Юрий Горюхин - Мостики капитана
— Уберу, не беспокойтесь. Вы-то почему сидите, кашу размазываете по тарелке, у вас что, водка во внутреннем кармане?!
Окружающие встрепенулись и сконцентрировали на мне свое внимание. Что скажешь, бровастый? Пятнами покрылся, а блинообразный, напротив, равномерно изменил свою пигментацию. Обязательного для нашего брата нитроглицерина и валидола в моем кармашке нет. Надо ковылять отсюда.
* * *Если телевизор орет на полную мощь — эта комната отдыха. Газеты, журналы, шашки, шахматы, Степан Загуло.
— Извините, вы не могли бы мне показать дом, что и где расположено, как и куда пройти?
Неужели ты меня не узнаешь, Степа? Ну, потряси вихрастой головой!
— Нет, не могу, потому что я сейчас смотрю телевизор.
— Я не имел в виду сиюминутность.
— Это меняет дело, но вам придется значительно подождать.
Возьму журнальчик, полистаю у себя на кроватке, а то в красном уголке меня инсульт хватит от децибелов.
— Газеты и журналы из комнаты отдыха выносить нельзя!
Наверно, старушка ищет со мной знакомства, надо ей объяснить, что из-за слабой концентрации тестостерона в организме, сморщенные тетеньки меня уже не интересуют.
— Ради бога, я не знал.
— Не упоминайте бога всуе.
— Больше не буду, черт меня побери.
Устал.
* * *Как быстро пробежит остаток моих дней в этом коллективном хозяйстве? Милиционеры оформят документы, где назовут Найденовым, и буду я жить поживать — добро наживать, превращая в копоть деньги налогоплательщиков, которые запросто можно было бы с пользой потратить на изготовление какого-нибудь танка.
— Вас сегодня привезли?
— Да.
— Пойдемте, за вами дочь приехала.
— Дочь?!
— А что вас так удивляет? Дочери и сыновья бывает заглядывают к нашим постояльцам.
Доченька приехала, как я разволновался, пуговки на рубашке не могу застегнуть — руки ходуном ходят, что же делать-то? Где бы расческу найти, ширинка, надеюсь, не нараспашку?
— Ну— ну, не надо так переживать — все будет в порядке, дедушка.
Коленки подгибаются, где моя палочка?
Белая дверь — петли специально не смазывают, чтобы жалобный скрип заставлял сжиматься сердца посетителей. Эта моя дочь сидит на стуле?
— Папа! Ну что же это такое?! Как же так можно-то?! Господи, как мы тебя искали — все морги обзвонили, все больницы!
Я тоже сейчас заплачу, только я никак не ожидал, что ты у меня такая толстенькая и кудрявенькая. А паспорт у тебя проверили, красавица? Не всколыхивается отцовское чувство в груди, хотя слезу пустить не мешает, они у меня и так текут по поводу и без повода.
— Папа, возьми носовой платок. Мы быстро сейчас распишемся, где надо — и домой.
* * *У дней есть свойство быстро исчезать в ночной безвозвратности. Сижу в уютном обволакивающем кресле и смотрю в окно. Так ничего и не вспомнил, заучиваю наизусть имена родственников, значительные события, даты рождений и мировоззренческие убеждения окружающих. У дочки Лены есть муж Костя, а у меня уже нет жены Виктории, внуки учатся в далеких больших городах, кот Гегемон абсолютно ко мне равнодушен. Сегодня вечером придут гости из наследников второй и третей очереди, будут поздравлять дочку Лену с пятидесятилетием и, перешептываясь, разглядывать мою потерянную во времени, но найденную в пространстве личность. Специально для меня готовится протертый до гомогенного состояния рыбный салат без лука, а заботливый зять Костя купил слабоалкогольный сладенький сидр, который я разопью с ковыряющими в носу несовершеннолетними родственниками.
— Пап, позвони, пожалуйста, Семену Алексеевичу, он хочет с тобой поговорить.
— Хорошо.
А кто такой Семен Алексеевич? Что-то я плохо выучил — это мой двоюродный брат или участковый психиатр? В пухлой записной книжке на столике с телефоном кроме равнодушного номера ничего нет.
— Алло, здравствуйте, будьте добры, Семена Алексеевича позовите к телефону.
— Геша, это ты?
Георгий — это Геша? Да, наверно, это я.
— Да, Сема, это я, как поживаешь?
— Нормально, Геша, а ты как, отошел от своих приключений?
— Отошел, Сема, спасибо, все хорошо. Как твое-то здоровье?
— Да никак, сам знаешь, с моими болячками разве может быть какое-нибудь здоровье. А почему ты меня стал Семой называть — никогда раньше не называл.
— Не знаю, как-то вырвалось само собой, извини, если что не так.
