Алексей Серов - Обеднённый уран. Рассказы и повесть
— Ушёл, — сказал хозяин. — Какой матёрый-то был, а, Тиша?
И даже не думай, что мы сегодня будем здесь ночевать, сказал Тишка хозяину. Лично я иду в деревню, а ты как хочешь. Но лучше пойдём вместе, мне тут страшно совсем.
— Ладно, Тиша, пойдём, — сказал Сухарев. Он аккуратно загасил костёр, взял длинную суковатую палку и зашагал в деревню. Тишка путался у него под ногами, боясь отступить хоть чуть в сторону. — Ну, ты давай уже не трясись, стыдно должно быть тебе, такому большому!..
Тишка жалобно повизгивал, виновато оглядываясь на хозяина. Что поделать, это ведь волк, а страшнее волка никого для собаки нет.
Около дома стояла хорошо знакомая Сухареву «четвёрка». Это была машина его старшего сына Петра. Дмитрий Иванович остановился возле неё, зачем-то попинал колесо. Н-да… Понятно было, что сын приехал со срочным делом. Не стал бы он просто так отыскивать среди ночи сельского пастуха в доме полуглухой бабульки. Но вот приехал, разыскал и сидит там уже, и стол разобран и готов к употреблению.
Сухарев вошел с улицы, кивнул старушке, обнял сына. Давно не виделись, лет пять. Из лёгкого на подъём молодого парня сын превратился в плотного, почти толстого мужика с первой сединой.
— Здравствуй, сын.
— Здравствуй, батя.
Прошли к столу, сели.
— Загулял ты чего-то, по молодухам бегаешь, видно, — сказал Пётр. — Полночи тебя жду.
— Какие там гуляния. Вон с собакой в лесу сидел, картошку пёк. Если б знал, что ты приедешь.
— Да ладно, шучу я, — сказал Пётр.
— Ладно. Как мать-то?
— Ничего, как всегда. Болеет. Ругается.
— Понятно.
— Дело есть, батя. Давай выпьем.
— Ну, давай.
Выпили.
— Говори, не стесняйся. Чем смогу, помогу, — сказал Дмитрий Иванович.
— Да, помощь твоя потребуется. Деньги мне нужны, батя. Много денег. И срочно.
— Дело свое открывать хочешь, что ли?
— Нет, батя, нет. Все гораздо хуже. На счётчик меня поставили.
— Это как — на счётчик?..
— Ну, так. тебе лучше и не знать, раз не знаешь. В общем, накрутка идёт за каждый просроченный день. Денег я много должен, и негде взять.
— А кому должен-то?
— А вот это тебе совсем лучше не знать. Очень серьёзные люди, с ними шутить нельзя. Если не отдам деньги с процентами, меня просто убьют. Вот такое дело.
Дмитрий Иванович задумался.
— Денег-то у меня на книжке не очень много. Слушай, а если твою машину продать?..
— Она копейки стоит. Да не волнуйся, её я тоже, конечно, продам. Всё уже продал. Последняя надежда осталась — на тебя, на твою квартиру. Нашу.
Пётр был прописан в квартире Сухарева. Юридически имел право на половину жилплощади. Но теперь претендовал на всё.
— Так много денег? — удивился Дмитрий Иванович. — Что ж ты сделал-то?..
— Батя, не рви сердце. Сам знаю, что дурак. Но вот такая ситуация сложилась. Или-или.
— Ладно, — сказал Сухарев. — Если тебе это действительно поможет, забирай квартиру, продавай. А то, знаешь, у меня один майор знакомый есть в «сером» доме — он не поможет ли?..
— Батя! — воскликнул Пётр с болью в голосе. — Ну что ты такое говоришь? Ты хоть представляешь, в какой стране ты живешь?..
— Ладно, ладно, — послушно кивнул Сухарев, — понятно. Забирай. А я проживу, ничего. У меня здесь вон работа, жильё вполне нормальное. Не пропаду. Забирай, сын, ничего страшного.
— Давай ещё выпьем.
— Ну, давай.
Выпили.
— Что же ты не ешь? — спросил Пётр. — Ты бы хоть поел. Смотри, сколько я тебе всего привёз.
— Да не хочу я, наелся уже. Тяжело будет. Ты давай сам закусывай, ты ведь за рулём.
— Ладно, ладно, знаю. Батя, надо документы подписать.
— Давай подпишу.
Сын достал толстую пачку документов, и Дмитрий Иванович расписался там, где нужно было.
— Ну вот, — сказал он, отдавая сыну ручку, — теперь всё твоё. Лишь бы это тебе помогло. А так, не знаю, если что — зови, с ружьём приеду, будем отстреливаться. Ничего, прорвемся, сын.
— Теперь это не понадобится. Урегулирую быстро. Спасибо тебе, батя.
— Матери-то привет передавай.
— Передам. Надо ехать мне, батя.
— Езжай, только аккуратнее, ты всё-таки выпивши слегка.
— Ночью нет никого.
Они вышли на крыльцо. Там сидел Тишка и дружелюбно помахивал хвостом.
— Это, что ли, собака-то твоя, батя?
— Да, вот, Тихон Иваныч, собственной персоной.
Пётр погладил Тишку между ушей.
