Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник)
— Они же вступили в предыдущую. Разве не так? — сказал Пол. — Вот и в эту вступят.
— Прошлый раз Соединенные Штаты надули, — возразила Дора. — Парней, которые на ней погибли, подло надули.
— Верно, — согласился Пол. — Их убили ради дохода в 6 % на облигации военного займа, из-за нефтяных скважин, во имя передела сфер влияния. Мне ужасно хочется иметь сферу влияния.
— И несмотря на это, — тихо спросила Дора, — ты и на сей раз запишешься в армию?
— Точно. В первый же день. Явлюсь в бюро набора и заявлю: «Перед вами Пол Триплетт — двадцать шесть лет, тверд, как кремень, отличное зрение, прекрасные зубы, хорошие ноги — выдайте ему ружье». Или, ещё лучше: «Посадите его на самолет, чтобы он мог причинить как можно больше вреда».
После этого они целый квартал прошли молча.
— А ты не думаешь, что и на это раз тебя надуют? — спросила Дора. — Не думаешь, что будешь снова сражаться за облигации и нефть?
— Ага.
— И, несмотря на это, ты запишешься в армию?
— В первый же день.
Дора выдернула свою руку из-под его локтя.
— Неужели тебе нравится убивать людей? — спросила она.
— Мне ненавистна сама мысль об этом, — растягивая слова, произнес Пол. — Я не хочу никому причинять вреда. Я считаю саму войну нелепостью. Я желаю жить в таком мире, где все сидят на свежем воздухе за столами из стекла и хрома, едят из цветных тарелок и слушают музыку Моцарта, которая раздается из добавочного спикера, установленного на террасе. Однако Гитлера подобное устройство мира вовсе не интересует. Ему нужен совсем иной мир. А его мира я не выношу. Как в немецком, так и в домашнем варианте.
— Но Гитлера тебе не убить, — сказала Дора. — Ты будешь убивать молодых парней, вроде тебя.
— Верно.
— И тебя такая перспектива устраивает?
— Мне и Гитлера как такового убивать не интересно, — произнес Пол, — я хочу лишь убить идею, в которой он воплотился для слишком многих людей. В грядущие годы я, возможно, буду горько оплакивать тех ребят, которых мне пришлось убить. А они станут оплакивать меня, если я паду от их рук.
— Скорее всего, эти парни очень похожи на тебя.
Теперь они шли очень быстро.
— Это точно, — согласился Пол. — Не сомневаюсь, что им не терпелось бы сейчас отправиться вместе с тобой в постель. Держу пари, что в эту весеннюю субботу им очень понравилось бы бродить рука об руку с тобой меж фонтанов и бронзовых статуй на «Рокфеллер Плаза» или разглядывать спортивную одежду в витринах. Готов поставить все что угодно и на то, что многие из них обожают Моцарта. Однако, несмотря все это, я стану их убивать. И буду делать это с удовольствием.
— С радостью?
— Да. С радостью, — подтвердил Пол, вытирая глаза тыльной стороной руки. На него вдруг почему-то навалилась страшная усталость. — Сейчас — с радостью. А возрыдаю я в годы грядущие. Сегодня в их руках винтовки, и винтовки эти направлены на меня, и на тот мир, в котором я хочу обитать. Они своими телами защищают идею, которую я хочу убить для того, чтобы выжить. — Пол вытянул руку и поймал её пальцы. — Знаешь, по-моему, такой вечер, как сегодня вовсе не стоит тратить на то, чтобы обсуждать подобные проблемы, — сказал он.
— Но это же сплошное жульничество! — воскликнула Дора. — Тебя просто используют, и ты об этом прекрасно знаешь.
— Верно, — охотно согласился Пол. — Весь этот бизнес — одно сплошное жульничество. Но, несмотря на это, я буду драться. Меня обманут, но все же я что-то сделаю, для того чтобы слушать музыку Моцарта на террасе во время ужина. Это даже не героизм, чёрт побери! Меня втянут в это дело в любом случае, что бы я ни говорил.
— Очень плохо, — сказала Дора, отстраняясь от него. — Это очень плохо.
— Куда как скверно, — снова согласился Пол. — Может быть, придет день, когда все будет лучше. Может быть, наступит время, когда миром станут управлять люди, которые любят Моцарта. Но все это — не сегодня.
