Владимир Кунин - Чокнутые
- Нам-то это зачем?! - возмутился князь. - Отнесите в Комитет по устройству железных дорог.
Глядя на освещенные окна Сената, Маша, Тихон и Родик томились на набережной. Двумя полукружьями сбегали вниз гранитные ступеньки к невской воде. Там Пиранделло готовился доить Фросю.
- Подслушать бы, как там, чего… - тосковал Тихон. - Придумали же для глаз подзорную трубу… Неуж нельзя и для ушей чего выдумать? Насколько легче работать было бы!..
Родик сказал:
- Протянуть такую проволочку… на одном конце коробочка, на другом - трубочка. В коробочку говоришь, в трубочку слушаешь…
- Нет, - возразил снизу Пиранделло. - Проловочку всегда заметно. Каждый дурак подойдет и оборвет. И все.
- Правильно! Уж если мечтать - так ни в чем себе не отказывать! - сказал Родик. - Никакой проволочки! Все исключительно через атмосферу, по воздуху… Я в Москве говорю: «Маша!» А Маша мне из Петербурга: «Слушаю!»…
- Ох, чует мое сердце, неладно там… - тревожно произнесла Маша и показала на окна Сената.
И снова коридоры Сената. Снова табличка: «Комиссия по устройству железных дорог».
В зале, тоже смахивающем на зал суда, чуть поодаль от трибуны страдал Отто Франц фон Герстнер, а с трибуны вещал граф Татищев:
- Климатические условия нашей страны послужат сильным препятствием к этому разорительному для населения России нововведению! И потому устройство железных дорог считаю на несколько веков преждевременным!..
Чиновник пробрался к Татищеву, положил перед ним бумагу:
- Письмо графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту проекта Герстнера…
- Отнесите это в «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера», - обозлился граф. - Пусть там и решают!..
А на набережной томительное ожидание короталось болтовней:
- Надо было и мне туда, с Антоном Францевичем! Представился бы кем-нибудь пофигуристее, наврал бы с три короба, и пропустили бы как миленького, - вздохнул Родик.
- Что же вы, Родион Иванович, думаете, что тама наших людей нет? - усмехнулся Тихон. - У нас, в Третьем жандармском, вас все знают как облупленного.
- Это еще откуда?
- Из донесений моих.
- А про меня знают? - крикнул снизу Пиранделло.
- Неужто нет.
- И чо?
- А ничо. Смеются с тебя.
- И про меня, Тихон? - улыбнулась Маша.
- Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их
- явление!
- Так уж и в академию… - усомнился Пиранделло.
- Ну ничего, окромя гирь и козы! - рассердился Тихон. - Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег - исключительно из соображений ума и патриотизьма!..
Чиновник приоткрыл дверь с табличкой: «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера» и прошмыгнул к светлейшему:
- Ваша светлость… От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера…
- Спасибо, братец. Иди с Богом. - Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки.
Эта зала больше всего напоминала судилище.
- Продолжайте, граф, - махнул рукой светлейший.
Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:
- Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетаюших над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще, путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..
Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:
- А все-таки она вертится…
И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух словно стая снежинок…
Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Родику - брегет, Маше - медальон, Тихону - тощий бумажник…
Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:
- Прощайте. Мне незачем больше жить.
И бросился в темные воды Невы.
- Федя!!! - резко крикнула Маша.
Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.
Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике:
- Не хочу жить… Не хочу! Варвары!.. Варвары!..
Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи:
- Ну, будя… Ну, уймись, Антон Францыч… Будя…
- Антон Францевич! Миленький, родненький!.. - причитала Маша. - Жизни себя решить - грех-то какой!.. Все будет хорошо! Вот увидите.
- Манечка знает, что говорит… - лепетал испуганный Тихон.
- Успокойтесь, Антон Францевич! - кричал Родик. - Немедленно успокойтесь!..
- Хорошо, - вдруг сказал Герстнер, лежа в руках Пиранделло. - Я останусь жить. Но пусть погибнет мой проект. Он никому не нужен.
Герстнер дрыгнул ногами и швырнул в воду чертежи и проект.
- Пиранделло! Держи Антона!!! - завопил Родик.
Одновременно в воздух взвились четыре тела, одновременно в воду шлепнулись Родик, Маша, Тихон и коза Фрося…
В апартаментах Герстнера на протянутых веревках сушилась мокрая одежда спасателей, чертежи, эскизы.
Завернувшись в скатерть, как в тунику, Маша проглаживала утюгом чью-то мокрую рубаху.
У жарко натопленной печи сушилась обувь, грелся голый Тихон в одной набедренной повязке. Его кремневый пистолет пеньковыми веревками был приторочен под левой подмышкой точно так же, как через полтораста лет станут носить оружие тайные агенты всего мира…
Коза Фрося, укутанная в армяк Пиранделло, лежала на узкой софе, что-то жевала, трясла мокрой бородой…
Босоногий Родик в халате на голое тело нервно расхаживал:
- Стыдно, Антон Францевич, и недостойно интеллигентного человека!.. Сегодня ваша жизнь и ваш проект уже принадлежат…
- Российской империи, - вставил дрожащий Зайцев.
- А ты вообще молчи! Не умеешь плавать - нечего в воду прыгать! - разозлился Родик.
- Все прыгнули - и я прыгнул, - виновато пробормотал Тихон.
- Вы талантливый инженер, Антон Францевич!..
- Очень плохо в России жить инженеру, - простонал Герстнер.
- Эх, Антон Францыч, - вздохнул Пиранделло. - А кому на Руси жить хорошо?
- Как ты сказал, Пиранделло? - удивился Родик.
- А чего я такого сказал?!.. Чуть что - сразу Пиранделло!..
- Я здесь совсем недавно, а уже заметил, что существование в России окружено такими стеснениями… - слабым голосом проговорил Герстнер.
- Что каждый лелеет тайную мечту уехать отсюда куда глаза глядят, - подхватил Родик. - И заметьте, Антон Францевич, дело вовсе не в политической свободе. а просто в личной независимости, в возможности свободного передвижения, в обычном выражении естественных человеческих чувств…
Зайцев в панике заткнул уши, закричал тоненько:
- Я этого не слышал, господа! Вы этого не говорили!..
- Ой, да не верещи ты, инакомыслящий! - поморщился Родик. - Будто на облаке живешь…
Маша поплевала на утюг:
- Родион Иваныч! Тихон!.. Золотце вы мое! Чем друг с дружкой собачиться - подумали бы, что дальше делать.
Тихон неуверенно почесал в затылке:
- Есть, конечно, один человек. Он и по нашему департаменту проходит, и с Алексан Христофорычем на короткой ноге. Он слово скажет - на всю Россию слышно. Но… Очень любит это самое… Тут не грех и сброситься…
Тихон подошел к столу, развязал нагрудный кожаный мешочек и вынул оттуда несколько смятых ассигнаций.
Герстнер пораженно приподнялся на постели. Тихон сказал:
- Вот. Все, что есть.
- Откуда это у тебя? - насторженно спросил Пиранделло.
- Премия, - с милой гордостью ответил Тихон.
- За что?! - вскричал Родик.
- За вас, - скромно улыбнулся тайный агент.
Герстнер потерял сознание и упал на подушки.
Следующим утром Родион Иванович вел под руку редактора и издателя «Северной пчелы» Фаддея Венедиктовича Булгарина.
- Ах, Фаддей Венедиктович! Вы же не только светоч российской словесности, но и рупор передовой общественной мысли…
