Михаил Ворскла - Русалка

Михаил Васильевич Ворскла

Русалка

1

Никто не знает, какая ты; как прекрасна ты, изумительная. Никто не знает. Чистого снега чистота и свет молодого месяца – ты, невинная. Ты красавица, и равных тебе нет, твои линии спокойные, плавные, твои пологости и возвышения с ума сводят. Шепот зеленых локонов на плечах – любовная песня. Чарующая! Никто не знает, какая сила таится в тебе. Никто не знает. Как умеешь ты похищать сердца. И мое сердце давно похищено, давно, и я не могу уже без твоих ласк, без дыхания твоего ветра. Мне невыносима, смертельна долгая разлука. Как страшна ты. Я прикован, я никуда без тебя. На колени упасть, и припасть, и распластаться, и плакать горько и счастливо. Только эти линии и шелесты, только эти зеленые убранства. И петь над тобой, когда ты спишь, и смотреться в твои зеркала. Поцелуй же меня, целуй, земля моя!

Широким полем колышутся подсолнухи и, уменьшаясь, сбегают под уклон яркими очами, – тысячами, – толпясь, и сливаются в желто-зеленое море. Прерываются пшеницей, и горят за ней еще ярче – другим полем, и колышутся непрерывно, и звенят. За ними холмы и дальние горизонты видны. Твои горизонты. Ах! Закружиться и упасть, подстреленным. Голубые, юные равнины. Ломаются белоснежные как сахарные головы облака и лелеют твои равнины прохладными тенями. Ты здесь, ты рядом, и твое тепло, и твои тайны. Твои, увенчанные искренними венками тайны, твои ревнивые глубокие тайны. И спрятанные от постороннего взгляда пугливые вербы, и отражения их, небывалые, в утренних водах. Прими же меня и не отпускай, не отпускай никогда, земля моя!

Запылила дорога в полях. Это появился мотоцикл с коляской и, подпрыгивая, тащился, оставляя за собой молочно-мутный расходящийся хвост пыли. В нем сидели неизвестные, довольно упитанные: двое на сиденье и какой-то устало повалившийся в коляске. При каждом ухабе они взлетали с мест и тяжело грохались обратно, а мотоцикл только-только не крякал при этом. Куртки по колено, шлемы в грязи, – ничего не разобрать: куда и зачем едут? И ничего было не расслышать из-за ужасного шума.

Долго неслись по полям, сворачивали к оврагу, переезжали большую лужу посреди дороги и с ревом взбирались на высокую гору. Там, в мельканье начавшихся дворов, разгонялись по селу и глушили мотор у зеленых с забавными узорами ворот, где растет толстый белый тополь, где лавочка, и где гуси попрятали головы под крыло.

Сняли шлемы, и выяснилось, что это сваты, Павло Андриевич и Венера Тарасовна Убейвовки, приехали на именины к Гарбузам с мешком ячменя в подарок. А именины были как раз у батька. Отряхиваясь, сваты сходили на землю и приближались к калитке, а Павло Андриевич даже мимоходом прочитал надпись на воротах: «Осторожно, собака!» Они не хотели до поры оглашаться и, желая сделать сюрприз, вели себя как только возможно тихо. Павло Андриевич бесшумно отворил калитку и, запустив вперед ногу, ступил всем своим центнеровым весом. И раздался душераздирающий лай. Оказывается, Павло Андриевич наступил на что-то мягкое.

Ведь написано же: «Осторожно, собака!» – послышалось сердечное восклицание.

Мы уже и осторожно.

Осторожно. Перевели совершенно пса, всего отдавили. Рябочку мой, ты живой? Рябко? – показывался сердитый батько в тренировочных штанах. Но, увидав, что приехали сваты, вдруг переменялся:

– Павло Андриевич! Венера Тарасовна! Это вы! Что же вы сразу не выкрикнули, что это вы? Катерина! Иди посмотреть, кто тут у нас, – окликал он маму. – Катерина!

– Что ты, нелегкий, шумишь! – осекла она его из летней кухни.

– Да, да, – переходил на шепот батько, – нужно не шуметь. – Но его так и распирало от радости. – Как добрались? Венера Тарасовна, вы не утомились? Дайте я вам что-нибудь поднесу.

– Да, пускай.

– А что случилось? – тоже шепотом спросил сват.

– Оксанка малыша спать укладывает. Не разрешено даже дышать громко.

– А – а – а. Здравствуйте, Катерина Ивановна.

– Святый боже, – всплеснула руками, выходя на двор, мама, – а мы вас и не ждали в это время. Что же вам помочь?

– А ничего не надо. Только вот мешок, Петро Михайлович, ячменя, как бы из коляски извлечь.

– А это мы без труда. Хлопцы! – возвышал голос батько.

– Не ори ты, – одернула его снова мама.

– Цыц. Я сам знаю, когда орать, а когда нет. Ванько! Где ты есть? Давай быстро за мешком. Сашко!

