Далия Трускиновская - Дверинда

Далия Трускиновская

Дверинда

И тут капитан Чернышев понял, что именно так и начинается шизофрения.

– Вы что-то путаете, товарищи! – убежденно сказал он – Этого быть не может. Ваша загадочная рука появилась, скорее всего, вот отсюда…

Он показал на черную портьеру, наглухо закрывавшую окно, – свет снаружи здесь, в этом закутке, в трех шагах от сцены, был совершенно некстати.

Главный режиссер Берман отдернул портьеру. Оконный переплет, стекло, подоконник – все было покрыто вековой пылью и грязью.

– Окно сто лет не открывали. Теперь и захочешь, а не сумеешь, тем более снаружи, – сказал режиссер.

– Вы тоже верите, что эта чертова рука возникла из шкафа? – с надеждой на решительное «нет» спросил Чернышев.

– Это маразм, – ответил режиссер, – но это так!

История была предурацкая.

Шел спектакль «Ромео и Джульетта». Роль Джульетты исполняла режиссерская жена. Годы никого не красят, и для такой юной роли жене изготовили роскошный длинный и кудрявый парик. С собственными своими волосами она давно уже на сцене не показывалась.

И вот стоит эта стареющая Джульетта за кулисами в ожидании своего выхода. Прямо перед ней – лесенка в три ступеньки, ведущая на сцену. Рядом с лесенкой, возле задрапированного окна, железный и вечно запертый шкаф. Потом, если по периметру помещения, это самое окно, стена с вешалкой, дверь на служебную лестницу, опять стена и проход за сцену. Спрятаться, в общем, негде.

Стоит Джульетта и беседует со своей подружкой юношеских лет, которая тогда была моложе и перспективнее, а сейчас играет Джульеттину няню. Великое в театре дело – личная жизнь с главным режиссером. И вот уже пора Джульетте резвой девчачьей побежкой выноситься на сцену. И ставит уже Джульетта отягощенную варикозным расширением вен ножку на первую, чуть подсвеченную снизу слабой лампочкой, ступеньку, и тут происходит черт знает что.

Дверь шкафа отворяется, оттуда высовывается черная рука, вцепляется в парик, сдирает его вместе со шпильками и исчезает в шкафу.

Естественно, Джульетта вздрагивает, а кормилица начинает ломиться в шкаф. Дверь не поддается.

Осознав, что давно пора быть на сцене, а с убогим хвостиком на затылке это ну никак невозможно, Джульетта начинает метаться по закутку, сшибает вешалку со средневековыми плащами и, наконец, шлепается на пол.

Сверху прыгает разъяренный помреж, бросивший на произвол судьбы пульт и растерянных персонажей на сцене. Он жаждет знать, какого хрена Джульетта задерживается. Увидев ее без парика, помреж столбенеет. И его разбирает истерический хохот. Все – Скандал. Занавес.

А теперь капитан Чернышев должен разобраться в этой мистике и найти виновника. Помощи ему при этом ждать неоткуда. Театральный коллектив, как и полагается, делится на три партии. Первая – приверженцы режиссерской жены. Вторая, более многочисленная, – ее ярые противники. Третья те, кто выше всей этой возни, они проповедуют святое искусство. Естественно, на резонный вопрос следователя, а не подозревает ли кого-нибудь сама Джульетта, он слышит длинный список врагов обоего пола. И прямо при Чернышеве начинается жуткая катавасия.

Актеры и актрисы упрекают друг друга во всевозможных грехах, партии схватываются стенка на стенку, режиссер взывает о валидоле.

В разгар склоки сверху прибегает костюмерша и сообщает, что парик найден. Он на четвертом этаже, надет на огнетушитель. Все несутся наверх – смотреть на парик. Остаются режиссер Берман, его супруга, Чернышев и театральный электрик, владелец ключей от шкафа. Это его хозяйство, там хранятся прожектора и еще какая-то дефицитная мелочевка.

Электрик отпирает шкаф – с трудом, потому что не часто туда лазает. Двери со скрежетом расходятся.

Полки. На полках железяки. Кошке поместиться негде. Если сунуть внутрь руку, упрешься в железную стенку шкафа. И никаких следов черной руки.

Чернышев с подозрением посмотрел на режиссера – уж не дурачат ли здесь сотрудника органов? Режиссер сделал движение кистью руки, уперев большой палец в собственный висок. Джульетта полезла в шкаф – убедиться в его непроницаемости.

– Знаете что? – решительно сказал Чернышев. – Это обыкновенное хулиганство. У меня таких хулиганских дел знаете сколько?

Ему нечего не ответили.

– Если вы настаиваете, я заведу дело, – продолжал Чернышев – Если вы настаиваете.

