Фабио Карпи - Собаки Иерусалима
Пятидесятый день путешествия. Взобравшись на дерево, Рамондо видит кишащую судами гавань Таранто
Солнце клонится к закату. На небе ни облачка.
Никомед стоит под огромным раскидистым деревом, рядом со спокойно пощипывающим травку мулом, и, запрокинув голову, смотрит вверх, туда, где Рамондо сидит в развилке двух сучьев и созерцает заход солнца.
– Ну… Что ты там видишь?
– Ничего не вижу, господин. То есть вижу солнце.
– Как это – ничего? Вчера ты уверял, что кругом туман… Сегодня, сам говоришь, солнце… Попробуй подняться повыше.
Рамондо с большой неохотой карабкается вверх и устраивается на другом суку.
– А теперь смотри хорошенько и говори, что видишь, – не отстает Никомед.
Рамондо, приставив ладонь козырьком ко лбу, вглядывается вдаль.
А вдали стоит замок.
– Ну, что ты там видишь, Рамондо?
– Если я вам скажу, господин, вы рассердитесь. Так что мне лучше помолчать.
Никомед вздыхает.
– Все ясно. Тоска по родному дому мешает тебе видеть новые земли, по которым мы двигаемся к Иерусалиму. Но так мы никогда не доберемся до места, Рамондо. Это просто болезнь какая-то. Ну-ка, полезай еще выше.
Рамондо с. явным трудом выполняет приказ хозяина и снова прикладывает ладонь козырьком ко лбу.
– Теперь-то ты обязательно должен что-нибудь увидеть. Ну?
– Вижу… Вижу.
– Давай я тебе помогу. Сейчас ты должен видеть море. Видишь его?
Перед взором Рамондо расстилается море колеблющихся под легким ветерком колосьев.
– Ну же, Рамондо! Море, да?
– В общем… что-то…
– Так, молодец. Если ты видишь море, то ты не можешь не видеть гавани Таранто…
Рамондо боится спорить с хозяином, но и брать на себя слишком большую ответственность ему тоже не хочется.
– И правда…
– Гляди получше, напряги воображение, ну, давай. Опиши мне гавань Таранто и все эти корабли. Итак…
Потея от натуги и бормоча что-то нечленораздельное, Рамондо решается наконец принять условия игры, навязываемой ему Никомедом.
– Я вижу гавань и в ней много кораблей.
Никомед недовольно морщится.
– И это, по-твоему, описание? Скажи хотя бы, сколько там этих самых кораблей?…
Рамондо, загибая пальцы, делает вид, будто считает.
– Я умею считать только до десяти, а кораблей-то больше.
– И какие они?
– Ну, какие… Одни большие, другие поменьше…
Никомед качает головой, но вынужден довольствоваться этим ответом.
– Ладно, слезай, нам надо успеть добраться до порта и погрузиться на корабль до наступления темноты.
Рамондо начинает спускаться, а Никомед, пряча улыбку, замечает:
– Запомни хорошенько, Рамондо: язык – это главное. Сначала – слово, а потом все остальное, если оно, конечно, есть.
Никомед учит Рамондо путешествовать на словах, а Рамондо страдает от морской болезни
Ночь. Навес залит лунным светом. Мул привязан к дереву.
Никомед и Рамондо сидят на ворохе соломы. Голова и плечи Никомеда слегка покачиваются, словно.он действительно находится в открытом море.
– На корабле человек отдыхает, потому что корабль плывет, а человек сидит.
– И на телеге так, господин.
– Наша телега – ноги: крестоносцы не пользуются телегами. А ноги устают. Корабль же никогда не устает, он может плыть дни и ночи без устали, – говорит он, вздохнув, и продолжает покачиваться. – Мне хотелось бы быть кораблем, Рамондо.
– Нет, я хочу быть телегой: мне на земле лучше, чем на воде.
Теперь и Рамондо, поддавшись самовнушению, покачивается вместе с хозяином.
– Если ты не страдаешь морской болезнью, – продолжает Никомед, закрывая глаза, – можешь крепко спать, убаюканный волнами. А если у тебя морская болезнь, тогда попробуй зажмуриться и выдвинуть подбородок вперед…
Словно загипнотизированный словами Никомеда, Рамондо, смежив веки, выставляет подбородок. Потом несколько раз с трудом сглатывает слюну.
– Я еще никогда в жизни не плавал на корабле, господин…
– Тогда тебя обязательно должно укачать. Чувствуешь, какая болтанка? – Торс Никомеда словно по воле волн начинает покачиваться сильнее. – Ветер, наверно, поднялся.
Рамондо тоже сильнее мотает головой, всерьез включившись в игру, навязанную ему хозяином. Внезапно он зажимает рот рукой и вскакивает.
– Мне плохо, господин… Мой желудок…
Не окончив фразы, Рамондо выбегает из-под навеса. Никомед со вздохом констатирует:
– Это вполне естественно для человека, не привыкшего к морю. Через пару минут Рамондо возвращается.