Хлопцы не являлись. Но вместо них на крылечке хаты вырастала как из-под земли Оксана со страшными очами и длинным прутом, которым обыкновенно отхлестывала петуха, нарочно прибегавшего попеть под окнами, где спит малыш. Вся птица на заднем дворе притихла.

– Сколько можно вас просить! Я же укладываю!

– Да ведь это мы, доченька, – твои батьки приехали, – сказала Венера Тарасовна.

– Приехали и сразу в крик. Тихо мне тут!

И исчезла. Потому что, когда Оксанка укладывает малыша, все живое лучше умри!

– Ну, пойдемте, пойдемте за ворота, – трогал нежно за плечо Павла Андриевича батько и увлекал Венеру Тарасовну за талию. – Тут не свободно для разговора. Пойдемте. Венера Тарасовна, вы еще увидитесь с дочкой, и поцелуетесь, не переживайте. Вот дайте ей лишь утихомирить хлопчика. Вот позвольте ей. Где бес носит этих Ваньку с Сашком?

Прибегали Ванько и Сашко, переносили мешок в плотню, вынимали из коляски помидоры, яблоки, чеснок, сливы, три кабачка, два круглых черных хлеба и совершенно ее опорожняли. Батько только руками разводил, не понимая, почему сваты прибыли мотоциклом, а не машиной, и что случилось с их машиной. Павло Андриевич, откашлявшись, пояснял, мол, всему виной коленвал, хотя он лично в этом сомневается. Но имеется такой специалист, у них в городе, и притом знакомый, которому стоит только завести двигатель и понюхать, чем пахнет в воздухе, как сразу осеняет истинная причина неполадки. Батько замечал, что в гробу он видел таких специалистов и что он хоть сейчас готов ехать мотоциклом к Павлу Андриевичу в город, чтобы вывести проходимца на чистую воду. И что причину он уже почти знает наверняка, по одним только описаниям Павла Андриевича, и даже воздух нюхать нет надобности. Павло Андриевич охотно верил, а батько говорил, что это даже смешно – всю вину сваливать на какой-то коленвал. Но Венера Тарасовна их прерывала и просила прекратить уже про машину, раз и так они, слава богу, доехали. Она распускала волосы и хвалилась маме, что немножко похудела в последнее время, и что совсем скоро они отбудут с Павлом Андриевичем в Грецию на заработки. А Оксанку с Николаем и малышом пустят к себе пожить и присмотреть за хозяйством. «У нас теперь в продаже появились такие крема», – замечала между прочим Венера Тарасовна, – «идеально приводящие кожу в гладкое состояние. И самое замечательное, что существует выбор для каждой части тела и на каждое время суток. У меня есть при себе нарочно два тюбика». И маме хотелось вдруг поскорей познакомится поближе с этими тюбиками. «Пойдемте, Венерочка, в хату», – уводила она сватью, – «по-тихому, в нашу спальню». Сват и батько, оставшись одни, не находились сразу, что сказать, и только напускали друг на друга волны положительного магнетизма. И как будто перемигивались, нечто замышляя. «Петро Михайлович», – говорил сват, – «У вас, я сужу по лужам, тоже дождь был?» «Прошел утром», – отвечал батько, почесывая под мышкой. «И у нас, в городе, побрызгал», – добавлял сват и замолкал. А в действительности это означало: «Уж мы посидим сегодня, Петро Михайлович?» – «А то как же, Павло Андриевич, непременно посидим!» Толстый, ветвистый тополь над их головами шевелил мохнатыми руками и как будто тоже желал, чтоб его послушали. Он стал сыпать листьями, и шуметь, и батько решил, что пора накрывать на стол, покуда погода опять не испортилась. Из посадки, встававшей высокой твердыней за соседскими усадьбами, понимающе кланялись тополю и шумели его братья. Они растревожились, и даже иволгам и сойкам стало не просто удерживаться в глубине крон, и те вылетали с криками на простор и снова ныряли в зеленые волны.

Спешно под яблонями расчистили место, снесли лавки и стулья, составили из нескольких маленьких столов один большой и рассаживались. Разрешено было шуметь и громко разговаривать, потому что хлопчик не заснул. Но батько заявил, что они бы с Павлом Андриевичем и так бы вели себя вольно, потому что без веселья праздник лишается всякого смысла. Какое-то безобразие выходит, а не именины. Павло Андриевич поддержал. Брались за рюмки и выпивали за здоровье батька. Венера Тарасовна весьма художественно говорила про его положительные качества, предлагала крепить дружбу, правда, каким образом, не уточняла. Выпивая горилку, она морщилась, и просила наливать теперь себе только сладкую наливку. Гости склонялись над тарелками, и наступала минута затишья.

– Кушайте, дорогие сваты, кушайте, – приговаривала участливо мама, следя за движением блюд, – у нас небогатый стол в этот раз, ничего диковинного нету, но уж что есть.