Юрий Красавин - После полуночи

— Он попался мне навстречу, — сказала она. — Да, да, в голубой вязаной шапочке и черной кожаной куртке. Наверно, спортсмен — очень легко, пружинисто бежал.

— Где он? — тотчас мобилизовался я.

— О, его не догнать! — воскликнула она и засмеялась. — Бежал так прытко!

Не забыть бы отметить: голос у нее оказался, признаюсь вам, просто чудным! Прямо-таки ангельски ласковый голос; он мог бы и умирающего исцелить, а меня приободрил одним звучанием своим и вернул душевное равновесие. Правда, равновесия телу моему он не вернул — голова кружилась, и земля время от времени странно колыхалась.

— Я провожу вас. Ведь вы живете на той улице, что на берегу Волги, верно?

Она не спрашивала, она просто дала понять, что знает, где я живу. Что тут удивительного? Городок у нас маленький, многие знают друг друга, даже не будучи знакомыми.

Мы прошли по лестнице, и тут, догадавшись о моем бедственном состоянии, она крепко взяла меня под руку.

Дожил, нечего сказать! Не я уже для женщины опора и защита, а она для меня. Я смутился немного от такой заботливости, но в то же время — что таить! — мне ее поддержка была очень кстати.

По возрасту своему она, пожалуй, годилась мне в дочери, и мое восхищение ею было несколько отстраненным, созерцательным, с учетом моего солидного возраста. А будь я лет этак на тридцать помоложе, все было бы иначе! Да и она, наверное, вряд ли так смело взяла бы под руку молодого мужчину. В том, что она поступила так со мной, был и горестный, милосердный смысл: увы, я уже не в сфере интереса молодых и красивых женщин. Но как бы то ни было, главное то, что она совершенно покорила меня. И хоть толкую тут о возрасте своем, все-таки я волновался от ее близости, как не волновался давно.

Шагая рядом со мной, моя спутница еще и еще раз озабоченно заглянула мне в глаза, как рефери на боксерском ринге: достаточно ли владею собой и не упаду ли, если она меня отпустит. Тут мы вышли на светлое место у магазина, и она остановилась, сказав:

— Вам надо умыться.

— Ничего, — пробормотал я. — Потом… дома.

Она подставила руку под водосток и мокрою рукой бережно провела по моей щеке. Я смущенно отстранился, но красавица сказала:

— Да подождите вы! Нельзя же так… Это небесная водичка, чистая.

Поймала уже обеими руками падающую с крыши магазина дождевую водичку и умыла меня; распахнула свой плащ и краем легкого шарфа вытерла мое лицо. Все это она сделала так, словно вправе распоряжаться мной, как мать или жена; я же почему-то покорялся, признав это право за нею.

— Заживет, — сказала она, и мы пошли дальше; рука ее прижимала к себе мой локоть.

Да, я где-то видел ее ранее и голос слышал. Вспомнил бы, конечно, если б не проклятое головокруженье.

— Я этого Адидаса встречала у проходной фарфорового завода, — сообщила она мне. — Наверно, он работает там. Я его вычислю; обещаю вам, что по морде он обязательно схлопочет. Вам не надо беспокоиться: у меня есть добрые знакомые, они это исполнят с удовольствием. Не царское дело — наказывать собственноручно.

Мне очень понравилось ее выражение «схлопочет по морде», оно прозвучало как-то очень лихо. Понравилось и «не царское это дело».

— Да ведь он трус! — продолжала она. — Ему достаточно одной угрозы. Страх наказания сильнее самого наказания.

— Чего он так испугался-то? — озадаченно спросил я. — Ведь мы вышли честь честью, двое мужиков… Все преимущества были на его стороне: и возраст, и физические данные — рост, вес, тренированные мускулы, ширина плеч, объем грудной клетки…

— Что вы! Да он маленький, как клоп! — сказала она с великолепным презрением. — Только с виду большой, а на самом-то деле ничтожество с куриными мозгами.

Её даже отряхнуло от омерзения, и я до сих пор сожалею, что этот жалкий тип в вязаной шапочке не слышал сказанного. По-моему, для каждого настоящего мужчины такое мнение красивой женщины убийственно, после него только застрелиться.

Мы пересекли перекресток центральных улиц. Тут мотоциклетная смерть пронеслась мимо нас, едва не задев, и я поморщился от досады: сбились с хорошего разговора. К тому же я еще и покачнулся.

— Надо позвонить вам домой, чтоб встретили, — предложила она. — У вас дома есть телефон?

Тут она вдруг назвала меня по имени-отчеству, но я не сразу осознал это.

Разбитая щека болела и почему-то висок; ноги по-прежнему были словно ватные, а главное все-таки: голова моя, голова, что это с тобой? Видно, я ударился о бетонные ступеньки лестницы, когда упал. Пожалуй, лучше б мне теперь остаться одному, посидеть на скамье, прийти в себя.

