Мюриэл Спарк - Девушки со скромными средствами
Ничего этого Селина ни разу не слышала, потому что не ужинала в Клубе в те вечера, когда проводился инструктаж. Из ее окна была видна часть плоской крыши, расположенной на уровне верхнего этажа за дымовыми трубами и соединявшей Клуб с соседней гостиницей, – идеальное место для солнечных ванн. Через окно комнаты попасть на крышу было невозможно, но однажды Селина заметила, что туда можно вылезти через окно уборной – узкую щель, еще больше сузившуюся оттого, что когда-то при оборудовании этого помещения здесь была встроена дополнительная перегородка. Чтобы увидеть крышу, приходилось вставать на стульчак. Селина измерила оконный проем. Он оказался семь дюймов в ширину и четырнадцать дюймов в длину. Окно открывалось полностью.
– По-моему, я смогла бы пролезть через окошко в уборной, – сказала Селина жившей напротив Энн Бейбертон.
– А зачем тебе это надо? – спросила Энн.
– Оно же выходит на крышу. Спрыгнешь с подоконника – и ты там.
Селина была очень стройная. Обитательницы верхнего этажа всегда следили за своим весом и фигурой. Способность или неспособность протиснуться боком через узкое окошко могла бы стать еще одним показателем чрезмерной калорийности питания в Клубе.
– Убийственно, – говорила Джейн Райт: она тяжело переживала свою полноту и большую часть времени проводила в терзаниях по поводу очередного приема пищи, прикидывая, что съесть, а от чего лучше воздержаться, и тут же приводя противоположные доводы – с учетом того, что работа в издательстве требует огромных затрат умственной энергии и, значит, мозгу необходимо усиленное питание.
Из пяти девушек, живших на верхнем этаже, только Селине Редвуд и Энн Бейбертон удалось протиснуться через окошко, причем Энн для этого разделась донага и намазалась маргарином – чтобы тело скользило. После первой попытки, когда она, спрыгнув на крышу, подвернула ногу и ободралась, карабкаясь обратно, Энн сказала, что в следующий раз, пролезая в окно, будет использовать мыло. Как и маргарин, мыло выдавалось только по карточкам, но представляло собой гораздо большую ценность, поскольку от маргарина толстеют. Тратить же на оконную авантюру крем для лица было слишком дорого.
Джейн Райт не могла понять, отчего Энн так озабочена тем, что бедра у нее на полтора дюйма шире, чем у Селины, – Энн и так была стройной, и вопрос с замужеством был у нее практически решен. Джейн встала на стульчак и бросила вслед Энн ее выцветший зеленый халат, который та накинула на скользкие плечи; Джейн спросила, как там на крыше. Две другие девушки с пятого этажа при этом не присутствовали, потому что на воскресенье куда-то уехали.
Энн и Селина, стоя уже вне поля зрения Джейн, заглянули вниз через край плоской крыши. Вернувшись, они сообщили, что сверху хорошо виден сквер позади Клуба, – туда Грегги как раз привела на ознакомительную экскурсию двух новеньких. Она показала им место, куда упала неразорвавшаяся бомба, которую потом извлекли саперы, велевшие всем на время операции покинуть здание. Грегги также показала, где, по ее мнению, до сих пор лежит другая неразорвавшаяся бомба. Девушки влезли через окно назад.
– Грегги в своем репертуаре. – Джейн прыснула со смеху. – А на ужин сегодня ватрушка, – добавила она. – Сколько же это калорий?
Посмотрев в таблицу, они установили, что это приблизительно калорий триста пятьдесят.
– Да еще вишневый компот, – сказала Джейн. – Девяносто четыре калории порция, если с сахаром, а с сахарином – шестьдесят четыре. Мы сегодня уже больше тысячи калорий набрали. По воскресеньям всегда так. Один хлебный пудинг чего стоит.
– Я пудинг не ела, – сказала Энн. – Хлебный пудинг – это же убийственно.
– Я ем все понемножку, – сказала Селина. – А вообще мне постоянно есть хочется.
– Но я-то ведь занимаюсь умственной деятельностью, – сказала Джейн.
Энн расхаживала по коридору, стирая с себя губкой маргарин.
– Надо было намазаться и маргарином и мылом, – сказала она.
– В этом месяце я не смогу одолжить тебе мыла, – отозвалась Селина. Ее регулярно снабжал мылом один офицер-американец, получавший его из источника многих полезных вещей, называемого гарнизонной лавкой. Но теперь Селина делала запасы и перестала давать взаймы.
– Очень мне нужно твое мыло, – сказала Энн. – Только не проси у меня больше тафтушку.
Энн имела в виду вечернее платье из тафты от Скьяпарелли, которое почти неношеным подарила ей сказочно богатая тетка. Это великолепное платье, производившее всюду фурор, в особых случаях носили по очереди все обитательницы верхнего этажа, кроме Джейн, на которую оно не налезало. За прокат платья Энн взимала небольшую мзду – например, талоны на одежду или наполовину смыленный кусок мыла.
Джейн пошла заниматься умственной деятельностью, дверь за ней со стуком захлопнулась. Она вечно носилась со своей умственной деятельностью и возмущалась, если кто-нибудь на этаже слишком громко включал приемник или если начинался этот глупейший торг у Энн по поводу платья из тафты – вечерние платья снова входили в моду.
