Владимир Шабанов - Когда жизнь на виду
— Ребята у нас хорошие.
— Знаешь, как один приятель начал писать дневник?
— Как?
— 26 июня. Я сегодня проснулся с хорошим настроением. Пошел на работу. Там хорошо поработал. Пришел с работы и очень хорошо провел время. В общем, день был очень хороший.
Она смеется.
— А что бы ты хотел услышать?
— Что-нибудь конкретное.
— Вот, например, Паша Сахнов — очень интересная личность.
— Чем же он интересен? — спрашиваю я.
— Модно и красиво одевается, толковый в учебе, первый разряд по борьбе, играет на гитаре, фортепьяно, разбирается в литературе, музыке, живописи.
Мне почему-то это слышать не очень приятно, хотя и у нас бывают минуты, когда мы знаем и умеем много.
— Все? — спрашиваю я.
— Все.
— Какой страшный человек, — говорю я, — как хорошо, что я его не знаю.
— Почему же? Наоборот. Он мне нравится.
— Такие люди сеют вокруг себя семена рабства, — заявляю я безапелляционно. — Он раздавит в тебе личность.
— Почему? — опять спрашивает Таня, и я чувствую, что она улыбается в темноте.
— Ты человек впечатлительный, а значит, незащищенный. Тебе трудно устоять против живого справочника. Что может быть ужаснее справочного пособия.
— А по-моему, все девушки любят талантливых и интересных ребят.
— Что ты привязалась к этому слову — интересный? Интересный человек — это тот, который поступает и думает не стандартно, не шаблонно. И вообще — думающий, а не тот, кто прикрывается спасительной эрудицией, как фиговым листком.
— Ты знаешь, у нас в городе есть даже место, где содержат людей с нестандартным поведением.
— Не лови меня, пожалуйста, за язык, — говорю я назидательно. — И у вас все такие, как Паша?
— Мне вообще везет с людьми. Класс у нас был дружный, и в группе все ребята значительные.
— Такие, как Паша, — не унимаюсь я, — делают все, не отдаваясь целиком никакому конкретному занятию. Они обычно преданы коллективу, не будучи преданными ни одному конкретному его члену. Это явление новое, но имеет очень старое название — эгоизм.
— Ты очень складно говоришь, но все это неверно, — вздыхает в темноте Таня. — Надо знать человека, чтобы о нем судить.
— А девушки значительные у вас есть? — спрашиваю я после некоторой паузы.
Вопрос мой, собственно, простенький, однако Таня некоторое время думает.
— Конечно, у нас много девушек серьезных, которые далеко пойдут, — отвечает она осторожно.
— Видишь ли, за такими девушками я могу и не угнаться. Ты меня познакомь с нормальной, чтобы в кино ходить, на пляж, как положено. Да, желательно, чтобы не ищущая натура была.
— А какая же?
— Такая, которая не только всю жизнь ищет, но и находит иногда.
Молчание.
— Ищи себе девушку сам, — отрезает Таня и желает мне спокойной ночи. Я желаю ей того же. Разговор получился не дюже умный, но в некотором смысле познавательный.
Утром мы с Таней дружно идем на лекции. Нам по пути, поэтому вполне естественно, что она берет меня под руку. Меня подмывает оглянуться по сторонам, но я решил, что нахожусь пока в безопасном районе. Здесь наших не должно быть. Я некоторое время чувствую себя человеком солидным, на которого уже возложена ответственность.
— Тань, ты где живешь официально?
— На квартире.
— А, я извиняюсь, с кем?
— С хозяйкой. — Она смотрит на меня и улыбается. — А ты?
— И я с ней. — Потом думаю и добавляю: — То есть у нее.
Таня смеется, я смотрю на нее. Меня берет досада. Щепетильность в некоторых вопросах, оказывается, совсем не украшает мужчину. Но как она, однако, красива, когда вот так смеется. Впрочем, когда не смеется, тоже. Я уже, кажется, об этом говорил. Это, наверно, очень много, когда идущая рядом с тобой женщина вот так насыщена жизнью и в этом есть и твоя заслуга.
Таня останавливает меня и поправляет галстук. Галстук мой на резинке и безнадежно устарел. Сразу же появляется неприятное ощущение, как будто в меня заглянули, как во взломанный сейф, и, не найдя там ничего интересного, так и ушли, забыв с досады закрыть дверцу.
— Никакой в тебе элегантности, — констатирует она и смотрит на меня весело и внимательно.
— Я вообще консерватор и сторонник старых взглядов.
— Каких же?
— Я считаю верхом элегантности мужскую естественность и печать опыта на лице. — Пустая болтовня тоже имеет свои законы, согласно которым придерживаться истины совсем не обязательно.
— А как же ты думаешь предстать перед хорошей девушкой, с которой ты просишь тебя познакомить? И кто, по-твоему, хорошая девушка?
