Зоя Журавлева - В двенадцать, где всегда
– Трудно, – вздохнула мать. – Разве кто для работы возьмет. Штопка ему сразу сбавляет вдвое. Вы сколько хотите?
– Хоть чего-нибудь, – сказал мужчина, отодвигая костюм подальше от себя, по столу. – Мне бы от него освободиться, да и забыть. Мой пес его кусанул, а сосед в суд подал. Он-то семьдесят хотел, как за новый, а суд присудил – сорок четыре. Да еще – чистка, да ремонт рукава, все пятьдесят и вышло. Почти пенсия за месяц…
– Что же у вас сосед такой? – мать поискала слова и не нашла. – Принципиальный… Или собака такая?
– Пес не такой, воспитанный, – запротестовал мужчина. – Если, конечно, на лапу наступишь… А чего сосед? Вещь же все же попортил. Сосед у нас новый. Такой уж сосед…
Мать, задумчиво щупая костюм, повернулась к Женьке:
– Пойди пока, с Ниной примеришь, а я подойду. Народу сегодня много, сама же видишь.
Женька пошла через служебный вход. Напилась по пути из казенного бачка, вышла в отдел, где платья-костюмы. Две покупательницы лениво перебирали платья, прикидывали на себя, не снимая с вешалок. Пахло, как всегда, цирком после выступления дрессированных моржей, настойчиво и терпко. Завотделом Нина стояла, привалясь боком к стенке, глазами вниз, в книгу, которая всегда лежала у нее под прилавком, на полке. Нина косилась на покупательниц и тихонько переворачивала страницы. Она училась на первом курсе пединститута, целые дни украдкой читала.
– Как жизнь? – громко сказала Женька над Нининым ухом. Нина вздрогнула и механически захлопнула книжку, у нее уже выработался рефлекс, ее без конца преследовали за чтение на рабочем месте.
– Фу, напугала! – засмеялась Нина. – Кто-то из торга должен приехать, думала – влипла. Показать?
Они отошли в глубь отдела, туда, где костюмы. Нина привычно пробежалась рукой по плечикам. «Ага, вот!» Между широким, ржавым, ужасающе ржавым, с черным бантом, за 62 рубля, и великопостно-салатным, состоящим, однако, из сплошных вырезов, за 41.30, Нина нащупала нечто благородно серое, отнюдь не мышино-серое, а какое-то радостно-радужно-серое, из глубоких полутонов и намеков. С теплой даже на глаз голубоватой отделкой.
– Нравится? – спросила Нина.
– Как же так, девушка? А нам? – бросились к ним покупательницы, бесцельно бродившие по отделу до самой этой минуты. Но, убедившись, что это не из-под полы, а с самой что ни на есть продажной вешалки, бельгийский, сто процентов шерсти, чехол белый, шелковый, а цена – 83 рубля, они сразу успокоились. И дружно проводили Женьку к примерочной, давая необходимые советы – как гладить, вернее – не гладить, чем чистить, куда девать летом. Женька уже скрылась в кабинке, а они все советовали.
Пока Женька переодевалась, к примерочной подошли Люба из «трикотажа», Вера из «пальто» и, конечно, Фаина Матвеевна, «главобувь». Вера стояла безучастно, с припухшим лицом. У нее вчера срезали воротник в отделе, лису. Сколько она ни припоминала, кто был, так ни на кого и не могла подумать: все такие приличные, симпатичные покупатели. А вот срезали. Бритвой. И милиция не обещала, потому что Вера ничего такого не могла вспомнить.
– Паразитство, – сказала Фаина Матвеевна. – У меня прошлый год тоже гусь ботинки надел, сандалеты драные кинул и пошел. Так едва на углу схватила, паразита…
– Вот люди бывают, – сказала Люба из «трикотажа». Выла она светлой, приятной девушкой, никогда не повышала голоса. Бегала за братишкой в садик и даже частенько бюллетенила по детской справке, потому что мать ездила проводницей на «дальнем следовании». А на работе Люба всегда будто спала, может, ей была неинтересна эта работа. Просит, к примеру, покупательница: «Девушка, вон ту черную кофточку покажите».
«Она на вас не полезет», – нехотя говорит Люба, даже не повернув головы.
«А какой размер?»
«Сорок шестой», – нехотя говорит Люба. «Так я же как раз сорок шестой и ношу, – начинает злиться покупательница. – Покажите, пожалуйста!» – «Не полезет, – стоит на своем Люба, не трогаясь с места. – Я знаю». Покупатели обижались, хотя Люба на них никогда не повышала голоса.
А вот громкую, грубоватую Фаину Матвеевну, можно сказать, любили. Хотя она всех, без различия, называла «ты», разговаривала запросто, без вежливостей, даже без «пожалуйста». И юмор ее мог бы даже шокировать, если бы не захватывающее дружелюбие и теплота тона, трогающая доброта круглого простого лица.
