Анатолий Гладилин - Южно-Курильские острова

— Александр Ильич, — вдруг прервала меня Оля, — вы думаете, что для меня это самое интересное?

Вероятно, в этот момент мне надо было взглянуть ей в глаза.

Я сказал, что для каждого из нас главное — это нужды производства, и ушел, понимая, что трудно было придумать более идиотскую фразу.

Иногда мне вспоминается Бристоль.

Шесть месяцев — это не самый большой срок, который плавают траулеры, не заходя в порт.

И все-таки.

Одни и те же лица, тоска по берегу, по женщинам.

Идти в Бристоль — не самое легкое. Это я говорю серьезно, без дураков. Женщины, не изменяйте своим мужьям, пока они в море. Они этого не заслужили.

Но сейчас я припоминаю какие-то смешные подробности.

Первые два дня, пока у матросов оставались запасы спирта, мы шли несколько странным курсом.

Потом сухой закон. А на обратном пути кончился табак. Уже курили древесные опилки. Мы бы разобрали корабль по доскам, если бы не встретился буксир, с которого нам накидали пачки дешевых папирос.

А обмен кинофильмами между траулерами! Когда мы просмотрели по десять раз все ленты, что были в нашей экспедиции, ребята начали монтировать боевики собственного изготовления.

Из разных фильмов вырезались драки и потом все это склеивалось в одну ленту. По такому же принципу из заграничных комедий сцены канканов и кабаре.

Однажды, когда мы неделю не могли выйти на косяк, к нам приблизилась японская шхуна, и оттуда в рупор заорали на ломаном русском языке:

— Рыбы нет? Собирай комсомольское собрание!

Было и другое. Были штормы, авралы. Была работа. Будни. О них не вспоминают.

Просто иногда мне хочется увидеть ребят, с которыми я ходил в Бристоль. Потравить пару анекдотов, поругаться с «дедом» — стармехом, послушать музыку у «маркони» — радиста, пройтись с кем-нибудь из команды, просто так, по улицам поселка. Я всегда был с ребятами, еще начиная с техникума и армии. И ей-богу, командовать бабами — занятие не для меня.

Судьба играет человеком. Это давно доказано. Хотя бы тем, что я стал бывать в девятом общежитии.

Затащил меня туда чудный парень, инструктор обкома комсомола, который сказал мне, что я, дескать, должен интересоваться бытом работниц, и я, естественно, ответил, что должен, и повел он меня почему-то именно в девятое. Неисповедимы пути господни.

Девушки уже знали инструктора и его встретили с радостью, как старого знакомого, а меня — с ужасом: «Солдат пришел!» Да, именно так меня прозвали в цехе.

Поначалу я был уверен, что инструктор замогильным голосом будет читать что-нибудь тоскливое на тему о моральном облике простого советского. Но я убедился, что он для девушек свой парень и готов вместе с ними и спеть песню, и посмеяться (пока я сидел довольно мрачно в углу, соблюдая административную дистанцию), и выпить стакан вина (мы попали в момент, когда девушки отмечали день рожденья сразу двух Нин, и откуда у них оказались три бутылки — так и останется неразгаданной тайной острова Шикотан). И как-то так, между делом, инструктор успел с каждой побеседовать и о работе, и о планах на будущее, и о туристском походе в выходной к Малокурильску, и о прочих, на первый взгляд незначительных, вещах, из которых и складываются производственные и личные взаимоотношения.

В общем, благодаря инструктору, Толя его звали, я получил визу в девятое общежитие, и ко мне там привыкли, и я играл роль какую-то среднюю между мебелью (я вступал в разговоры крайне редко) и генералом на свадьбе (у нас бывает Солдат!).

Зачем я туда ходил? Этого не знали, или, вероятно, все знали, но не было прямых улик, и я своими правилами игры запутывал все больше Олю, и запутывался сам.

