Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник)
А в Польше сейчас по пыльной равнине грохочут танки, думал Датчер. Немецкие парни влезают в кабины своих бомбардировщиков. Они трогают рукоятки управления, щелкают тумблерами и вглядываются в приборные доски, поскольку до вылета остается пара минут, и делать им пока совершенно нечего. «Может быть, это мой последний вылет», думают они и, получив сигнал, отрываются от летного поля и берут курс на Варшаву. Кавалерия… Датчер вдруг вспомнил, что у поляков прекрасная кавалерия. И в тот же миг перед его мысленным взором предстал один из великолепных польских кавалеристов. Кавалерист тяжело сидел в седле на едва плетущемся коне. Он, который день без сна отступают от самой границы. Кавалерист провонял потом — своим и конским — и, прислушиваясь к гулу пролетающих над головой немецких бомбардировщиков, мечтает о том, чтобы соснуть и об английских истребителях. Кавалерист каблуками колотит в бока падающего от усталости коня и бормочет: «Ну, шевелись же ты, сукин сын. Шевелись». А богачи и их женщины, как все богачи и их женщины нашего мира, тихо, черным ходом оставляли свои дома. Они делали это задолго до рассвета, пока немецкий парень на бомбардировщике не мог ясно увидеть одинокого кавалериста на бесконечной, пустынной дороге внизу.
Датчер покосился на девицу с похожими на знамена грудями. Он сидел за стойкой, делая вид, что смотрит прямо перед собой и притворяясь, что ничего не происходит. На самом деле он чувствовал, что в нем просыпается похоть, постепенно заполняя всего его так, как заполняет стакан поднимающаяся в нем вода. Эта похоть не обращена на кого-нибудь конкретно, думал он, глядя на милое девичье личико, обрамленное черными волосами, на её длинную шею и вызывающие изумление груди. Ты должен стыдиться, думал Датчер. Знаток Спинозы, поклонник Джона Мильтона,[4] борец за высокие моральные принципы и адвокат экономических реформ, испытывает приливы похоти десять раз на день при виде милого личика, кружевной оборки или при звуках женского смеха.
— Мы существуем в двух мирах, — сказал Датчер бармену, на что тот ответил слабой улыбкой.
Голливуд, подумал Датчер. Голливуд имеет к этому самое прямое отношение. Это всё продукт среды. Куда бы ты не шел, секс в Голливуде прет на тебя, как запах сыра в Висконсине. Если ты пытаешься выбросить из головы мысли о «Полуночном убийстве», то образовавшийся вакуум мгновенно заполняет секс. Фильм, сценарий для которого он сейчас писал, должен был называться «Полуночное убийство». Это была длинная невероятно запутанная история о певичке из ночного клуба., которая пьет за чужие деньги, но которая «чрезвычайно органична и искренна», как сказал кто-то при обсуждении сценария. У певички есть сын, которого она храбро пытается укрыть от грязи, связанной с её профессией. В итоге, героиня оказывается замешенной в убийстве, и ей под дождем приходится вместе с сыном убегать из города. В результате копы арестовывают невинного человека… Датчер потряс головой, чтобы отогнать наваждение. Ему никак не удавалось упростить сюжет. Ну и Бог с ним. Ведь сейчас, как-никак, уикенд. Через две недели он сценарий все же кончит, и получит денег столько, что целых восемь месяцев сможет безбедно прожить в Нью-Йорке. Ну зачем я себя обманываю? Думал он. Ведь и в Нью-Йорке я буду на них пялиться.
Голливуд. Здесь во всем все обвиняют Голливуд. И это самое лучшее, что есть в Голливуде.
— Святой и нечестивый одновременно, — сказал он бармену. — Вот и все объяснение.
Появились Макамер и Долли.
— Вперед в Мексику! — объявил Макамер.
— Сядь, — сказал Датчер, — и приведи несколько убедительных аргументов в пользу поездки. Долли, ты выглядишь великолепно. — На самом деле Долли выглядела как всегда: изможденной, простоватой и нервной. В этом городе, кишащем красивыми женщинами, Датчер всегда старался быть с ней галантным и частенько ей льстил. — Уступи мне Долли, — обратился он к Макамеру, — и я еду в Мексику.
Долли рассмеялась. Смех её был несколько визгливым и нервозным. Когда Датчер его слышал, ему всегда становилось немного не по себе.
— Бедняга Датчер, — сказала Долли. — Бедный, одинокий Датчер.
— Обеспечьте мне девицу, — вдруг заявил Датчер, сам не понимая, зачем он это делает, — и я еду с вами.
— Перестань, Датчер, — запротестовал Макамер. — Ты что, забыл, что у нас субботний вечер накануне Дня Труда. Уже восемь часов.
