Шань Са - Конспираторы
Джонатан сам взволнован собственным красноречием. Низко павший отец, болезнь матери — есть повод для навязчивых идей, но, может быть, когда-нибудь он сумеет стать похожим на свою сегодняшнюю роль: здоровым и мужественным человеком, которому не за что себя презирать.
— Моя подруга, о которой я говорила, выросла в приюте, — говорит Аямэй. — Ей трудно найти свое место в обществе. Вам не кажется, что у этой свободы есть оборотная сторона? Подруга не умеет ни давать, ни брать. Она моя ровесница, а у нее не было в жизни любви.
Не о себе ли она говорит? Джонатан знает, что родители Аямэй умерли и что она не замужем. Он пытается прощупать почву:
— О, любовь, это обширная тема, целой жизни не хватит! Ваша подруга живет в Париже? Знаете, таким людям, как мы, полезно встречаться и рассказывать друг другу о себе. Взаимная поддержка дорогого стоит.
— К сожалению, она в Китае.
— А вы? Вы, наверно, пережили любовь, и не раз. В вашей жизни кто-то есть?
— У меня никого нет. А у вас?
— Я один, как и вы! Чуть было не женился четыре года назад, но она меня бросила, оставив неплохие кадры в альбоме моей памяти. С тех пор я дрейфую в поисках нового берега… Еще чаю? Ну вот, теперь, когда вы знаете обо мне все, могу я задавать вам вопросы?
— …Задавайте.
— Откуда вы?
— Из Пекина, я ведь уже говорила. Вы забыли?
— Конечно же я помню. А чем занимаются ваши родители?
— Они преподавали в университете.
— Теперь, я полагаю, на заслуженном отдыхе?
— …Да, в каком-то смысле.
— У вас есть братья, сестры?
— Я единственная дочь.
— Когда вы были в Китае в последний раз?
Она опять уходит от ответа. Возвращает ему вопрос:
— А когда вы были в Китае в первый раз?
— Летом девяносто второго. Первым городом, который я увидел в Китае, был Пекин, — устало отвечает Джонатан.
Она не желает говорить о себе? Ладно, они поговорят о нем, если ей этого хочется. Так или иначе, цель у него одна: соблазнить ее.
— …Было очень жарко и тьма народу на улицах. Одни играли в шахматы под фонарями, другие лежали на бамбуковых циновках и что-то друг другу рассказывали, обмахиваясь пальмовыми веерами. Играли дети, проносились мимо велосипеды, торговцы с тележками окликали меня, предлагая арбузы, персики, сливы, поющих цикад в крошечных плетеных клеточках…
Когда Джонатан фантазирует, ему всегда жаль, что он не стал писателем. Впрочем, техника та же: вышивать узоры вымысла по канве правды.
— Меня убаюкивала музыка вашего языка. Помню, я всматривался в освещенные окна домов и пытался представить себе, как живут эти люди, там, за оконными стеклами. О чем они думают в этот самый момент? Как говорят друг другу слова любви? Чем занимаются их дети после школы? Что они видят во сне?
Наконец-то ее покорила поэзия. Она открывается ему:
— Когда я приехала в Париж в девяносто первом, я тоже бродила по улицам и смотрела на освещенные окна. Это было накануне Рождества, весь город в разноцветных гирляндах. Елисейские Поля превратились в реку мерцающих огней. В витрине «Бон-Марше» механические куклы танцевали под искусственным снегом. Я приехала из коммунистической страны, где улицы были темны и пусты. Я помнила деревни без электричества, городки, черные от угольной копоти, школы, где не было ни столов, ни стульев. Я и представить себе не могла столько богатства напоказ. Мне открывалась парижская жизнь: изобилие, расточительность, спесь и беспечность. Я была очень наивна тогда. Думала, что французы счастливы, что они просто обязаны быть счастливыми.
— Увы, это не так.
— Я поняла это, когда в первый раз спустилась в метро: все эти лица, усталые, перекошенные, злые…
Решительно, в таланте сказочницы она не уступает ему. Что ж, Джонатану только азарта придает это литературное соревнование.
— Мне повезло больше, чем вам. Когда я отправился в Китай в девяносто втором, в памяти были еще свежи картины Тяньаньмынь. Я представлял себе угнетенный, несчастный народ, а увидел город, в котором кипела жизнь, и горожан-трудяг, умеющих жить простыми будничными радостями, будь то красная рыбка в аквариуме, битва сверчков, запуск воздушного змея, боевые искусства на заре или прогулка под вечер.