Они снова остановились. На этот раз перед небольшой картинной галереей. В витрине была выставлена репродукция картины Ренуара, на которой изображалась большая компания. Среди персонажей были целующая мохнатого пекинеза женщина, рядом с ней человек в майке и с соломенной шляпой на голове — рыжебородый и надежный, как сама земля. Какой-то фат в котелке набекрень, что-то нашептывал прижавшей ладошки к ушам женщине. Первый план картины являл собой великолепный натюрморт, на котором изображались бутылки вина, бокалы, виноград и какие-то яства.[1]
— Я видел её в Вашингтоне, — сказал Пол. — Она висела там в музее. В репродукции величие этой картины не видно. Полотно насыщено розоватым воздухом бессмертия. Сейчас оно выставлено в Нью-Йорке, и я хожу любоваться на него три раза в неделю. Там все надежно и устойчиво, а все люди счастливы. На картине изображено лето, которое исчезло много, много лет тому назад. Однако час уже поздний, дорогая, — произнес Пол, целуя её руку. — Время бежит неумолимо. Пошли домой.
Они сели в такси и отправились в южную часть Манхэттена, в его квартиру.
Город был погружен во тьму
Датчер стоял у стойки бара, радуясь своему одиночеству, глядя на девиц и слушая вполуха разговоры посетителей вокруг него. Приятное ощущение чистоты, после недавно принятого душа, ещё не прошло, и ему очень хотелось выпить.
— Англичане и французы, — вещал мужчина в пиджаке из дорогой ткани в мелкую неровную клетку, — будут совершать челночные рейсы над Германией. Из Парижа в Варшаву, и из Варшавы в Париж. Кроме того, у него нет нефти. Всем прекрасно известно, что нефти у Гитлера нет.
— «Дорогуша…», говорит она мне, — сообщала громогласно крупная блондинка другой, столь же габаритной даме, — «…дорогуша, я не видела тебя целую вечность. Где ты была? Моталась по летним театрам?». А сама, чтоб она сдохла, прекрасно знает, что я только что закончила две картины для «Фокс».[2]
— Это все блеф, — гудел мужчина в клетчатом пиджаке. — Он будет вынужден отступить, Россия, или не Россия. У него нет нефти. Что можно сделать в наше время, не имея нефти.
— Мистер Датчер, — бармен принес телефонный аппарат и воткнул шнур в розетку, — это вас.
Звонил Макамер.
— Что ты делаешь сегодня вечером, Ральф? — спросил он, как всегда раздражающе громко.
— Сегодня вечером я пью, — ответил Датчер. — Пью и жду, когда на меня свалится что-нибудь очень приятное.
— Мы едем в Мексику, — сказал Макамер. — Не хочешь проехаться с нами?
В какую часть Мексики? — спросил Датчер. — В какой далекий от нас край этой вечнозеленой страны? Веракрус, Мехико…?
— Всего лишь в Тихуану, — рассмеялся Макамер. — Мне надо вернуться во вторник, чтобы порыскать насчет работы. Всего лишь на один день — поиграть на бегах. Ну так как, махнешь с нами?
— Без нефти, — продолжал клетчатый, — вести войну невозможно.
Датчер мрачно смотрел на говоруна, размышляя, хочет он махнуть в Мексику или нет. Поиграв во второй половине дня в теннис, вечер он, намеревался провести в одиночестве, ожидая, что в этот необыкновенный и значительный уикенд с ним самим произойдет нечто необыкновенное и значительное.
— А боя быков в Тихуане не будет? — спросил он.
— Не исключено, — ответил Макамер. — Я слышал, что там их иногда устраивают. Поехали. Завтра все празднуют «День труда», и в Голливуде, хоть шаром покати.
— Я устал, — сказал Датчер. — Семь ночей подряд я слушал радио, сегодня играл в теннис и, вообще, умираю от жажды.
— Ты можешь завалиться бутылкой на заднем сидении, — парировал Макамер. — Машину поведу я.
Макамер был начинающим писателем, а два сочиненных Датчером романа, произвели на него такое сильное впечатление, что он постоянно бегал за своим маститым коллегой.
— Я никогда не видел боя быков, — заметил Датчер. — А ты видел?
— С тобой недолго свихнуться! — сказал Макамер. — Одним словом, Долли и я заезжаем за тобой через пятнадцать минут.
Датчер с мрачным видом водрузил трубку на аппарат.
— Видимо, мне придется подыскать себе другой бар, — сказал он бармену. — Как только кому-нибудь взбредет на ум мне позвонить, он звонит сюда. Это бросает тень на мою репутацию. Пройдет пара лет, и мне перестанут давать работу. Сделайте мне ещё один «Коллинз» — обратился он к ухмыляющемуся бармену, не сводя глаз со стройной девицы, расположившейся у дальнего конца стойки. У девицы были длинные, густые, черные волосы и груди необычайной пышности. Девица, выпрямив спину, несла их на себе словно два знамени.
— Один её вид разбивает сердце, — заметил бармен.
— Калифорния, — ответил Датчер. — Здесь это — фирменное блюдо.
— Этот оператор, — жаловалась одна из блондинок, — сделал меня похожей на матушку Уильяма С. Харта.[3] Я сразу сказала ему об этом. И, поверь, сказала очень громко!
