Михаил Ворскла - Русалка
– Это как посмотреть, – робко поддавался сват, – это смотря в каком аспекте. Это если при дневном свете, а в ночное время совершенно иначе. А что там будет, когда придем на место?
– Не знаю точно, – задумался батько, – Но чертовщины, уверен, будет предостаточно.
– Последняя фраза убила Павла Андриевича. Он поплелся вяло за батьком и уже не глядел ни на мотыльков, ни на звезды, а только время от времени спрашивал тихо: – «А может, вернемся?» на что батько не отвечал ничего.
Село кончилось. Последняя хата скрылась за косогором. Началась посадка по обеим сторонам от дороги. Ни машин, ни какого-нибудь другого транспорта не было и духу. Свет от фонарика делался тусклее, как будто батарейки садились.
– Петро Михайлович, – заговорил дрожащим голосом сват, – слышите: корова где-то на хуторе замычала, это не к добру.
– Начихать на корову, – отвечал резко батько.
– А вот ночная птица впереди вскрикнула, – заметил снова сват, – это к беде.
– Скрутить ей шею, чтоб не каркала.
– Петро Михайлович, – всхлипнул сват, – давайте одумаемся, все приметы против нас.
Но батько был непреклонен и тверд как сталь. Что ему какие-то жалкие приметы! Совсем не то – Павло Андриевич. Из него, казалось, последний хмель вылетел от переживаний.
– Петро Михайлович, – проговорил сват еще жалобней, – Как же мы будем действовать, когда дойдет до дела? У нас ведь с собой ничего нет. Я смотрел в разных фильмах, необходимы магические предметы. А у нас совершенно нет никаких предметов. Разве только фонарик.
Батько его не слушал, пытаясь сообразить, куда идти дальше, потому что посадка прекратилась, дорога резко сворачивала влево, и перед ними теперь чернело какое-то болото.
– Идите вперед, – оборачивался батько к свату, – и проверьте, какая там глубина. Нам, судя по всему, придется пересекать вброд.
Павло Андриевич решил, что ослышался, и не подавал звуков.
– Павло Андриевич! Вы оглохли?
Но сват не откликался ни за что и даже отступил на два шага назад. Тогда батько сам полез сквозь ломающиеся с хрустом камыши и, провалившись одной ногой в какую-то дыру, стал падать. Едва сват успел его подхватить.
– Петро Михайлович, – вытаскивал сват батька на дорогу, – Давайте отложим. Ничего ведь не разобрать. Видимость ограничена.
Но батько был полон решимости продолжать путь, хоть бы пришлось идти по адскому дну.
– Ну, почем вы знаете, что тот ставок поблизости? – причитал Павло Андриевич. – Кто вам сказал, что он за этим болотом? Вы там бывали раньше?
– Не бывал, – скрипел зубами батько, приподымаясь.
– И точный маршрут вами не разработан?
– Не разработан.
– Тогда нам нет смысла теперь по темному его разыскивать, – заключил сват. – Мы же с вами запросто можем по ошибке зайти в другой ставок и с другой… э… с другими… то есть, я хочу сказать, силы бросим на другую энергетику и потратим их напрасно. А может, – вздохнул сват, – и погибнем. А Дмитрику не поможем.
Батько размышлял.
Павло Андриевич, почуяв удачу, продолжал настойчивее:
– Петро Михайлович, завтра с утра, когда развиднеется, и двинемся на поиски. И карту прихватим. У меня карта в мотоцикле есть. Подробная. Данные со спутника. От спутника, Петро Михайлович, никакая аномалия не укроется. Всех зафотографируют.
Возникала минута тишины, и было слышно, как шуршит камыш, легко склоняясь. Месяц просвечивал тускло из-за ползучих туч и порой сверкал, показав край, и освещал ровные мирные долины, но затем снова скрывался, погружая их во мрак. Земля спала, безмятежная.
И неожиданно батько согласился. И похвалил Павла Андриевича, что так умно он рассудил. И удивился, как это он сам не додумался до подобного. А Павло Андриевич чуть не подпрыгивал от радости. «Тогда незамедлительно домой, чтобы выспаться, чтобы сил набраться!» – скомандовал батько. Весь обратный путь Павло Андриевич забегал вперед батька с фонариком, предупреждая его о любой преграде, будь то крупный камень или рытвина. Открывал калитку и стучался в окошко, чтобы отворили дверь на веранду. Гарбузы давно спали, и лишь малыш в комнате у молодых иногда всплакивал. Павло Андриевич никак не хотел оставить в покое батька и крутился около него, пока тот готовился ко сну. Он и лег нарочно рядом с батьком и долго еще приговаривал шепотом: «Вот увидите, вот увидите, Петро Михайлович, не напрасно шурин мой газету „Аномалия“ издает! Не напрасно!»
Венера Тарасовна тихо постанывала, перевернувшись на спину. Братья Ванько и Сашко спали как убитые, а Дмитрик словно что-то рассказывал, едва усмехаясь. Словно делился с кем-то ласковыми словами, словно обращался к кому-то.
На другой день батько со сватом спали до полудня. Уже и коров пригоняли на обед, и Венеру Тарасовну мама успевала угостить завтраком со всякими вкусностями, а они и не пошевеливались. Уже даже Иван Петрович приходил спросить, нет ли и сегодня какого-либо праздника. Но потом вдруг разом протирали глаза. Выходили на двор и таскались по усадьбе, как бесприютные духи, в поисках чего-нибудь выпить. И не могли никак в своих головах свести концы с концами. «Вы не помните, Петро Михайлович», – спрашивал в растерянности сват, – «куда мы с вами сегодня планировали?» – «Не помню», – отвечал батько. – «И у меня такое же помутнение». Солнышко светило весело и прогоняло дурные мысли. День обещал быть славным. Толстый белый тополь радостно трепетал листочками в вышине. Под ним стоял почти готовый к отъезду мотоцикл, куда Ванько с Сашком сносили разные гостинцы в дорогу. А из открытых степей доносился дурман, вольное опьянение, будто нарочно насылаемое, чтобы не искали, чтобы не думали.