— Женщина нужна мне сугубо в духовном плане, — продолжал Датчер. — Я хочу, чтобы рядом со мной находился человек, с которым я мог бы говорить.
— У тебя же куча девок, — сказал Макамер.
— Они мне все надоели, — ответил Датчер. — Я от них устал. Война… «Полуночное убийство»… непостоянство мужского характера… Одним словом, они все мне смертельно надоели. Сегодня я желаю видеть новое лицо. — Датчер изящно повел рукой, как бы желая украсить скользкую тему. В глубине души он уже жалел, что заговорил о девицах. — Лицо живое страстное, с циничными и одновременно полными безысходной тоски глазами, с презрительно опущенными, сулящими бурю страсти, пухлыми губами, с черными, заброшенными назад волосами…
Ему нужен типаж из Томаса Вулфа,[5] — сказал Макомер.
— Лицо на один уикенд, — продолжал Датчер, облизывая губы после очередного глотка «Коллинза», — лицо трагичное, искаженное чувством вины за убиенный и убивающий всех мир.
— Я позвоню Максине, — заявила Долли вскакивая с табурета.
— Кто такая эта Максина? — лениво поинтересовался Датчер.
— Она очень красивая, — ответила Долли. — Актриса в компании «Репаблик».
— О Боже, — протянул Датчер.
— Не будь таким снобом, — сказала Долли. — Дай-ка мне никель.
— А что ты хочешь в восемь часов вечера в субботу? — спросил Макамер, протягивая Долли монету. — Может быть, желаешь получить на вечерок Хедди Ламарр?[6]
— Максина очень красивая, — повторила Долли. — Она только что вернулась из Нью-Йорка и, скоре всего, свободна… — закончила Долли и направилась к телефону.
Сугубо в духовном плане, — сказал Датчер. — Запомни!
Датчер посмотрел в спину удаляющейся Долли, затем повернулся к Макамеру и спросил:
— Скажи, когда ты читаешь в газетах, как самолеты бомбят людей и как эти самолеты потом сбивают, ты задумываешься о том, что происходит? Ты сидишь в кабине, в тебя летят пули, и вдруг твоя машина, нырнув носом вниз, устремляется к земле…
— Постоянно думаю, — спокойно ответил Макамер.
— Во время испанской войны мне всё время снилось, что меня расстреливают из пулемета с самолета. Я бегу, бегу между гаражей, а самолеты постоянно возвращаются и стреляют в меня с незащищенной стороны. Датчер опустошил стакан и продолжил: — Интересно, какое отношение имеют к этому гаражи? Главная беда человечества состоит в том, что оно заражено микробом безрассудной храбрости. Человека можно заставить делать все что угодно — летать на высоте двадцать тысяч футов и позволять себя сбивать, шагать навстречу ручным гранатам, сражаться на море. Если бы наша раса не была столь храброй, то мы жили бы в ином, гораздо более приятном мире. Таков в общем виде итог моих двухмесячных раздумий здесь в Голливуде.
— Эйнштейн смотрит на все легче, — сказал Макамер, — и тем самым подает нам хороший пример.
— Знаю, — ответил Датчер. — Но у него нет необходимости напрягать мозги в таком, как здесь, климате.
— Всё в порядке, — объявила Долли, проскальзывая на табурет между ними. — Максина просто умирает от желания поехать. Да, кстати, о тебе она слышала.
— Хорошее или плохое?
— Просто слышала. Но говорит, что ты, видимо, не очень свеж.
— Она так и сказала «не очень свеж»? — сморщив нос, переспросил Датчер.
— Да, — ответила Долли.
— Не нравится мне ваша Максина.
— Чушь, — заключил Макамер и, стянув Датчера с табурета, повел его к машине.
* * *Большой автомобиль быстро катил в сторону Мексики. Датчер роскошно устроился на заднем сиденье, возложив голову на колени Максины. Время от времени он лениво поворачивал голову, поскольку на Максине был костюм, отороченый спереди мехом рыжей лисы, и мех щекотал его ноздри.
— Он был итальянцем, — говорила Максина. — В Италии у него большое поместье, а в Нью-Йорке отличная работа. Он зашибает пятнадцать тысяч в год, но не любит Муссолини.
— Ну и тип, — негромко произнес Датчер. — Тип просто замечательный.
— Мы были с ним помолвлены, — громко продолжала Максина, обращаясь к сидящей впереди Долли. — Но через две недели после помолвки он бросил работу. Решил расслабиться. — Грустно рассмеявшись, она рассеянно погладила Датчера по голове и закончила: — Как только я встречаю мужчину, он почему-то решает расслабиться.
Макамер включил радио, и диктор из Лондона сообщил, что Гитлер пока не дал ответ на ультиматум Чемберлена. После этого оркестр заиграл мелодию: «Возможно, я ошибаюсь, но я думаю, что ты прекрасна».