Джульетта всхлипнула. Теперь, когда парик нашелся, не грех было и поплакать.

– Где тут у вас выход? – спросил Чернышев. Его вывели из театра.

За дверью храма искусств бурлила нормальная человеческая жизнь, без всякой мистики. И капитан Чернышев бодро зашагал по улице и даже улыбнулся, увидев забавного карапуза. Он бодрым шагом уходил подальше от шизофрении.

Недели за две до описываемых событий режиссерская жена лежала у себя в квартире на диване и копила злость. Наверху, прямо над ее головой, соседи катали бревна и бочки, а также кантовали железнодорожные контейнеры.

Накопив достаточно, она встала с дивана и прямо в халате отправилась разбираться.

Ей открыла женщина лет тридцати, тоже в халате. В руке у соседки была тряпка, из-за спины выглядывал мальчик пяти-шести лет с игрушечным грузовиком на веревочке.

Если бы соседка уделяла своей внешности хоть четверть того времени и тех средств, что режиссерская жена, она была бы очень хороша собой. Но сейчас, когда эта затюканная жизнью соседка находилась в состоянии холодной войны со всеми близкими людьми, кроме сына, и лицо и фигура оставляли желать лучшего. Стрижку она делала год назад, если не больше, и прическа совершенно потеряла форму. Лак на ногтях облупился. Под глазами и на висках прорезались тонкие морщины, которые несложно было бы убрать с помощью импортного крема и массажа, если бы у бедолаги хватило времени побегать по магазинам за кремом и каждый вечер делать этот самый массаж.

Сын же у нее был на редкость хорошенький, с огромными темно-карими глазищами и русыми кудряшками, настоящий ангел. Взглянув на такое очаровательное дитя, умилился бы даже профессиональный убийца, но только не драматическая актриса. Уж бог ее знает, как это ей удавалось, но детей она не любила.

Режиссерская жена сказала, что за ребенком нужно смотреть, что в последнее время из-за этого ребенка житья не стало, что она будет жаловаться, что при ее напряженной работе она должна – да что должна, просто обязана, сознавая свою ценность для искусства! – полноценно отдыхать дома. И еще припомнила, что месяц назад мальчик устроил потоп в ванной.

Соседка кивала, вздыхала и соглашалась. Прощения она попросила раз примерно пятьсот. С большим трудом ей удалось утихомирить режиссерскую жену.

– Вот так, Мишка, – сказала она сыну, когда дверь закрылась – Я же говорила тебе – не катай грузовик. Видишь – рассердили тетю.

Мишка, чувствуя свою вину, обнял маму и уткнулся ей лицом в живот.

– Знаешь что, Мишка? – сказала женщина – Дай-ка я накину пальто и вынесу мусор. А ты тем временем будешь сидеть тихо и смотреть телевизор.

– А потом? – спросил Мишка.

– Потом поужинаем, и ты ляжешь спать. А я буду гладить белье.

Женщина, чтобы не терять времени, поставила на газ чайник, включила утюг, накинула поверх халата пальто и побежала вниз с мусорником.

Возвращаясь, она обнаружила, что не захватила ключей. Беда была бы невелика, будь дома хоть кто-то из взрослых. Женщина привыкла, что при такой оказии найдется кому открыть. Но муж переехал к своей будущей супруге, свекровь две недели как носу не казала, а с собственной матерью женщина поссорилась из-за будущего развода, и теперь мать обитала у своей старшей дочери в совсем другом городе.

Мишке же раз и навсегда запретили подходить на звонок к дверям и вступать в переговоры с незнакомыми людьми. Совсем недавно воры воспользовались наивностью ребенка, и эта история в городе всем была знакома.

Итак, женщина в полной растерянности стояла у двери. Положение было нелепое и безвыходное.

И тут внизу раздался шум – какой-то хрип, какие-то неразборчивые, но свирепые голоса, глухие удары. И по лестнице взбежал человек.

Росту он был для мужчины невысокого – вровень с перепуганной женщиной, но в плечах широк до чрезвычайности, сложения плотного и – рыжий. Особенно впечатляла его шкиперская бородка, оттенком чуть темнее, чем волосы, и торчащая во все стороны. На голове у человека был берет синего цвета с красным помпоном. А вообще он одет был в широкую голубую блузу и голубые же штаны, заправленные в шнурованные высокие башмаки астрономического размера.

– Кукуешь? – спросил человек, притормозив рядом с женщиной. Она, разумеется, не ответила. – Чего кукуешь-то, спрашиваю! – рассердился он.

– Вот, дверь захлопнулась, – жалобно сказала она, отодвигаясь от него подальше.

– Без ключа выскочила? Ну и дура! – резюмировал он – Погоди, сейчас разберусь…