Николай Кононов - Quinta da Rigaleira
Стивен, конечно, чувствовал себя неловко, так как в разговор, состоящий из косвенных комплиментов, незначительных намеков о всяческих достоинствах хозяйки дома, включиться не мог и говорил лишь о том, на что натыкался его прямой взгляд.
Судя по всему, он мог изучать что угодно с одинаковым усердием и ответственностью: архитектурные стили, устройство автомобилей, камнерезное дело, иностранные языки, танцы лилипутов, иудейскую мистику. И я понимал, что прекрасная Quinta da Rigaleira возникла из–за мистического пыльного бедлама этого жилища, будто специально приуготовляемая несколькими поколениями жильцов к неким ритуалам.
Иногда с ним вместе вступал дискант блудливого сортирного бачка, то умильной детской свистулькой, то бухикающим младенцем, гибнущим от коклюша, уже побежденного цивилизацией. Бачок будто специально подпевал в противофазе говорившему, как в новомодных музыкальных действах. Он мешал ему правильно строить предложения внезапными всхрипами и беспричинным глубинным кашлем. Было понятно, что над ученым–американцем глумятся даже предметы этого дома, и он не может вмонтироваться в общую беседу, состоящую из намеков, парящих над столом мыльными пузырями, налитыми табачным дымом. Плохо прозрачные намеки в основном ублажали хозяйку, ее совершенно чистый невзирая на все происки супостатов гений, ее небывалый просто–таки эпохальный ум, осененный провидением и проницательностью, и, конечно, вековечную юность и нечеловеческую красоту.
Я не выдержал такого глумления над американским человеком Стивеном и пошел прикрыть дверь в злополучный клозет с певчим насельником. Воды из бачка уже набрызгало целую лужу, посочившуюся в коридор.
Когда я возвращался, то обратил внимание на раскрытый ломберный столик прямо за моим стулом у окна. На столешнице зеленого сукна перед фотографией усатой морды был возведен целый выразительный алтарь с дарами: стояла стопочка с прозрачной жидкостью, прикрытая посохлым ломтиком черного хлеба с вялым лепестком соленого огурца, лежало расписное деревянное яйцо размером со страусиное с кошачьей мордой, тарелка с пророщенным зерном, будто это пасха, статуэтка какой–то сувенирной кошки, и листовка с текстом молитвы Св. Власия, покровителя кошек.
Главным предметом этого натюрморта был крупный колтун кошачьих волос, из которого можно было бы насучить небольшой клубок, если бы кто–то в этом доме умел прясть и сучить.
Я ощутил себя за кулисами заштатного ТЮЗа, где свалены разнородные предметы для нескольких пьес про пионеров и животных.
Когда я отвел взор от этой красоты, хозяйка с упреком вымолвила:
— Вы просто напрочь позабыли все мои горести. Память у вас коротка. Что, неужели вы не помните? Сегодня же Тусины сороковины.
При слове «сороковины» Лукерья вскинулась, вскочила, оправила одежду, закрестилась и стала бубнить какой–то быстрый текст с присказкой «господи помилуй».
Отчего же, я прекрасно помнил все этапы скорбного пути животного к безвременной эвтаназии.
Все началось с нечеловечески строгой вегетарианской диеты, рекомендованной и расписанной по часам известным зоопсихологом, ведущим популярную телепередачу о карьерных успехах гламурных кисок (она, конечно, была не просто поклонницей, а ярой адепткой). Травы, отвары и кашицы должны были снять вдруг обнаружившийся синдром косой походки и вислого хвоста и препятствовать общей меланхолии. Прополис и мумие на чесночной основе должны были предупредить психическую деградацию, о которой уже свидетельствовало замедление реакций на людскую речь.
От этой продуманной дорогой диеты у животного просто съезжала крыша. Оно начало беспричинно жидко вонюче гадить в священных местах, обильно бессистемно мочиться на коврики, подушки и рукописи, бросаться без видимых причин на книжные кучи, наваленные на подоконниках, бессмысленно вопить, предвещая беду.
Знакомый натуропат посоветовал шарики сотового воска, что отлично поддержат баланс кальция в костях и магния в хрящах. Уже совершенно другая проблема, как всю эту благодать вложить в непонятливый организм кошки.
