Михаил Чулаки - Борисоглеб
А так идет к ним одна – и смеется. Думает, они растеряются, надвигаясь на нее одну – вдвоем.
– Так и будем! – заверил Глеб, широко раскрывая свою правую руку.
– Так и будем! – подтвердил Борис, и точно так же раскрыл свою левую.
Леночка шагнула совсем близко, и наружные сильные руки братьев сомкнулись за ее спиной.
Близнецы затопали не в такт, каждый потянул Леночку к себе, и в результате она оказалась прижатой к внутренним ногам, к ложбине между животами, к средостению, а недоразвитые ручки-щупальца легли ей на груди.
– Ой, мальчики, руки-то уберите!
– Какие же это руки? – гордо возразил Глеб.
– Руками мы бы не стали, – тоном оскорбленного достоинства заявил Борис. – Руками другие хватаются, которые нахалы. А это же так – рудименты. Да и деваться им больше некуда. Если не отрезать.
– Рудименты-грудименты! – объяснил Глеб.
Впервые они словно хвастались своими странными щупальцами.
И Леночка удовлетворилась таким объяснением. Она давала понять, что лапать ее так бесстыдно руками, конечно же, нельзя, ну а рудиментами – можно. Недоразвитые щупальца похожи на детские ручки, получалось, что ее как будто бы ласкает маленький ребенок. А ребенку все позволено.
Быстрая музыка сменялась медленной, но в их топтании ничего не менялось. Щупальца застыли в своем положении как в блаженном обмороке.
– Хитрые вы, на халяву хотите, – хихикала Леночка.
– Это как – «на халяву»? – не поняли близнецы.
– Ой, как же вы живете? Простых слов не знаете. На халяву – оно и есть, на халяву. Как еще?
– У тебя, значит, здесь халявы торчат?
И щупальца особенно вкрадчиво сжали достигнутые и уже ставшие как бы рассекреченными объекты.
– Нет, это вам на халяву.
– Значит, это у нас такие халявики? На тебя навострились.
– Ой, какие вы смешные, мальчишки!
Но мальчишкам было не до смеха. Восторг и страх усиливался, каждый из близнецов тянул Леночку в свою сторону, но наконец Глеб первым понял, что можно заняться более интересным делом и стал своей сильной правой рукой задирать леночкину коротенькую юбку.
И Борис сразу же стал делать то же самое.
– Вы что, мальчики? – Леночка все еще смеялась, но уже скорее по инерции.
– Ничего… сейчас… ничего…
Юбчонка задралась, под ней обнаружилась еще одна шелковистая восхитительная преграда, не имеющая ничего общего с грубыми мужскими трусами, и пальцы неумело заскользили по ней, как неподкованные копыта по блестящему льду.
– Вы что, мальчики?! Пустите! Я же сестра. Пустите!
– Ничего… сейчас… ничего…
Сильные руки братьев, скользившие по запретным шелкам, уже почти не удерживали Леночку, но она не отстранялась, словно другие – невидимые – руки еще крепче прижали ее к этой горячей дрожащей живой стене.
– Вы с ума сошли… Тетя Вера войдет…
Да-да, сейчас у них просто танцы, а по-настоящему надо потом.
– А чего? Просто танцуем… Ты приходи, когда одни…
В этот момент мама действительно вошла. Шаги в коридоре за музыкой все трое не расслышали.
– Сейчас будем ужи… – с разбегу заговорила мама. Запнулась, и докончила совсем другим тоном: – Ужинать будем сейчас. Иван Павлович пришел.
Они и не слышали звонка.
– А мы, тетечка Верочка, танцуем, – объяснила Леночка, опуская юбку.
– Я вижу. Веселитесь.
– А хотите, я вам чего-нибудь помогу? Мы уже почти потанцевали.
– Помоги, – явно обрадовалась предлогу мама. – У меня еще салат майонезом не заправлен.
– Нужен очень – твой-йонез… – пробурчал Глеб.
Леночка оторвалась от братьев, и Борис подумал, что мама может увидеть на брюках горб, не предусмотренный фасоном. Да и у Глеба, наверняка, такой же. Леночка пусть бы видела, а маме – нельзя.
Глеб подумал то же самое. И не только подумал, но и взял поспешно книгу со стола, словно страсть к чтению его вдруг охватила. Взял книгу, но не к глазам ее поднес, а как бы случайно прикрылся. Роль фигового листка досталась затесавшейся между газетами тригонометрии.
– Тангенс угла измерить хочешь? – спросил Борис, когда мама с Леночкой вышли.
Но Глеб еще не успокоился и не мог улыбаться вместе с Борисом.
– Ленка сказала «почти потанцевали», – вспомнил он мечтательно. – А как бы с ней совсем дотанцевать!
Они прочно уселись за стол, и ожидание праздничных угощений охладило Глеба.
– Мамаша на Ленку ругаться будет, – сказал Борис.
