — спросил Артем.
— Стрелять буду. На поражение.
— Так уж?
— Ага. — Мартынюк все еще улыбался, и непонятно было, правда выстрелит или просто пугает.
Артем улыбнулся тоже. Не верилось. Но не проверять же?
Докурил, потом вернулся обратно в вагончик. Буркнул, не поднимая глаз: "Извини", и продолжил работу.
На обед на первое давали щи, а на второе картофельное пюре с рыбной котлетой.
Яна безоговорочно наложила Артему пюре с горкой и две котлеты вместо одной, заварила крепкий чай и подсунула бутерброд с маслом и сыром. Сыр вообще был в дефиците. Его выдавали один раз в неделю, по субботам.
— Ешь! — сказала она. — Тебе сегодня можно.
Артем и ел.
Рядом подсел Акоп, надломил кусок серого хлеба, шепнул:
— Передал конвертик-то?
— Передал. Сказала — да.
— Что — да?
— Вот этого уже не знаю. Сам подумай.
Акоп подумал, заулыбался, почесал затылок, сказал:
— Спасибо. Настоящий друг.
— Спасибо в карман не положишь. — Машинально отмахнулся Артем.
— Нервничаешь? Правильно делаешь. Понимаю.
— Ну, что ты можешь понимать-то? У тебя, вон, Зайцева под боком, конфетный период, поцелуйчики, влюбленность. А у меня, может быть, жизнь рушится.
— Рушится, — легко согласился Акоп. — Ну, ты же понимаешь, каждому свое.
Сытый Акоп был чрезвычайно словоохотлив.
— Вот смотри, — продолжил он, — Знаешь, почему у меня все есть, а ты ходишь и маешься без дела? Только не обижайся. Потому что мне хватает всего. Я, вот, обычный хлеборез, без высшего образования, без специальности какой-то. Три года шашлыки с шампуров снимал, а в итоге — хлеб с маслом на войне кушаю каждый день. И мне не надо большего. Мне не надо все эти ваши сентиментальности, ваши мозги. Вот тебе, Артем, зачем высшее образование? Нужно оно тебе здесь? Нет. У тебя, Артем, горе от ума. Ты сам себя накрутил, перегорел, а теперь ходишь и не знаешь, куда податься.
— Хлебом с маслом мозгов не заменишь, — пробормотал Артем.
— А вот и заменишь. Главное — не требовать иного. Границы надо знать. — он поднялся и поманил Артема пальцем. — Хотя, тебя все равно не переубедить. Упертый ты, земляк. Чудовищно упертый. Пошли.
— Куда?
— Ты доел? Пошли, говорю, горе возлюбленный.
Акоп повел мимо полевой кухни, дров, в сторону вагона-склада, где хранились продукты. Завскладом — прапорщик Сердюков — тоже обедал, как и все. Вокруг было пусто и тихо. Разве что вертолеты развязывали тишину постоянным монотонным гулом.
— Слушай, а если тебя Настя действительно бросила? — спросил Акоп вдруг, не оборачиваясь.
За складом был забор из сетки-рабицы — для вида, а не для охраны. Перелезть через него можно было в два счета. Командир части который месяц грозился повесить по периметру забора колючую проволоку. С наступлением весны вдоль забора развалились широкие лопухи и потянулись вверх вьюны и хмель. Под ногами чавкала кое-где бурая размытая дождями глина.
— Это ведь не конец света, да? Ведь можно как-то выправить ситуацию, например, знаешь, другую девушку найти. Ну, Настя же не золото, да? Или все же золото? Алмаз граненный и единственный. Ты не думай, Артем, я не со зла. Я теоретически. Вот, думаю, а если бы мне Зайцева не писала, что делать тогда?..
Акоп остановился у забора, за вагоном, повернулся.
— Я бы другую, наверное, нашел…
Артем со всей силы ударил его по лицу. Целился в нос — попал в челюсть. Акоп отпрянул в сторону, выставил вперед кулаки. Глаза его округлились, на скуле слева быстро набухало лиловое пятно.
— Не надо про Настю, — сказал Артем. Злость мгновенно ушла, стало неловко и обидно. — Зачем ты так?
Акоп подумал, сощурился, опустил кулаки.
— Дурак, — сказал он. — Я же хочу, как лучше.
— А получается, как всегда. Через одно место.
Наверное, злости надо было вылиться, иначе Артем бы не выдержал, сорвался бы и натворил бы дел. Хотя, вот, ударил лучшего армейского друга. Куда уж дальше? Есть предел?
— Дурак ты, Артем, — повторил Акоп и слабо улыбнулся. — Я тебя зачем сюда вел? Смотри.
В темном и сером промежутке между забором и складом лежало что-то, прикрытое брезентом. Акоп, потирая скулу, наклонился, откинул угол брезента.
— Велосипеды? — присвистнул Артем, присаживаясь на корточки.
— Две штуки! И комплекты одежды. Не в форме же в аул ехать.
— В аул?
— Ага. У нас с тобой два часа до работы. Надо бы съездить, позвонить твоей возлюбленной. Успеем, а?
Акоп улыбался. Артему внезапно стало неловко за то, что ударил… Неловко и вместе с тем как-то легче. А у Акопа расплывался и лиловел синяк. Высокохудожественный.
— Ты, это, извини за то, что я тебя… в челюсть…
— Говорю же, дурак ты, Артем.
Поддавшись порыву Артем выпрямился и обнял Акопа, крепко, по-мужски, как не обнимал никого и никогда.
— Мы тебе заодно мазь купим, от синяков. Должна же быть в ауле аптека? Как-то же они живут там?..
Акоп смутился, отстранился, стянул брезент, обнажив два велосипеда и сложенную одежду. Велосипеды были старенькие, двухскоростные, но, несомненно, рабочие. Даже колеса кто-то заботливо подкачал.
— Специально, что ли, нашел? Как? Откуда?
