Фабрис Каро - Фигурек
— Брось заливать-то! Все равно не поверю, что ты испытываешь раскаяние из-за того, что настучал на меня. Я знаю, что это ты, и было бы справедливо набить тебе морду, но на самом деле мне наплевать, здесь или где…
— Ничего не понимаю и клянусь, что я не…
— Да? А почему тогда я здесь, как ты думаешь? Повышение по службе? Как бы не так! Супермаркет — это десять часов в день… Была у меня непыльная работенка при жмуриках, пока тебя не встретил, и вдруг, просто-таки случайно — назавтра — бац! Новое назначение! Скажешь, и впрямь случайно, да?
— Простите, я не понял ни единого слова из всей вашей речи… Но как бы там ни было, если я и совершил, помимо своей воли, какую-то оплошность, то искренне сожалею об этом, можете мне поверить.
Некоторое время он молча, пристально в меня всматривается, почесывая воображаемую трехдневную щетину.
— Хм… Ты хочешь сказать, что не ишачишь на Фигурек?
Я пожимаю плечами и поднимаю брови в знак удивления: иначе было не ответить на вопрос, который прозвучал для меня так, словно был задан на чистейшем японском языке, — просто никакой разницы.
— Ах ты, мать твою…
Выругавшись, он продолжает молча сверлить меня взглядом, явно раздосадованный. А я — тоже молча — стою столбом, и выглядит это, наверное, довольно глупо. По соседству с нами какая-то дама со странным цветом волос никак не может выбрать зубную пасту, и заметно, что наше присутствие ее беспокоит.
— Ладно, слушай, я-то, между прочим, тут вкалываю, давай назначим встречу после того, как освобожусь, в 21.00 у бистро «Столбы», да не опаздывай, страх как не люблю тех, кто опаздывает.
20Около десяти. Он показывается в дверях бара. Делаю ему знак: жду, мол — идиотский знак, будто у нас любовное свидание назначено… Он тяжелой поступью двигается по залу, даже головы не поворачивая, пожимает по пути руки парочке завсегдатаев, падает на стул напротив меня и басовитым своим голосом заказывает стакан красного. Несколько минут, пока официант не доставил выпивку, он сидит и молчит — глаза в пол, толстые пальцы барабанят по столешнице, выдавая какой-то весьма приблизительный ритм. Но едва перед ним возникает стакан, он оживляется, хватает его, мигом опустошает, заказывает другой и… снова принимается барабанить пальцами-сардельками по столу. Так повторяется семь раз, и за все это время он не удостаивает меня ни единым словом.
Держа в руках восьмую порцию красного, он наконец решается поднять на меня помутневшие бессмысленные глаза.
— Я тебе ничего не должен, согласен? Я ничего тебе не должен.
— Разумеется, нет, я…
— Да, я ничего не обязан тебе объяснять и не обязан сидеть тут с тобой. Если я и пришел сюда, то ради себя самого, мне остоелозило жить во лжи, такое выносить трудно. Поскольку я уже и так сказал слишком много, надо бы покончить со всем этим. Только учти: мне это нужно только для того, чтобы облегчить душу, тебе я ничего не должен.
Он ничего мне не должен и, кажется, хватается за эту нехитрую мысль, как утопающий за соломинку. Ладно. Киваю вполне механически, а он:
— Давай — выкладывай начистоту, что тебе надо!
Вот те на! Выкладывай, что тебе надо! Мне это надо? Ох, редко встречалась мне подобная гордыня! Представляете, как если бы зашел пациент в кабинет врача и предложил тому: «Ну, доктор, а теперь выкладывайте, зачем я вам нужен!»
— Ну-у-у… Я…
— Я тридцать лет кручусь во всем этом. Старейшина из старейшин. А они все-таки ставят мне палки в колеса. Они никогда не любили умников, но мне плевать, они знают, что я способен от них даже мокрого места не оставить, они меня боятся. Даже их санкции — чистый блеф, пыль в глаза пускают, потому как, дескать, надо наказывать, чтобы все не слишком-то шло вкривь и вкось. Но на самом деле я в куда более выгодном положении, чем они, это я у власти, у них там все на соплях держится, а потому вся их мышиная возня и есть мышиная возня, ничто иное…
И, тем не менее, чертова эта возня продолжается две сотни лет. Придумал всё некто Рокбрен, когда откололся от Великой Ложи. Это был крутой масон, не такой баран, как остальные, не из тех, кто готов на любую подлость ради того, чтобы помочь мерзавцу-брату. Потому что им, сволочам, очень было на руку делать распоследние гадости, зная, что высокопоставленные братья их точно защитят. А Рокбрен был другой. Но, тем не менее, властью обладал. Другой — это значит, что у него была совесть и этические принципы. А у этих сволочей этика и не ночевала. Рокбрен был человеком, доверяющим своему инстинкту, и он был мягкосердечным человеком. Собственно, благодаря мягкосердечию Рокбрена Фигурек и образовался…
Может быть, это легенда, одна из тех, какие рассказывают, потому что надо же хоть каким-нибудь образом объяснить, потому что всякая история начинается с легенды, но, как бы там ни было, лично я верю в то, что рассказывают про сына Рокбрена… Говорят, у мальчика был день рождения, кажется, ему исполнилось семь. И говорят, сын Рокбрена был улитка улиткой: сидел в своей раковине, носа не показывая наружу, ни друзей, ни приятелей, прямо как призрак. В сущности, и его отец был таким же, всегда отличался скромностью. Но отца печалил этот день рождения без друзей. И ему в голову пришла идея: а что, если нанять друзей для своего сынишки, заплатить этим чертовым фигурантам — пусть порезвятся на празднике…
С той поры идея сильно развилась. Фигурек сегодня — это десятки тысяч служащих, это сеть, распространившаяся на весь мир. Фигуранты действуют в любой области, они везде, возможно, Фигурек — самое могущественное тайное общество в мире, в котором служат и с которым сотрудничают только масоны или дети масонов. Ну… не в полном смысле слова масоны, скорее рокбренисты, это уже другая школа, целиком раскольническая.
