Александр Матюхин - Велосипеды
Потом появилась Зайцева.
Акоп знал, в кого влюбляться: за Зайцевой волочились все здешние офицеры — женатые и нет. Даже Мартынюк, седина в бороду, вытягивался по стойке смирно, когда Зайцева проходила мимо. Да и Артем, чего греха таить, заглядывался. Без зависти, легко осознав никчемность заигрывания, оценив, сравнив и признав за Настей неоспоримое преимущество глубокой любви. Но Зайцева была здесь, а Настя — далеко. И не обходилось без случайных взглядов, особенно летом, когда снимала Зайцева на время работы китель и оставалась в голубоватого цвета рубашке с двумя расстегнутыми верхними пуговками…
Зайцева открыла вагончик, первой поднялась по ступенькам. А внутри бледный утренний свет сквозь два овальных окна, прикрытых сеткой. На столе Артема, у двери, пишущая машинка, карандаши и ручки россыпью. На столе Зайцевой аккуратные папки, а на столе майора Грибова неровные башенки технических паспортов, придавленные то дыроколом, то пеналом, то армейской флягой. Половину стола занимал монитор. Системный блок стоял в ногах. Неосторожное движение — и блок выключался, чем приводил Грибова в тихую ярость.
"Сделай с ним что-нибудь! — шипел Грибов, растирая виски. — Иначе я в него из пистолета! Пулю в лоб!"
Здесь, в вагончике, Артем проводил весь день, с перерывом на обед и полуторачасовой отдых с двух тридцати до четырех. Работу заканчивал в семь пятнадцать, аккурат перед ужином, и потом, без переклички, без песен и без построений (надоевших в учебке хуже пареной репы) брел в столовую за законной порцией вареной картошки с рыбой. Такие вот стандартные военные будни.
Зайцева же начинала утро с обязательной церемонии: подводила глаза, красила губы, рисовала брови. Необходимый и обязательный набор каждой девушки лежал у нее тут же, под рукой. Церемония растягивалась минут на пятнадцать. Даже майор Грибов ничего не мог с этим поделать. Только вздыхал обреченно: "Женщины!.."
— Кстати, это тебе. — Артем положил на стол Зайцевой конверт.
До прихода майора можно было растянуть утреннее безделье и просто глазеть на улицу через дверь. Вдалеке виден был куцый автопарк, где под тремя "Уралами" и "Зилом" копошилось несколько солдат-дежурных. В сущности, они тоже бездельничали, потому что работать здесь — серьезно работать, на износ — никто никогда не хотел.
Зайцева распечатала конверт, выудила сложенный вчетверо лист, пробежала глаза, улыбнулась.
— Любит, целует? — предположил Артем.
— И это тоже, — сказала Зайцева и убрала лист с конвертом в ящик. — Кстати, с днем рождения. Сколько тебе?
— Двадцать пять.
— Взрослый уже! — будто не была младше Артема на год. — В армию такие редко попадают.
— Я постарался.
— Можешь передать Акопу, что, да.
— Что — да?
— Вот так и передай, — улыбнулась Зайцева. — Да. И все. Без знака вопроса.
— Ох уж эти мне ваши заморочки, — вздохнул Артем. — Я вам почтовый голубь что ли?
Зайцева улыбнулась, поглядывая на Артема из-за зеркальца:
— Ты очень хороший друг. Акоп тебя хвалит и хвалит. Замечательный человек. Не переживай.
— Я и не переживаю. — Сказал Артем, хотя на самом деле отчаянно переживал.
Минут через десять подошел майор Грибов.
Он, как обычно, был хмур, курил и, погруженный в размышления, рассеянно крутил в руках карандаш. Артему казалось, что майор Грибов ненавидит воевать. Он не был трусом, а даже награжденным ветераном боевых действий в первую чеченскую, но о войне рассказывал неохотно, брезгливо, будто стыдился, что оказался не в то время не в том месте, и теперь никак не удается смыть и забыть тот позор. Срочников майор жалел, называл "залетными" и неловко, по-отечески оберегал. С его слов, солдатики были здесь также не к месту, как, например, мышь в кошачьем питомнике.
Как-то раз, в начале зимы, Артем выходил с ним покурить за вагончик, укрывшись от колючего холодного горного ветра, и майор, поглядывая на серое небо, вдруг рассказал, как шесть лет назад, при штурме Грозного потерял убитыми четверых срочников. Каждому оставалось до конца срока не больше полугода. Они ехали в "Камазе" по пустынным горевшим кварталам пригорода и попали в перестрелку. Майор (тогда еще лейтенант) вывалился из кабины, дополз по лужам и заиндевевшей грязи до разбитого многоэтажного дома и там, провалившись в подвал, валялся без сознания полдня, пока его не вытащили. А ребята погибли. Из двадцати человек — четверо.