— Да ну что ты, Геша, мне напротив приятно. Значит, лады?
— Лады, лечи болячки.
— Я так рад, что ты позвонил.
При чем тут лады? И как я его называл раньше?
— Пап, позвонил? Помирились наконец? Слава богу. Хочешь апельсиновый сок?
— Хочу.
Вот тебе и лады — уж не помирился ли я с кровным врагом, которого знать не знал десять лет? Сема, Семочка, в следующий раз надо будет уточнять детали, хотя какое это все имеет значение — белая, густая краска замазала все.
Котяра раздраженно зыркает — на его месте сижу. Позыркай еще! Как дам пинок под зад, боров кастрированный.
— Пап, Костя хочет пропылесосить квартиру до прихода гостей. Может быть, посидишь на лавочке у подъезда, свежим воздухом подышишь, а то ты что-то приуныл? Да и Косте будет сподручнее.
— Я не против.
Коричневое пальто хоть и уступает черному двубортному в солидности, но ни чуть не менее элегантное, и за него тоже можно выручить ящик «Шипра». Хорошо почистили шляпу, а от нового нежного шарфика я просто в восторге.
— Лена, у меня кроме этой войлочной обувки больше ничего нет?
— Георгий Михайлович, зачем вам хорошая обувь у подъезда сидеть? Полчаса можно и в валенках переждать.
По моему, он мне хамит.
— Пусть надевает, если хочет. Какое тебе дело?! Сейчас, папа, достану ботинки.
Да, моя доченька будет поглавнее. Цыц, Костик!
— Папа, только сиди на скамеечке и никуда не уходи, ты ведь все помнишь? Если что, во внутреннем кармане у тебя блокнот, где все подробно написано, но ты все равно никуда не уходи, обещай мне.
— Обещаю, доченька.
* * *А на скамеечке под березкой уже сидят две бабульки — старичок как раз им будет в придачу.
— Здрасьте.
— Здравствуйте, Георгий Михайлович, что-то давно вас не видно было.
— В камере предварительного заключения долго сидел.
— Бог ты мой!
— Ну что ты, Лиза, — Георгий Михайлович всегда любил пошутить. Внуки пишут? Еще не отучились?
— Пишут — чего им не писать. И учатся — чего им не учиться.
Все-таки надо размять кости, а то сидеть совсем скучно.
— Пойду дочке подарок куплю к юбилею.
— Леночке уже пятьдесят? Как время идет!
Хорошая бабушка, но время никуда не идет — это мы идем через него.
Приятно шагать, опираясь на новенькую лакированную палочку. Воробьи скачут у самых ног. Опавшие листья шуршат, и ничего, что в них затерялся мой блокнот. Звенят голубые трамваи, урчат автомобили у мигающих светофоров. Солнце неоплодотворенным желтком висит над высокими домами — я не хочу оборачиваться, потому что мне все равно, что там за спиной.
Превратности
Дмитрий Владимирович Привалов заболел и еле— еле выздоровел. Друг Дмитрия Владимировича Игорешкин сказал ему, что сердечная недостаточность лечится ежедневным приемом не менее ста граммов коньяка. А старенький благообразный доктор Иванов сказал, что сто грамм коньячка — это неплохо, но учтите: сейчас лето, значит, в моргах ремонтируют компрессоры, холодильные камеры забиты под потолок — протухните, пока похоронят, да и, вообще, слабоумие не по моей части. Дмитрий Владимирович обиделся на доктора Иванова, а Игорешкину сказал, что он его единственный и настоящий друг, но все же, когда Игорешкин протянул Дмитрию Владимировичу в тяжелом резном хрустальном стаканчике играющую на солнце жидкость цвета красного дерева, то Дмитрий Владимирович поднял вертикально правую ладонь и закачал головой.
* * *Паша Ровелко сидел на кухне и смотрел, как желтая оса ползала в стакане с высохшем на дне позавчерашним пивом — Николе вчера дали десять суток за то, что пинал милицейский уазик и кричал, не контролируя себя, о недостаточном усердии в борьбе с преступностью сержантского состава, а он, Паша, убежал, когда Николу слегка придушили и постучали головой о гулкий капот автомобиля. Паша испытывал некоторую неловкость оттого, что его товарищ в томлении занимается общественным трудом, а он сидит уже два часа за столом, отрешенно куда — то смотрит, немного раскачивается на табуретке и ничего не делает, чтобы помочь Николе.
* * *Пролистав на даче пыльную подшивку журнала «Здоровье» десятилетней давности, Дмитрий Владимирович Привалов хмыкнул и сказал жене Элеоноре:
— Представляешь, работе сердца, так или иначе, помогают практически все мышцы организма и поэтому…