Нельзя было сказать «Мышка будет ругаться»: Мышка не может ругаться по такому поводу – только строгая мамаша.
– Не, не будет при противном Палыче. И Ленка наябедает, что она не виновата, что это мы к ней полезли.
– Подумаешь, полезли. В школе только все и лезут. Даже на уроках! – вдохновенно фантазировал Борис. – За партами сидят парами, а под партой руками шарят. Училка про спряжение говорит, и они в это время шарят. Халявочки да халявики друг другу щупают.
– Халявки-халявики, большие да маленькие, – пропел Глеб.
– Ленке чего, мамаша на нас может потом ругаться, что двое на одну, – самокритично сказал Борис. – Вот если бы близнечихи пришли, тогда бы на всех хватило. И на них, и на нас.
– Сиамочки – под пузом ямочки! – Глебом владели рифмы.
Вернулась мама, торжественно неся большую латку. А следом Леночка с миской салата. Обе шли – как будто и не случилось ничего.
– Сейчас-сейчас, мальчики. Сейчас еще Иван Павлович. Он там свой сюрприз заканчивает.
В предвкушении сюрприза Борис и Глеб ощутили даже некоторую симпатию к обычно противному Ивану Павловичу: когда человек приносит подарок, это многое в нем извиняет.
Вошел наконец и Иван Павлович, внес графин с темной жидкостью.
– Вот, молодые люди, по случаю вашего юбилея вам вишневое вино. Домашнее. Градусов в нем почти нет.
Графин был знакомый: мама рассказывала, что она его принесла в приданое. А ей он достался еще от бабушки. Значит, Иван Павлович подарил только вино, а графин пожалел, налил в мамин. Другого от него и ждать нечего.
– А почему градусов нет? – разочаровался Глеб. – Будто мы не взрослые.
– Вот через год отпразднуем совершеннолетие, тогда и отметим чем-нибудь настоящим. А пока еще для вас вино полудетское.
Иван Павлович старался шутить, не понимая, что он шутить не умеет, лучше и не пытаться.
Вина Борис и Глеб до сих пор не пили. Вообще никакого алкоголя. Даже пива. Раньше мама говорила «рано», а теперь говорит «дорого». Иван Павлович мог бы разориться по случаю дня рождения, а он – «полудетское». Да разве от него чего-нибудь дождешься?
– Ну давайте, все на столе, – скомандовала мама.
Иван Павлович суетливо разливал свое полудетское, возглашая:
– Сначала за именинников… Теперь за мать новорожденных, так сказать, за виновницу…
Последнее прозвучало почти двусмысленно: словно мама виновата, что таких родила.
А Леночка почему-то все время рассказывала, как интересно у них преподают химию. Опыты хорошо ставят.
Градусов в вине Ивана Павловича совсем не чувствовалось, головы у Бориса и Глеба с каждым тостом становились яснее и яснее.
Когда мама вышла поставить чайник, а Иван Павлович почему-то увязался ей помогать, Борис протянул левую ногу и потрогал ею ногу Леночки. Тоже поставил опыт: проверить, какая будет реакция. Леночка слегка сдвинулась. Тогда Глеб потрогал ее правой ногой. Леночка сдвинулась было обратно, но там ее уже ждала нога Бориса. Братья действовали так синхронно, словно управлялись одной общей головой.
– Ну, мальчишки, вы сегодня играете! Как кони.
Сказано это было скорее одобрительно.
Вернулись взрослые, и Леночка снова заговорила про опыты. А Борису с Глебом хотелось произвести только один опыт – с участием Леночки, и потому самое слово «опыт» в ее устах звучало для них как намек.
После чая Леночка сразу заторопилась, чмокнула братьев в щеки, а когда те полезли было с ответными поцелуями, засмеялась и ускользнула. Им же ее не схватить, пока сама не захочет.
Исчез и Иван Павлович, не стал докучать своим присутствием.
– Вот и праздник прошел, – сказала мама. – Проходят, и не заметишь. И никакое Пал-Пал принес не вино. Даже и не почувствовала.
И мама стала напевать: «лишь один не спит, пьет шампанское». Очень давно она не пела.
– Чего ты, Мышка, какой он тебе «Пал-Пал»?! – грубо оборвал Борис.
– Пал-Пал – не попал, – откликнулся Глеб.
– Не попал, – засмеялась мама. – Очень нужен!.. – А сейчас бы хорошо – шампань. У нас в салоне говорили «шампунь». Ваш папа сначала не понимал.
– А давай сейчас купим шампуня! Сходим вместе, Мышка! И будем сами праздновать!
Борису показалось, что его никогда еще не осеняла такая великолепная мысль.
– Прибежала Мышка, Мышка-коротышка, – мурлыкал Глеб.
– Ложитесь, мальчики, ложитесь. Мы и так сами лучше всех празднуем. Ложитесь, – шепнула мама, – я в пирог особенной травки положила, чтобы вам что-нибудь приснилось.