— И за что вас так? — спрашивал Грибов, хотя смотрел не на Артема, а на небо. — Куда вас, неощипанных и не подготовленных? Для кого?..
Не было у майора ни семьи, ни детей. Только пожилые родители где-то под Владимиром, которым он исправно отправлял часть командировочных. Что он делал на этой войне, зачем служил, и что двигало им — непонятно. Ни карьера, ни офицерские погоны и не любовь к армии — это точно. Но ответа Артем не знал.
Майор сел за стол, разобрал технические паспорта, занялся сортировкой. Наступил привычный рабочий день.
Грибов брал паспорт, неторопливо пролистывал, просил Зайцеву заполнить ту или ту форму, протягивал паспорт Артему, обозначая поля для заполнения галочками. Артем выводил в полях старательно, неторопливо (а перед обедом даже чуть медленнее обычного), проставлял штампы, заводил номер техпаспорта в журнал. Когда требовалось отпечатать копию приказа или развернутую характеристику (на просьбы многочисленных нач. штабов, зам. нач. штабов и верх. глав. штабов) Артем садился за стол Грибова, включал компьютер и набирал текст, а потом заставлял хрипеть и дребезжать матричный принтер. От звуков старенького принтера Зайцева морщилась и выходила курить. Следом за ней вышмыгивал и Артем — дышал воздухом, пока не приходилось менять лист. Грибов стойко переносил тяготы воинской службы, и курил прямо в вагончике, стряхивая пепел через окно на улицу.
Шаблоны приказов, отпечатанные бледным серым шрифтом, складывались под правую руку. Грибов ставил размашистые подписи, убирал листы в папку, папку ставил на полку, снова возвращался к техпаспортам. И так по кругу, до бесконечности.
В этом стабильном круговороте, который шел без перебоев не первый день, Артем углядел сегодня неимоверную скуку. Хотелось, честно говоря, бросить дела и отправиться в аул, на почту. А там выпросить у почтальонов потерянное (ведь обязательно же потерянное!) письмо от Насти.
И выходило так, что на душе стало серо и гадко, как не бывало со дня призыва. Тогда, полтора года назад, Артем проснулся с гаденьким чувством, что, вот он, трус и предатель, не хочет никуда идти, никому служить (да и слово-то какое-то старое, нежизнеспособное — служить), не хочет терять молодость и свободу, а хочет пожить в свое удовольствие, валяться в кровати до обеда, завтракать бутербродом с кофе и бездельничать так, как не бездельничал никогда. Могут же быть у молодого человека такие желания?.. И ведь казалось, что не на два года уходит в армию, а на вечность. И особенно циничной казалась телепрограмма, где расписание передач не обрывалось ноябрьской средой, а шло дальше. И афиши на улицах будто смеялись датами приездов певцов, актеров, композиторов. Разве есть жизнь дальше? После призыва?
И так переживал целый день, не в силах совладать с собой. Серая тяжесть сковывала движения, заставляла сутулиться и втягивать голову в плечи… а потом привык. К одному не привык — к ограничению свободы…
И вот вернулось. Не выйти за границы воинской части, не дойти до аула, и на лавочке не посидеть. Никто тебе увольняшку не даст, тем более здесь. Война, однако. И приходилось терпеть, просто безнадежно варить горячие мысли в распухающей от тоски голове.
Ближе к обеду, когда тоски накопилось невероятно, Артем вышел курить, вместе с Зайцевой. К обеду перекуры становились чаще и длинней. Даже Грибов отвлекался, и в паузах включал на компьютере Quake 2, чтобы погонять по лабиринтам и поуничтожать многочисленных виртуальных врагов.
Над головой вновь пролетели вертолеты. Тишины здесь никогда не было.
— Я задержусь немного после обеда, — сказала вдруг Зайцева. — В аул съездить надо. Справитесь тут без меня?
— На почту?
— Почему на почту?
Артем пожал плечами. Ну, как объяснить?
— Если будет свободная секунда — заглянешь? Спроси письмо на часть, на мое имя. Вдруг оно там у них потерялось, а потом нашлось?
Зайцева заулыбалась. Было понятно, что Артем в ее глазах просто ребенок, и проблемы у него — детские. Да и сам Артем смутился секундного порыва, пробормотал: "Забудь" и, докурив быстро, смял окурок сапогом и вернулся в вагончик.
— Ты не обижайся, — сказала Зайцева, заходя следом. — Я понимаю. Но это же из разряда фантастики. Тебе, значит, забыли письмо, а потом вдруг нашли. Так не бывает.
— А вдруг? — хмуро заметил Артем, склонившись над очередным техпаспортом. — Вдруг именно так и бывает? Ты не ждешь чуда — а оно придет! Ты, вот, в Деда Мороза в детстве верила?