— Вы идите домой, — сказал я. — Спасибо, теперь мне уже лучше.

— Нет, что вы! Я вас не оставлю, — решительно заявила она и опять назвала меня по имени-отчеству.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Мне ли вас не знать! — живо отвечала она. — Мы с вами знакомы двадцать лет. Между прочим, вы даже бывали у меня в гостях… правда, я тогда была еще маленькая, лет пяти. Зато я помню наши самодумчивые сказки, мы их вместе сочиняли.

После короткой паузы она пояснила:

— Вы дружили с моим отцом! Меня зовут Вита, вам тогда очень нравилось мое имя. А фамилию я себе оставила девичью, когда замуж выходила, — Ивлева.

Ах, вот в чем дело! Был у меня когда-то не то, чтобы друг, но хороший приятель, Сергей Ивлев. Но ведь он еще тогда уехал отсюда куда-то.

— Да, мы уехали, но тут живет моя бабушка. Я приезжала сюда каждое лето. А потом вышла тут замуж.

Верно, у Ивлевых была прелестная девочка, и мы с нею играли…

— Больше всего мне нравилась ваша сказка про белочку, которая жила в дупле огромного дерева. И вот мы стали ее ловить, забрались в это дупло, провалились по стволу вниз и оказались в подземном царстве. А там чистые реки, добрые звери, камни-самоцветы россыпями…

— По части глупостей я большой специалист, — сообщил я Вите.

— Какой вы смешной! — воркующе сказала она и ласково прижала мой локоть.

Признаюсь, я был смущен и взволнован этой ее лаской.

Не знаю, как мы оказались в беседке того детского садика, что напротив аптеки. Ах, да, дождь припустил! Мы торопливо свернули к его калитке, а тут беседка-павильончик рядом, словно именно для нас. В беседке оказалось сухо, очень укромное, удобное место, чтоб посидеть вдвоем.

Я заметил только теперь, что красавица моя обута… в комнатные тапочки. Разумеется, они были насквозь мокрыми. А если женщина в полночь вышла из дому под осенний дождь и ветер в комнатных тапочках и в домашнем халате, наскоро накинув плащ, то уж верно у нее что-то случилось.

— Семейная катастрофа, — призналась она в ответ на мой вопрос.

— Катастрофа — это когда поезд с рельс долой. А у вас, небось, заурядная супружеская ссора — явление естественное и быстро переходящее в более тесный союз, так я полагаю. Завтра вам будет уже смешно вспоминать, как вы, разобидясь на мужа, вышли на улицу в комнатных тапочках и шлепали по лужам.

— Нет, — возразила она и покачала головой, и вздохнула глубоко. — Именно что с рельс долой.

Я не люблю вникать в семейные раздоры и не люблю выслушивать повествования о них, даже очень краткие. Да и Вита не склонна была рассказывать что-то.

Она вынула ногу из тапочки, погрела ее руками; потом вторую… И так хороша она была в эту минуту! Я вовсе не хотел, чтобы она ушла, и тем не менее опять посоветовал:

— Идите домой. Время позднее, да и ругаться с мужем сейчас не сезон, понимаете? Осень … зима на носу.

— Я еле вырвалась, — сказала она тихо. — Он с ножом…

— Все настолько серьезно?

— Куда как!

— Ну, полноте! Он пошутил… Помиритесь и живите в любви и согласии.

Ее несчастье казалось мне легким, нестоящим. Поэтому я был так неразумен в дальнейшем разговоре. Неразумен — это легко сказано: я был преступно глуп.

В детсадиковской беседке на меня снизошло этакое доверчиво-детское просветление ума, и я стал жарко уговаривать Виту вернуться к мужу. Я приводил убедительные доводы, и многие из них казались мне прямо-таки мудрыми.

— Примите в рассуждение и то, — говорил я, — легко ли быть мужем такой красивой женщины, как вы? Это тяжкий крест, поверьте мне: моя жена в свои молодые годы была первой красавицей на просторах земли размером этак в несколько областей. Я не спал ночами, боясь, что ее уведут. И чем красивей жена, тем тяжелее участь супруга. Будьте снисходительны и милосердны… Каждый человек — что яблочко: с одного боку зелено, зато с другого румяно. Ты умей его, девица, повертывать!

Это одно из моих любимых присловий, извлеченных из какой-то старой книги.

— Вы так думаете? — спросила Вита, глядя на меня испытующе.

— Да! — сказал я убежденно.

Клянусь, я иногда умею быть красноречивым и могу убедить человека даже в том, во что и сам не верю. Но вот беда: я не в силах предугадать, к чему это приведет, — таково свойство всякого несовершенного ума, а моего тем более.