— Красивый.
— Красивый…
Полная самодовольная луна белым камнем нависла в прозрачном воздухе над их головами.
— Вот как это так, — сказал Пётр, разглядывая её, — вот висит она там, висит — и не падает. Странно.
— Так ведь дура она, вот и всё, — сказал Дмитрий Иванович. В голове у него довольно сильно шумело от выпитого и от переживаний, да давление разгулялось некстати.
Пётр повернул к отцу мокрое от слёз лицо.
— Прости меня, папа.
— Это ты меня прости. И не думай, Петя, — сказал старший Сухарев. — Со мной ничего не случится. Всё будет нормально. Главное, чтобы ты там урегулировал всё.
— Урегулирую, папа.
— Ну, поезжай.
Они обнялись, Пётр сел в машину и уехал.
— Вот, Тишка, — сказал Дмитрий Иванович. — Первый раз за тридцать лет меня папой назвал.
Он тоже заплакал, с непривычки кривя губы.
— Тридцать лет.
Тишка встал на задние лапы, а передние положил хозяину на грудь и принялся слизывать ему слёзы со щёк.
— Да. А понимаешь ли ты, дурачок, что нам теперь некуда возвращаться? Некуда отступать нам, у тебя нет будки, у меня квартиры. Ничего-то у нас вообще нет. Мы с тобой вот здесь, и больше нигде. Некуда нам отступать. Ничего ты, дурень, не понимаешь. Пойдём-ка погуляем, надо проветриться, а то скоро на работу, а я тут пьяный.
Они пошли гулять в поле, к реке. Сухареву было одновременно и плохо, и очень хорошо.
— Папой назвал.
Он бродил вдоль реки и грозил кулаком полной луне:
— Дура!..
Его мотало, как на палубе в шторм, и вполне естественно, что он свалился в небольшой овражек. Да очень неудачно — ударился головой о корягу, потерял сознание и сунулся лицом прямо в воду неглубокого ручейка, буквально через десять метров впадавшего в реку. Захлебнулся. А белая луна невозмутимо смотрела на эту картину сверху, с неба, и снизу, из реки.
Тишка был рядом. Когда лицо хозяина неожиданно скрылось под водой, он взвыл и схватил зубами каблук сухаревского ботинка. Он помнил тот свой щенячий день, когда пацаны бросили его в реку. Под водой было плохо, нельзя дышать. Упираясь всеми своими четырьмя мощными лапами и рыча от напряжения и злости, он принялся тянуть человека вверх по склону овражка. Но, хотя он и был очень сильный, его сил хватило только на то, чтобы вытащить голову Сухарева из воды, больше он, как ни старался, ничего не мог сделать, только ботинки хозяину зря изорвал. Тогда он начал изо всех сил лизать хозяину уши, шею и затылок, остервенело лаял, а в спину довольно чувствительно бил лапами. И то ли от этих бешеных усилий, то ли оттого, что Сухарев лежал головой вниз, а ногами вверх по склону — вода вытекла из его лёгких. Сухарев сильно вздрогнул и закашлялся. Тишка ополоумел от радости. Вскоре Сухарев начал отбиваться от него:
— Ну, всё, хватит, хватит, фу. Хороший, хороший щенуля. Пошел к чёрту, целоваться мне с тобой!..
Тишка после этого случая резко повзрослел, если раньше при взгляде на него каждый понимал, что это очень большой щенок, то теперь все стало иначе: это был молодой, сильный, умный пёс. Щенячий жирок окончательно сошёл с него, заменившись мускулами житейского опыта.
Дмитрий Иванович Сухарев тоже успокоился, более не волновался ни о чём, словно важный вопрос, издавна донимавший его, был решён окончательно, оставалось только действовать. Но торопиться тут не следовало, и вообще торопиться не следует никогда, все придёт вовремя. Дмитрий Иванович снова начал бриться, привел себя в человеческий вид. В лесу он больше не ночевал, да и холодно уже было, август подходил к концу. Работы ему оставалось меньше чем на два месяца. Он исполнял свою работу по-прежнему неукоснительно и аккуратно. Начальству не к чему было придраться.
Так что в конце октября, пригнав стадо на ферму в последний раз, он очень хорошо, почти дружески поговорил с директором, получил обещанную зарплату и премию, а также приглашение поработать в следующем сезоне. Обещал подумать. Накупил в магазине разных деликатесов, взял чекушку водки. Угостил бабушку, у которой квартировал, сам поел как следует и выпил, да засветло лёг спать.
— Завтра нам рано вставать, Тихон.
Утро было солнечное, но туманное. Они вышли в поле, и их глазам предстала чудесная картина, которую довелось однажды видеть Тишке в прошлом году, когда он ещё сидел на цепи. Туман в той стороне, где поднималось солнышко, был словно из хрусталя. Траву покрывал серебристый иней. В двадцати шагах уже ничего нельзя было разглядеть, так ярко сияло солнце, расходясь по мельчайшим капиллярам влаги, пронизывающим воздух. Свет шёл по этому оптоволокну и словно заряжал своей энергией всё вокруг. Бесконечное сияние и блеск, какие-то многомерные нимбы стояли вокруг человека и собаки, когда они вышли в путь.