– Нет, в «Милрой» его надевать нельзя. В «Милрое» оно уже два раза побывало… У Куальино его тоже видели. Два раза Селина ходила в нем к Куэгзу – да его скоро весь Лондон будет знать!
– Послушай, Энн, оно же на мне совсем по-другому смотрится. Ну хочешь, возьми все мои талоны на сахар.
– Нужны мне твои талоны на сахар! Я и свои бабушке отдаю.
Тут Джейн высовывалась из-за двери:
– Да хватит вам! Ну что за пошлость! И прекратите вопить. Я же занимаюсь умственной деятельностью.
В гардеробе Джейн был один нарядный комплект – черный жакет с юбкой, – перешитый из отцовского выходного костюма. После войны в Англии очень мало смокингов осталось в своем первоначальном виде. Но эта трофейная экипировка Джейц была слишком большого размера, так что никто не просил у нее комплект напрокат, и Джейн хотя бы за это благодарила Бога. В чем именно заключалась ее умственная
деятельность, оставалось загадкой для всего Клуба; когда ее об этом спрашивали, она начинала быстро-быстро трещать что-то невразумительное о расценках, типографиях, авторских листах, рукописях, гранках и контрактах.
– Послушай, Джейн, тебе же обязаны платить за всю дополнительную работу, которую ты выполняешь.
– В мире книг работают не ради денег, – отвечала Джейн.
Миром книг она называла издательское дело. У нее часто бывали денежные затруднения – видимо, платили ей мало. Из-за необходимости экономить шиллинги, набегавшие на счетчике газовой плитки, ей, как она говорила, не удавалось сидеть зимой на диете – хочешь не хочешь, надо было согреваться и одновременно обеспечивать питание мозгу.
Благодаря своей умственной деятельности и работе в издательстве Джейн пользовалась в Клубе немалым уважением, которое несколько подрывалось чуть ли не еженедельным появлением в вестибюле бледного худого иностранца лет тридцати с лишним на вид, в темном пальто с припорошенными перхотью плечами, – он спрашивал в канцелярии мисс Джейн Райт и всегда добавлял: «Это весьма конфиденциально». Из канцелярии также распространился слух, что все тот же иностранец часто звонит Джейн:
– Это Клуб принцессы Тэкской?
– Да.
– Могу ли я поговорить с мисс Райт конфиденциально?
Как-то дежурная ответила ему:
– У нас все телефонные разговоры конфиденциальные. Мы никогда не подслушиваем.
– Вот и прекрасно. Если бы вы подслушивали, я бы сразу это понял: прежде чем говорить, я всегда жду щелчка. Прошу иметь это в виду.
Джейн пришлось извиняться за него в канцелярии:
– Он иностранец. Это знакомство из мира книг. Я не виновата.
А недавно другой, уже более приличный представитель мира книг стал бывать в Клубе благодаря Джейн. Она пригласила его в гостиную и представила Селине, Энн и помешанной Полине Фокс, которая время от времени наряжалась по вечерам для Джека Бьюкенена.
Звали его Николас Фаррингдон, он был очень обаятельный, хотя и не слишком решительный.
– Он человек мыслящий. Очень способный, это у нас все признают, но он еще только вступает в мир книг.
– Известная личность?
– Пока нет. Он ищет себя. Что-то пишет.
Умственная деятельность Джейн имела три направления. Во-первых, втайне от всех она писала стихи – сугубо иррациональные, начиненные, как вишневый торт вишнями, словами, о которых Джейн говорила, что они «имеют тлеющую природу»: например, «чресла» и «весла», «рот», «роза», «крах» и «мрак». Во-вторых, тоже втайне от всех, она писала под руководством бледного иностранца неофициальные письма с деловой целью. В-третьих, и уже не тайно, она иногда выполняла у себя в комнате кое-какую работу, являвшуюся продолжением ее ежедневных обязанностей в маленьком издательстве.
Джейн была единственной сотрудницей в фирме «Хай Тровис-Мью Лимитед». Владельцем фирмы был Хай Тровис-Мью, а миссис Хай Тровис-Мью значилась на фирменном бланке директором. В частной жизни Хай Тровис-Мью был Джорджем Джонсоном, или, по крайней мере, звался так в течение долгого времени; правда, некоторые старые друзья называли его Коном, а еще более старые – Артуром или Джимми. Но когда Джейн пришла в издательство, он уже был Джорджем, и для своего работодателя, седобородого Джорджа, чего она только не делала. Она упаковывала книги, доставляла их на почту или разносила по адресам, отвечала на телефонные звонки, заваривала чай, присматривала за малышом, когда жене Джорджа, Тилли, приходило в голову стоять за рыбой, записывала в гроссбух барыши, заносила два разных варианта текущих расходов и поступлений в два разных комплекта тетрадей и вообще исполняла тьму мелких издательских обязанностей. Через год Джордж доверил ей кое-какие детективные изыскания, необходимые, по его убеждению, в издательском деле и касающиеся молодых авторов, – Джейн надлежало выяснять, каковы их финансовые обстоятельства и слабости характера, чтобы Джордж мог заключить с ними контракт с наибольшей выгодой для издательства.