— Хорошая, это такая, которая понимает столько, сколько я хочу, чтобы она понимала, и не понимает того, чего бы я не хотел, чтобы она понимала. Женщина, которая понимает все, по-моему, ужасна.
— А та, которая не понимает, по-моему, скучна.
— Мои жизненные убеждения, девушка, весьма основательны, и я живу за ними как…
— …в маске, — завершает она мою мысль. — Ты сам не знаешь, чего тебе нужно.
Ну это, положим, мне лучше известно — знаю я или нет.
— Всю жизнь мечтаю встретить человека, который бы мне сказал, что знает меня лучше, чем я сам, — говорю я. — Я бы его тогда кое о чем поспрашивал.
— А что бы ты хотел узнать?
— Я бы хотел узнать, например, что я скажу, когда тебе дадут общежитие.
Она насторожилась.
— Ну, это не вопрос. Ты скажешь: «Как хорошо! Теперь я заживу в полную силу».
— Конечно, если ты так рьяно будешь разрушать мои лучшие иллюзии.
— Женщины для того и созданы, чтобы разрушать мужчинам иллюзии, а себе их создавать.
— Глобальное заявление…
— Это я где-то читала. А тебе почему-то все время хочется уколоть меня.
— Я совсем не хочу тебя обидеть, Танюша. Ты создана для того, чтобы быть всегда правой. На то ты и женщина.
Мы стоим на остановке и молчим. Наконец из-за угла появляется трамвай.
— Не знаю почему, — говорит мне девушка, — но мне хочется, чтобы в основном был прав ты. Ну и я тоже. Иногда. Наверно, я очень слабая.
Говорит она это нелегко и не сразу. Потом вскакивает на подножку трамвая и весело машет мне рукой. Вслед за ее трамваем уходит сразу мой. Странно, как это я не заметил, когда он подошел.
Добираюсь до института и вхожу в свою аудиторию. Сегодня первой парой у нас семинар и присутствует только наша группа. Подсаживаюсь к Валерке за стол. Он почему-то начинает меня разглядывать и странно ухмыляться. Я оглядываюсь. Все также посматривают на меня и улыбаются. Я внутри мрачнею. Причиной этого безмолвного оживления может быть только одно. Достаю учебник и начинаю листать. Валерка кладет мне руку на плечо, и принимается водить пальцем по странице моего учебника. Взрыв уже почти назрел, когда входит преподаватель и начинает занятие. Я облегченно вздыхаю.
В принципе, ничего особенного не произошло. Наверно, меня кто-нибудь видел с Таней. Событие, конечно, не ахти какой важности, и вряд ли они знают о нас все. Мне совсем не хочется сопротивляться, и все-таки мало ли с кем я мог быть.
Звенит звонок. Валерка опять улыбается, словно его дернули за нитку. Поворачиваюсь к нему.
— Ты сегодня здоров? — спрашиваю я его спокойно, но с участием.
— Познакомишь?
— С кем?
— Брось ты прикидываться, раз засветился. Мы все-таки друзья, можно даже сказать — корешки.
Я, естественно, удивлен.
— С кем это тебя видели? — Валерка опять кладет руку на плечо. Идиотская привычка.
— А-а, — вспоминаю я, наконец, и начинаю облегченно улыбаться, — вот вы о чем. Так это хозяйкина племянница. Она Раисе Петровне помогать иногда приходит. То убираться помогает, то постирать. А я-то думал, что это вы такие таинственные.
Кругом, хоть и заняты своими делами, но к нам прислушиваются. Валерка внимательно смотрит на меня, как факир на пустую коробку, из которой так ничего и не появилось. На его лице разочарование. Надо интересоваться инженерной психологией, думаю я, а там написано, что, если с явлением нельзя справиться, его нужно усугубить и учесть. Странные все-таки люди, как будто хозяйкина племянница не может быть отличной девушкой.
— Извини, брат, — говорит Нестеров, — мы так хорошо о тебе подумали.
— Что вы подумали? — теперь уже я полон интереса.
— Мы подумали, что кроме нас ты еще кому-нибудь нужен.
Если бы на моем месте был кто-то другой, ему были бы сказаны те же слова. Но я почему-то чувствую непонятную вину и мысленно извиняюсь перед Таней. В конце концов, если я в чем-то и виноват, то у меня есть смягчающие вину обстоятельства. Я еще не могу их точно сформулировать, но они у меня есть. Я это чувствую.
И еще. Я вдруг поймал себя на какой-то постыдной легковесности. Я же знаю, что могу оборвать Нестерова резко и холодно, но я этого не делаю, подчиняясь правилам какой-то игры. И самое главное, всем эта игра нравится, хотя она зашла уже слишком далеко, диктуя нам способ мышления и определяя черты характера.