Девушки поют песни (у Лины замечательный голос, боюсь, что в ее прошлом неудавшийся дебют актрисы); «Вовка бежит за ней, — рассказывает Нина, — она от него, словом, устроили такие соревнования» (это отчет об очередном приключении); «вчера, девки, измучилась, — жалуется Валя, — рыба была мелкая, а «Обь» привезла крупную, но начальство оставило ее для другой смены» (сведение счетов с начальством, благо, оно здесь); я не смотрю на Олю, потому что хочу смотреть только на нее; Ваня Петров уединяется с Олей в другой комнате, интим, выяснение родства душ; Ваня Петров, милый парень в цехе, в девятом общежитии сух и официален со мной — мол, на работе одно, а здесь лучшие девушки наши; и Оля с большой охотой идет на интим в соседнюю комнату выяснять родство душ (дешевый спектакль для меня, а может, и вправду?). А зачем я здесь сижу, глупо, кто я? Тухачевский в двадцать два года командовал армией… «Вчера такую потрясную картину крутили в клубе, — говорит Клава, — девки, там такая любовь»; «Почему я приехала на Шикотан? (Это Зина.) Надо же поездить, мир посмотреть, потом семья, дети — не успеешь»; «Где вы живете, Александр Ильич? (Это опять Лина. И тут же, словно обидевшись.) Успокойтесь, мы к вам не придем». Я, совершенно смущенный, пытаюсь что-то возразить. Лина заводит новую песню, уже не из репертуара радиопередач и грамзаписи: «Без любви я любить не могу и душою кривить не умею, счастье только на том берегу, а доплыть туда сил не имею»; и поет она хорошо, и девушкам очень нравится, и даже мне нравится, потому что поет она хорошо, вот только мотив… я догадываюсь, что под него складывали слова еще в каменном веке о коварстве женщин племени дум-дум; «Скажите, Александр Ильич, и вам нравится кто-нибудь из наших девушек (это вторая Нина), ведь вы у нас частый гость?» — «Что вы? (Это уже я.) Я старый, больной человек, а сюда хожу только для того, чтоб не отрываться от масс, директива такая, поняли?» И где-то рядом Оля, и мы никогда не замечаем друг друга, и только однажды — это было один раз, и я не помню, по какому поводу, — я услышал ее голос: «Александр Ильич!» — и это был другой голос, чем обычно, и она смотрела мне в глаза, и я почувствовал, что надо ставить точку, хватит неопределенности, иначе… но я отвернулся и долго говорил девушкам что-то незначительное, «вот какой я герой, — думал я, — не поддаюсь на провокации, не на такого напали», — но это было один раз.

Так я проводил свои редкие свободные вечера.

А потом шел домой.

На Шикотан приехал начальник управления. Окруженный свитой, он обходил завод.

Когда он появился в цехе, я, стараясь не попадаться ему на глаза, стоял где-то в стороне.

Каплер, заметив меня, сказал что-то начальнику, и тот поздоровался со мной.

И я как-то дернулся, сделал несколько шагов. «Сволочь, — подумал я про себя, — приятно, когда с тобой первым здоровается начальство. Самолюбие».

А начальник уже стоял около меня, и вся свита за его спиной ласково мне улыбалась.

— Вот, — сказал Каплер, — это и есть Солдатов. Самый суровый человек на заводе. Он может заставить девушек остаться и на сверхурочное время и, когда мало рыбы, распределить ее так, чтоб хватило на все смены. И, заметьте, на него работницы не обидятся. Авторитет. Завидую.

— Молодежь, она опытнее нас, — сказал начальник.

И свита заулыбалась мне еще ласковее, а я стоял совершенно потерянный и мычал что-то нечленораздельное.

И потом, слава богу, все это кончилось, но и вечером я еще не мог опомниться.

В чем дело, товарищ Солдатов? Определилось и твое место в жизни? Доволен?

Наверно, этого ты больше всего и боялся.

Опять же теория собственного изготовления.

Человек создан как многогранная личность, которой все надо, все интересно. Но разумное человеческое общество придумало специализацию. Пример: родился некто Сидоров, который мог быть Эйнштейном, а стал поваром.

Метания и поиски кончились. Повар Сидоров доволен собой. Он застыл в какой-то форме. Специализировался. Лучше его никто в мире не сможет приготовить свиную отбивную. И он на все смотрит с точки зрения кулинарного искусства. Иванов хорошо жарит шашлык — это человек. У Петрова мясо получается жестким — это так себе, неудачник.

Доказательство становится более понятным, если сравнить аналогично медицину, науку, литературу, административную карьеру.

Из тысячи женщин повар Сидоров находит одну. Это та женщина, которая опять же назначена ему богом или историческим материализмом (я беру удачный вариант). С этой женщиной у повара Сидорова начинаются какие-то отношения: ребенок, устройство быта, радости любви, упреки, подозрения — словом, семейная жизнь. Ко всем остальным женщинам он почти равнодушен. Это, естественно, приветствуется принятой моралью о семье и браке. Но я видел очень много хороших девчонок, милых, умных, которые после нескольких лет семейной жизни как-то сразу старели, теряли интерес к окружающему — словом, становились типичными бабами со всеми подтекстами этого древнего русского слова.

И, наверно, поэтому меня бросало во все концы Союза. У меня много специальностей и должностей. У меня были связи с женщинами, иногда мне казалось, что это любовь.