– Мне не нравится море, господин, – говорит он с напряженной улыбкой, – совсем не нравится.
Никомед растягивается на соломе.
– Теперь нужно отдохнуть. Не поспать ли нам?
Рамондо тоже ложится. Голова Никомеда все еще слегка подрагивает.
– Путешествовать по морю всегда лучше во сне: времени не теряешь. Завтра утром мы прибудем в Дураццо.
Рамондо ухмыляется и бормочет:
– Еще одно слово. Теперь я знаю, хозяин, что никакой это не город…
Когда Рамондо закрывает глаза, рядом уже раздаются звуки, похожие на вздохи кузнечных мехов. Это храпит Никомед.
Сотый день путешествия. Рамондо решает вернуться в замок
Никомед шагает по каменистой земле, шагает медленно, но твердо, старательно придерживаясь утрамбованной за все это время тропки, а вернее, уже довольно широкой дорожки, вьющейся среди пожухлой травы и сухих колючих кустов.
Рамондо же, судя по его виду, совсем скис – и от физической усталости, и от глубокой депрессии. Он то и дело спотыкается о камни, трет глаза кулаками, словно у него ослабело зрение; время от времени его пошатывает, и он взмахивает руками, пытаясь восстановить равновесие. Мул, предоставленный самому себе, бредет за путниками.
Вдруг Рамондо ни с того ни с сего усаживается на большой камень и хватается за голову.
– Все, господин. Больше не могу. Мне плохо.
Никомед трясет его за плечо и заставляет встать.
– Если крестоносец жалуется, то делает это стоя, а не сидя!
Рамондо разражается истерическим смехом:
– Крестоносец! Да что вы такое говорите, господин! Мы уже три месяца крутимся возле замка, тысячу кругов сделали, а зачем? Нет, я больше не могу, господин. Не могу, и все. И еще я боюсь, что Бог меня за это накажет. Бог не может простить такой насмешки, он накажет нас, как наказывает всех богохульников.
Никомед берет Рамондо за руку и тянет за собой.
– Ты просто устал… За короткий срок мы пересекли солнечные равнины Битинии и теперь поднимаемся на холмы Никеи.
Рамондо недоуменно оглядывается по сторонам.
– Это святотатство, и Бог нас накажет. Никакой Битинии здесь нет, и холмов Никеи тоже… – Воздев очи к небу, он кричит, и в его голосе мы слышим отчаяние: – Господь Бог видит нас… Он все видит!
Никомед. наморщив лоб, задумывается, словно его посетила новая идея. Он внимательно смотрит на слугу.
. – Помнишь, ты как-то спросил, бывает ли на свете что-нибудь меньшее, чем ничего? Так вот, теперь я могу ответить тебе. Это нечто, меньшее, чем ничего, и есть Бог. Ибо Бог – это ничего в абсолюте, пустота. А внутри этой пустоты находимся мы, то есть ничто… Мы – ничто внутри того, что еще меньше, чем ничто, то есть внутри Бога.
Рамондо ошарашенно смотрит на хозяина, потом внезапно срывается с места и с разбега бодает дерево. На рассеченном лбу выступает кровь, но Рамондо вновь и вновь бьется головой о ствол, словно он и впрямь лишился рассудка, и при этом твердит:
– Хочу умереть! Хочу умереть!
Никомед подбегает к слуге и оттаскивает его от дерева.
Рамондо с окровавленным лбом опускается на колени перед хозяином и, молитвенно сложив руки, просит:
– Позвольте мне умереть, господин! Хотя бы умереть позвольте!… Дайте мне умереть…
Никомед, приподняв плащ, отрывает полоску ткани от своей рубашки и перевязывает ею кровоточащую рану на лбу Рамондо.
– Ну что, теперь ты успокоился?
– Не знаю, хозяин. В голове у меня все перепуталось.
– Ты потерял много крови, а я крови ужасно боюсь.
– Извините, господин.
– И войны боюсь.
– Но Крестовый поход – это же священная война. Война, угодная Богу.
– Папе римскому она угодна, вот кому. Папе, который ничто в ничем и еще менее, чем в ничем…
Рамондо растерянно и удивленно глядит на хозяина.
– У меня кружится голова. И тошнит.
– Ты устал, Рамондо, тебе нужно отдохнуть. – Никомед участливо поправляет повязку на голове слуги. – Успокойся, Рамондо, ведь мы уже у стен Никеи. Там как раз и отдохнем.
Рамондо замер в неподвижности, словно в припадке абулии, а Никомед вдохновенно продолжает:
– Никея – столица Вифинии – великолепный город в византийском стиле. Это город, где Собор принял учение о Святой Троице. Каждый христианин должен верить, что Святая Троица – это Бог-отец, Бог-сын и Бог – Дух Святой, хотя их никто и не видит. А вот то, что видно даже без всякой веры, так это озеро, которое плещется у самых городских стен.