Животное ловили, набрасывая лоскут ткани. Одевали в специальный непростой кулек на молнии, привезенный из заграницы, чтобы только голова со ртом оказывались снаружи, ну и потом производили манипуляции. Лукерья была во всех этих делах просто незаменима. С божьей помощью бескорыстно ловила, помолясь, самоотверженно держала за четыре лапы, когда кулек почему–то не застегивался, упоенно потчевала целебным. Была, само собой, и кусана и драна, так как работала без кольчуги. Наивная особа, она не соглашалась разминать анальную железу со стороны хвоста из–за каких–то смешных для современного человека предрассудков. Поэтому раз в два дня приходила специальная очень недешевая женщина–анальщица. Кошку, слышавшую поступь этой жрицы еще за квартал, на антресолях отлавливали старинной рампеткой якобы из семьи, хорошо знавшей Набоковых.
Как я понял, лечение животных превращено сейчас в ветеринарную пирамиду типа финансовой. Начинаешь с совсем малого, с козюльки или занозы, а заканчиваешь полной зависимостью и колоссальной деньготрачей.
А начиналось–то все так мило: с каким удовольствием кошаре делали практически безболезненные инъекции в пушистый окорочок, как пропихивали в усатую пасть таблеточку, заткнув носик на только–только крошечную–крошечную секундочку. У–тю–тю. А потом стали как–то незаметно для себя кормить уже неумильно лечебной несъедобной жрачкой, вталкивая в ощерившуюся пасть узкие дольки соленого огурца, потом пачкали хвост медом, чтобы она его от безвыходности слизывала.
«Этот мед тебе от самой Персефоны, Туся, дорогая»
Эту фразу я слышал сам.
Было неудивительно, что животное в конце концов безнадежно испортили.
Словом, все завершилось (это рассказывалось многим) тем, что в три часа ночи в дверь совершенно внезапно позвонили. Трижды! На пороге с чемоданчиком стоял дипломированный ветеринар, который последний год «вел» животное, тесно познакомившееся с самой Персефоной медоточивой.
Он, глядя на испуганную хозяйку, произнес:
— Я явился для того, чтобы исполнить свой долг. Избавить вас от мук!
Естественно, речь шла не о физических муках залеченной в дым не очень уж старой кошки, а о душевных терзаниях хозяйки, не поддающихся измерению ни в каких метрических системах, принятых на планете. Ему удалось по случаю (был на мировом конгрессе котологов, конечно) заполучить единичную дозу невероятного снадобья. Данным средством в Соединенных Штатах, стране, известной своим гуманизмом, начали усыплять не только крупных животных, доживших до преклонных лет на частных фермах и в зоопарках, но и в пенитенциарных заведениях закоренелых преступников, приговоренных к смерти. И вам, конечно, известно, как там гуманитарная общественность буквально контролирует каждый шаг усыпителей. Суды, прокуратура там безупречны! Даже зверю в человеческом обличье никто не даст физически страдать последние минуты, отмеренные законом.
Я даже помнил, как называлось то чудодейственное снадобье — «Fatal» не больше не меньше «plus». Сколько оно стоило — не знал никто, но какую–то очень стыдную сумму, уж точно.
И действительно, от этого живительного укола животное взмыло по дуге к потолку, будто обрело крылья, и шмякнулось об пол уже бездыханным, побыв хотя бы мгновение летучим.
На что врач сказал:
— Ну что вы хотите? Это же сам «Fatаl plus», он действует с первого раза и наверняка. Прямо в десятку! Потом я все–таки дал тройную дозу из бесконечного уважения к вам. Нет–нет, вы достаточно заплатили. А это мой неоплатный долг перед вашим даром.
Я даже запомнил, как после этой новеллы хозяйка тут же перескочила на обыденное: поведала об одной парикмахерше с соседней роты, которая наконец–то признала ее, хотя причесывала уже несколько раз прежде. Бедняжка выронила расческу и ножницы, схватилась за лицо как опаленная, и убежала в глубь заведения, а достригать пришлось какому–то восточному мужчине, едва–едва мямлившему по–русски. Примерно такая же история опознания приключилась и в прачечной на Обводном, и в булочной на Дровяной, и, само собой, в книжном, что на Ревельском, но сейчас он закрыт.
6
В помещение влетел настоящий всхрип, утробный и глубокий. Страшный кашель и чудовищный нутряной рокот, будто пернатое существо забило крыльями под пыльным потолком, среди свисающих гирлянд паутины. Такие звуки произвести смертное человеческое тело было не способно. Паровозное депо, сломавшийся газгольдер, вдруг заработавшая после векового перерыва градирня, газовая котельная, взорвавшаяся на соседней улице. Какая–то неистовая сила заводила нелюдскую звучную машинерию.