Что за белокурый мальчик бежит по улице? Мимо знакомых, попутных и встречных, мимо незнакомцев, мимо пустого рынка, мимо шоссе. Играют в футбол на лужайке, – ворота покосились; режут кабана за сараями, опаливают щетину, колбасы крутят. Мимо них. Вниз, с горы, вдоль рядов буряковых, к лиственному лесу, неспокойному. С поля женщины возвращаются, смеясь, распевают шутливые песни. Мимо них. Они окликают, машут полными руками. Дальше. Под тенистые своды, где ручей течет в бузине, чтобы миновать его скорее, чтобы выйти на безлюдную дорогу и видеть, видеть их издалека, те колеблемые ветром вербы серебристые. Мимо кладбища в полной тишине и прохладе, мимо мельницы.
3
Через год, в духов день, к зеленым с узорами воротам Гарбузов подкатывал поизношенный «Опель». Из него выгружались пополневшие и загоревшие Павло Андриевич и Венера Тарасовна. Они давно возвратились из Греции, но к Гарбузам приехали впервые. Все никак было не выбраться. Уже и собирались, и машину снаряжали, а потом случалась какая-нибудь причина, и дело расстраивалось. Что за невезение. Но теперь, слава богу, все было позади. Павло Андриевич, хлопнув дверцей, перво-наперво громко объявил поверх забора, что они с Венерой Тарасовной прибыли, чтобы не получилось неприятностей, как в прошлый раз. Он приготовил шутку, и ждал только минуты, когда батько с мамой выйдут их встречать. Но, на удивление, никто не отзывался. Гуси пощипывали дружно травку перед воротами, пес где-то там в глубине своей будки чесался, гремя цепью. Недоумевающему Павлу Андриевичу с Венерой Тарасовной пришлось самостоятельно проходить во двор.
– А-а, Венера Тарасовна и Павло Андриевич, – раздался невеселый голос из-под яблонь. – Приехали погостить. Проходите, устраивайтесь. – Это был батько. Но не прежний батько, а совсем другой, какой-то измученный, поникший. Его даже не узнать было, так он изменился.
– Что у вас тихо так? – спросил задорно Павло Андриевич, все еще надеясь пошутить.
– Нет причин веселиться, – объяснял батько.
– Праздник ведь сегодня.
– Да, праздник, – как-то равнодушно согласился батько.
Хлопнула калитка и появилась мама. Она целовалась со сватами, спрашивала, как маленький поживает в городе, не болеет ли. А глаза ее невольно наполнялись слезами.
– Да что у вас стряслось, расскажите наконец, – не выдержала Венера Тарасовна.
Батько только рукой махал.
– С хлопцами что-то? – догадалась Венера Тарасовна.
– С Дмитриком.
– Заболел?
– Не то слово.
– Не русалка ли порчу навела? – пошутил, не известно к чему, сват. Но батько так прожег его очами из-под густых бровей, что у Павла Андриевича похолодело в животе.
Сразу всего не перескажешь, потому что дело давнее. Необходимо подготовиться, а сваты только что с дороги. И Павла Андриевича с Венерой Тарасовной усадили за стол. И лишь когда они поели борща с холодцом, выпили кисельку и вычистили большое блюдо окуней, приступил батько к рассказу. Странная повесть и непостижимая. Много непонятного. Павло Андриевич и Венера Тарасовна вмиг забылись, отдавшись повествованию.
В то лето, едва уехали сваты, начались для Гарбузов жаркие дни: косовица, прополка, жуки, буряки. Много срочной работы, много и обычной. Покуда дождь не прихватил, требовалось косить на лугах травы, просушивать сено на солнце, переворачивая валки. Потом собирать его, перевозить и скидывать на сеновал. Жуков трясти, вишни перебирать. Мобилизовывались все силы. Стали привлекать Дмитрика, как ни утомительно это было. А по-иному никак, потому что нанимать кого-то денег не имелось. Батько самолично за ним приглядывал, но Дмитрик под разными предлогами всякий раз с поля сбегал и, уходя посадками, скрывался в зеленых дебрях. Точно магнитом его утягивало. Батько сердился и расстраивался. И ничего не понимал. Ночами не спал. Ему уже чудилось, что односельчане смеются над ним, косятся при каждой встрече, будь то в магазине или в кафе за бутылкой пива. Ему уже слышались упреки, что, мол, не способен он справиться с напастью, которая губит изо дня в день его хлопца. Он бродил по ярам в одиночестве, распугивая птиц, выслеживал Дмитрика, но дознаться ничего не мог, как ни старался. Только нервы себе изматывал. И слег вскоре батько. Не то простудился, попав под дождь, не то надорвался, таская неподъемные кули с комбикормом. А быть может, и шинкарка в кафе подала чего-нибудь не того к пиву. Лежал батько, не вставая, целыми днями, а ходить за ним было некому, – все в поле. «Дмитрика, Дмитрика допустите ко мне», – стонал больной. Тогда не стало Дмитрику прежней вольной жизни. Не выбежать за село, не вдохнуть живого ветра. Не устремиться навстречу заветному. Вот ходит он в четырех стенах, зовет кого-то, подойдет к окну и всматривается в трепетание листьев, всматривается. Надумает вдруг бежать, распахнет створки, а батько ему сзади как нож в спину: «Не покидай меня, сынок!» Что делалось с хлопцем, кто может описать! Птичка пойманная не так бьется в клетке, как его сердце билось.