Тебе нужны два или три фигуранта на свадьбе, на юбилее, на похоронах, на дружеской вечеринке, в твоем бизнесе или футбольной команде? Пожалуйста, достаточно заплатить. Фигурек, парень, Фигурек. Единственное в мире агентство, поставляющее фигурантов. Тридцать лет я сам среди них, а мои бабушка с дедушкой были рокбренистами с самого начала. Я делал все, что прикажут, они меня швыряли туда-сюда, в соответствии со спросом, и я таскался как проклятый везде, где деньгами запахнет. Сегодня уже никто и не вспоминает идей Рокбрена, сегодня всем правят деньги, все связано с деньгами, все зависит от денег, масонский дух давно повыветрился, испарился как не было.
Теперь всем заправляют начальники, которые только и думают, что о прибыли, рентабельности, выгоде и прочей ерунде. И деньги к ним льются рекой, потому что, стоило делу набрать размах, они создали институт активных фигурантов. Такие фигуранты — это, если хочешь, актеры, они уже не просто присутствуют на какой-то церемонии, на каком-то событии, они играют каждый свою роль, и, наверное, незачем тебе и говорить, что платят им совсем по-другому. А кроме того, есть контролеры — их во времена Рокбрена вообще не существовало. Примерно четверти служащих платят зарплату за то, что они проверяют внешний вид фигурантов и их манеру держаться. Ну и… и существует еще золотое правило: Великая Тайна. Имеется в виду, что главное для блага Фигурека — чтобы фигуранты не знали друг друга в лицо. Потому мы и разобщены — десятки тысяч людей, задыхающихся во лжи и одиночестве. Ты получаешь контракт — по почте или через курьера — и отправляешься работать. Лично меня уже много раз ловили на том, что я пытаюсь распознать, а где тут другие фигуранты, — такого в Фигуреке не любят… ну, скажем, не слишком любят подобные инициативы. Но мне-то верится, что истинный дух рокбренизма заключен именно в том, что делаю я: Рокбрену наверняка пришлась бы по душе большая солидарность, он предпочел бы вместо секретности видеть тепло, ну, хотя бы не такую холодность, какая есть сейчас. Только фигушки! Всякий раз я получаю выговор, а за ним следует наказание. В прошлый раз приговорили к шарашкиной конторе, где я занимался информатикой… Каторга, старик, чистой воды каторга… Сидишь целыми днями за компьютером, вперившись в монитор, загруженный воображаемыми данными. Но хуже всего, скажу я тебе, было несколько раз в день фигурировать у кофейной машины. Говорю же — каторга! Тогда, чтобы убить время, я попытался выловить других фигурантов в моей конторе. Глаз у меня алмаз, ты ж понимаешь, и я вычислил, что двадцать процентов служащих здесь — из Фигурека. Ха! Легче сказать, чем я там не занимался, а уж чем занимался… Ты только послушай, я даже сидел на скамейке запасных у боковой линии во время матчей одной знаменитой футбольной команды. В то время я, конечно, выглядел не так, как сейчас… Ну и они меня выперли, потому что я подобрал чинарик и закурил прямо там, на скамейке, во время матча, когда стал совсем уж подыхать от скуки. Хочешь — скажу, что я там делал? Шатался по вернисажам, торчал на выставке Ротко[9] от первого до последнего дня, отбывал свадебные аперитивы, а как напахался в кинотеатрах: знаешь, один фильм Тавернье[10] я посмотрел подряд семнадцать раз — кошмар!.. В такие дни особенно ясно понимаешь, как мало тебе платят… И остальное, все остальное… А зачем? Затем чтобы в конце концов пришлось с утра до ночи толкать по супермаркету тележку, заваленную всякой дрянью? После тридцати лет верной службы? Такова, стало быть, надбавка за выслугу лет!.. Им-то плевать на все на это, им главное — лишь бы механизм не простаивал. Они готовы на что угодно, только бы деньги капали. Понимаешь, где тут собака зарыта: мне положено болтаться с открытия до закрытия супермаркета с тележкой, заполненной определенными продуктами, всегда — одних и тех же фирм-производителей, а они за это выпишут Фигуреку кругленькие суммы. Ага, им бабло, а мне бродить с одним и тем же товаром между рядов… Человек-сэндвич из засекреченной насквозь фирмы, рекламный плакат — вот кто я теперь! Работа для какого-нибудь студентишки — после тридцати лет служения делу! Но у них нет ни профсоюза, ни хрена подобного. Ты один, один с начала и до конца, по уши в собственном дерьме, в тайном таком дерьме, никому не видном. Хуже не придумаешь. И ни с кем не разделишь.