Он говорит в порыве вдохновения, не забыв, однако, упомянуть о Тяньаньмынь. Она подает ответную реплику, тоже не теряя бдительности:
— Это было двенадцать лет назад. Теперь строительство закончилось, и Пекин преобразился. Это совсем другой город. Нет больше ни узких улочек, ни торговцев с цикадами и сверчками. В следующий раз, когда приедете, убедитесь сами: больше не видно звезд на небе.
Самое время для атаки, которой она не ожидает. Со своим коронным видом американского простачка он спрашивает:
— Вы бываете там каждый год?
Молчание. Довольный эффектом, он настаивает:
— Этим летом поедете в Китай?
Молчание. Джонатан ликует.
— Вы не скучаете по родителям?
И тут она вдруг улыбается ему:
— Можно мне еще чашку чая? У вас превосходный «Колодец Дракона». Вы покупали его в Гонконге?
Мужества ей не занимать. Все еще пытается защищаться.
— Вы говорите по-китайски? — спрашивает она.
— Нет, — твердо отвечает он. И добавляет: — Мне хотелось бы поехать в Китай с вами.
— Может быть.
Она встает.
— Вы уже уходите?
— У меня второе занятие в десять. Пора. Спасибо за завтрак.
— Простите, если мои вопросы были нескромными.
Она идет к двери. Он за ней.
— В самом деле, вы не похожи ни на одну из женщин, которых я знал.
Она уже взяла свой меч и открывает дверь.
Джонатану хочется рвать и метать. Никогда он не чувствовал себя таким смешным.
— Спасибо, что зашли.
Шагнув к лифту, она оборачивается:
— Мои родители умерли. Я не была в Китае пятнадцать лет.
— Почему? — прикидывается он дурачком.
— Заходите теперь ко мне, увидите мой Люксембургский сад.
Дверь захлопывается. Джонатан тяжело оседает на диван. Он сохранил лицо.
* * *Поезд мчится, грохочет, свистит. Джонатан забирается на свое место и натягивает одеяло до подбородка. В свете ночника он видит Аямэй: с верхней полки она желает ему спокойной ночи. Он ловит ее руку и тянет к себе. Без малейшего сопротивления она позволяет стащить себя с полки и падает в его объятия. Он стискивает ее, боясь, что она ускользнет. Но она, как ни странно, не вырывается. Джонатан осторожно запускает руки под ночную рубашку и — приятный сюрприз — сжимает упругие и нежные груди. Он срывает с нее одежду. Его ладони шарят на ощупь по ее телу, и он с удовлетворением отмечает, что она прекрасно сложена. Он жадно целует ее шею, подбородок, губы, глаза. Мнет ее пальцами как тесто. Ложится сверху. Раздвигает коленями ее ноги. Мужской торс вдавливает в подушку женские плечи, и его естество входит в нее. Только тут он понимает: что-то не так. Ни вздоха, ни стона. Она податлива, но никак не реагирует. От ее теплого тела веет ледяным холодом. Джонатан весь в поту. Он из кожи лезет вон, силясь добиться от нее отклика, трепета, движения навстречу. Но она словно кукла. Не дрогнул ни один мускул, не забилось чаще сердце, не шевельнулись руки в ответной ласке.
Зачем же она отдалась ему? Зачем обнаружила свою фригидность, ведь могла бы и дальше соблазнять его, не выдавая себя. Уступив ему, она ему отказала. Снова подвох? Теперь он знает ее тайну, она связала их. Сам того не желая, он подписал с ней пакт о молчании. Чтобы не быть смешным и оберегая честь молодой женщины, которая доверилась ему, он вынужден отныне жить в ее ледяном плену.
Мчится, грохочет поезд. Где-то в ночи слышен протяжный стон сирены. Куда несется этот поезд? Куда они едут?
Джонатан просыпается.
В кухне минутная стрелка на часах, вздрогнув, перемещается на одно деление.
На службе счет дням ведет настенный календарь в холле.
Каждое утро Джонатан бегает в Люксембургском саду. Четыре круга. Четырежды он берет ее в кольцо, но она игнорирует его, не здоровается. Вот и уик-энд прошел. Он видел издали, как молодой китаец вернул ей книгу, а она дала ему другую. У подъезда они не встретились ни разу.
Работает Джонатан с ленцой. Он знает: чтобы преуспеть на французском предприятии, не стоит выказывать свою компетентность, а вот самодостаточность — то, что надо. Французы терпеть не могут сильных, зато помогать жалким и убогим они обожают. Усиленно подчеркивая умственное превосходство коллеги за соседним столом, Джонатан обеспечивает себе покой и хорошие отношения. Старательный, порядочный, степенный, звезд с неба не хватающий, он ладит со всеми. Руководство уже одобрило его кандидатуру на место второго заместителя, и он вот-вот получит повышение, за которое несколько месяцев грызутся между собой два инженера.