«Не лезет», – говорила женщина, примеряя тридцать девятый размер. Нервная, маленькая, она сидела неудобно, бочком, прятала ноги даже от продавщицы и явно стеснялась своего тридцать девятого. Когда много народу, особенно – если мужчины рядом, такая покупательница ничего даже и не спросит, постоит и уйдет. И свои двадцать пять рублей, уже приготовленных в кармане, унесет в другой магазин. К такой нужен подход. А Фаина Матвеевна на ее застенчивое «не лезет» могла бухнуть басом: «Разве носок отпилить!»
И женщина, вместо того чтобы обидеться, вдруг начинала смеяться вместе с ней. Уже чувствовала себя вроде и не в магазине, а у хорошей знакомой, где стесняться нечего, все равно тебя любят, какая есть – такую и любят. Женщина садилась удобно, ставила ногу открыто, на самый вид, хоть кто рядом.
«Красивая у тебя нога, – говорила ей Фаина Матвеевна, – только большая. А это ничего. Большая нога не тянет. Своя, не деревянная. Вон у меня невестка тридцать четвертый размер носит, а детей нет. Шестой год по-пустому живут. Я уж ей говорю: погоди, я тебя бабушкой сделаю. Мне чего родить? быстро! в пятьдесят пять годов все быстро. Дети-то есть?»
«Мальчик», – смеялась женщина, которая наверняка абсолютно не умела знакомиться в очередях и считала это даже неприличным, вроде обмена адресами где-нибудь в самолете после часовой беседы о погоде.
«Хорошо, парень у тебя, – говорила Фаина Матвеевна. – Вырастет – на танцы пойдешь с паразитом».
«А седьмой полноты не найдется?» – спрашивала женщина, разохотившись мерить.
«Да если бы у меня было, неужто бы я тебе не дала?!» – говорила Фаина Матвеевна низким дружелюбным басом. И это «тебе» звучало у нее так тепло и интимно, что покупательница чувствовала себя почти обласканной. И уходила, хоть ничего и не подобрав, но в отличном расположении духа. Поэтому у Фаины Матвеевны больше чем у кого-либо в магазине своих, постоянных, покупателей. Она берегла для них шпильку – тридцать третий размер, или седьмую полноту, или белые валенки для старичка-ревматика с Пролетарской, пристрастного именно к белому цвету. И очень возмущалась, когда директор магазина время от времени выгребала все это из-под прилавка и требовала открытой продажи:
«Вот паразитство! Не себе же! Людям! Люди по всему городу за паршивым каблуком свищут!»
«Все покупатели у нас равны», – говорила директор.
«Все равны, а постоянные все же ближе!»
Они вообще часто и как-то очень заинтересованно ссорились в своем комиссионном, обижались чуть не до слез, громко переживали и обличали друг друга. Вот и сейчас, слышала Женька, мать не успела еще и к примерочной подойти, как Фаина Матвеевна уже на нее набросилась:
– Сама без штанов, а девке костюм за мильен! За восемьдесят три рубля только припадочные миллионеры покупают!
– Она сама заработала, – сказала мать. – Пусть. Она и не хочет, я едва уговорила. Это я хочу.
– Тебе небось не купит, – сказала Фаина Матвеевна громко. – Тебе небось шарфик купит за четыре с полтиной. Ростим их, паразитов, ростим…
– Куплю! – крикнула Женька из-за занавески. И стала быстро раздеваться. Она развернулась,
одна на всю большую примерочную – пальто, платье, даже пояс повесила на отдельные крючки, отразилась сразу в трех зеркалах, потянулась перед тремя зеркалами. Вдруг захотелось вообще освободиться от всякой одежды, пробежаться босиком, ощущая пальцами прохладную шероховатость пола. Тело устало от долгой зимы, оно требовало движенья, щемящего солнца, просторных сквозняков, облаков, бегущих высоко и вольно. Весна баламутила душу. Женька сбросила туфли, осталась в одних чулках-капрон и в комбинашке с фабричной вышивкой. Три зеркала отразили чулки, светлые, с ровным, прямым швом, и комбинашку. И темное пятнышко у ключицы, единственную Женькину родинку, до смешного такую же, как у матери, на том же месте.
Женька вздохнула и взялась за костюм. Нехотя влезла в юбку, машинально жжикнула «молнией». Нехотя, не глядя на себя, натянула жакет, застегнула на ощупь. С этим костюмом все уже решилось, только сказать матери. Мельком взглянула в зеркало. Взглянула еще, сбоку. И уставилась на себя, как на чужую. Завороженно и пристрастно. Выискивая недостатки и не находя. Завидуя этой девчонке в зеркале и любуясь. Любуясь до неприличия.
Дело даже не в том, как он сидел. Нет, не в том. Просто в этом костюме, вдруг почувствовала Женька, у нее были бы сплошные удачи. Непрерывные удачи. Удачи и везения. В нем можно получать квартиру, петь романсы, не имея голоса, говорить любую правду с трибуны, смеяться одной в пустом коридоре. Совершенно невозможно было бы в этом костюме рыдать или вообще быть несчастной. Это исключалось.
