Юнни Халберг - Паводок
— Наверняка.
Юнни подошел к воде поглядеть на отметки. Тросет сгреб его за дождевик, потянул к себе.
— Осторожно. Камни тут неустойчивые.
— Пожалуй, стоит сделать насыпь.
Он покачал головой.
— Нет, не стоит.
— Ты же сам сказал, что будет большой паводок, верно?
— Насыпью тут не обойдешься, — решительно объявил Тросет.
Я взглянул на серо-черные горы, грузно нависшие над Задником, на ровный, темный контур леса на севере, на редкие дома вдали, где жили всякие бирюки, глубоко презиравшие всех, кто смотрел телевизор, ел овощи и имел машину. В нескольких милях к северу был арендаторский хутор — тесная кучка домишек, словно бы пяливших на тебя глаза, когда ты ехал мимо по ухабистому проселку. Я понятия не имел, что за народ там обитает — шизики какие-нибудь или вполне нормальные люди, не знал, чем они занимаются. Может, там вправду окопалась шайка чокнутого мужичья, а может, я просто насмотрелся фильмов и начитался газет. Вообще-то беспредельщиков я в жизни не встречал, здешние буяны если и затевали склоку, то ничего из ряда вон выходящего не устраивали, а вдобавок у них всегда имелись причины для подобных поступков. Взять, к примеру, Тросета. У него тоже были свои причины. Я знал, из какой он семьи и каково ему жилось до тридцати с лишним лет. Его история наверняка похожа на многие другие, но мне она представлялась иначе. Я воочию видел скотный двор, где гуляли сквозняки, и парня, который сидел там в одном вязаном свитере, дыхание белыми клубами вылетало у него изо рта, зубы стучали от холода, — младший брат вышвырнул его из дома. Хорошо хоть, он сумел встать на ноги, нашел себе невесту, женился. Завел пони, маленькую конюшню, дом и жил там — между Йёрстадом и Квенной. Потом пони околел. Жена померла. А он по-прежнему жил в усадьбе. Стал бояться людей, и в поведении появились нелепые странности. Н-да, что тут скажешь. Я смотрел на его тощую физиономию, словно скроенную из светло-желтой пластмассы, на вытертый пиджак, давно лишившийся нескольких пуговиц, на брюки, заправленные в высокие черные сапоги.
— Зашел бы к нам как-нибудь, а? — сказал я.
Тросет вытаращил глаза.
— Чего-чего?
— Может, зайдешь завтра пообедать?
Он долго смотрел на меня, потом переспросил:
— Пообедать?
— Ну да, пообедать, а после пропустить по стопочке.
Он отвел глаза.
— По стопочке?
— Ага, как раньше.
— Не знаю. Правда не знаю.
— Мы ведь соседи как-никак.
Тросет опять глянул на меня, сложил мерную рейку, нагнулся, подхватил ведро.
— Надо подумать… Да, вот так мы и скажем. — С этими словами он зашагал к дороге.
Я проводил взглядом долговязую фигуру. Он прошел по мосту и направился к своему дому, на который вечно пялились все мимоезжие автомобилисты, а те, кто успевал присмотреться, замечали прибамбасы на крыше. Много лет назад он набрал в лесу замысловатых коряг, залез на крышу и приколотил их к коньку, сплошняком, от одного конца до другого.
Лежа на кровати, я перечитывал два письма, которые так и не отправил. Не нравились они мне, хотя не отослал я их не по этой причине. Речь в письмах шла обо мне самом. Я писал о том, чем занимался последние две недели, о событиях в Йёрстаде, об отце и матери, о Нине и Юнни. В одном из писем я упомянул и про Хуго. Рассказал, как он шел за мной по Главной улице, а я схоронился за углом и оттуда врезал ему. Написал о драке и о том, что вокруг собрались мужики и с удовольствием наблюдали, как я схватил Хуго за горло и повалил и он, прижатый к земле, прошипел, что я осрамил фамилию Йёрстад и что мне все это дорого обойдется. В конце концов он тогда обмяк, перестал сопротивляться, но про это я не написал, потому что не понял, в тот раз не понял. О Сив я ничего толком не написал — ни о том, как она мне нравится, ни о том, что мне хочется с ней делать. Струсил, должно быть. По всему видать, письма накатал человек, которого не интересует никто, кроме собственной персоны. И снова я попробовал убедить себя, что рано или поздно она поймет, кто был прав. Несколько раз Сив заезжала к нам, в отсутствие остальных домочадцев, и усадьба пришлась ей по душе. Она с удовольствием возилась со скотиной, водила трактор, убирала навоз. А я с удовольствием смотрел, как она это делала. Прямо-таки хорошела от деревенской работы.
За окном послышался шум автомобиля. Он затормозил на дороге, не рискнул подъехать ближе. Я надел халат, спрятал письма в шкаф. Машина развернулась и уехала. Немного погодя до меня донесся шорох гравия. Она опять была в городе. Снова настала тишина. По мокрой от дождя траве она шла к крыльцу. Да, думал я, шестнадцать лет девчонке, а она чуть не каждый вечер где-то шастает. Хотя еще год-другой назад мы вместе рисовали солнце и деревья. Она сочиняла стишки про китайцев и про астры. С первого класса приходила ко мне с любой своей неурядицей, с любым вопросом. И вот все кончилось. Разом переменилось. Давно она не сидела на моей кровати, не вела со мной разговоров. Раньше я часто гладил ее по волосам, но теперь, едва я поднимал руку, она отшатывалась. Вот недавно, в начале мая, когда она выглядела очень усталой, я попытался погладить ее по щеке. Она отпрянула и посмотрела на меня так, будто я не в своем уме. Я потуже затянул пояс халата; внизу скрипнула дверь, Нина сняла туфли, тихонько поднялась по лестнице и шмыгнула в свою комнату на другом конце коридора. Я прошел в ванную, расположенную рядом с ее комнатой. Мне было слышно, как она включила свет, открыла шкаф, что-то достала. Я сел на крышку унитаза. Надо выяснить, где ее носило.
Неожиданно она вскрикнула, рывком распахнула дверь и помчалась вниз.
Нашел я Нину в комнате Юнни, возле кровати. Юнни лежал на кровати, прикрыв голову руками. А Нина лупила его кулаком.
— Чертов псих! Всё, хватит! С ходу в дурдом загремишь!
Я взял ее за талию и оттащил к двери. Она шипела от злости, потом крикнула:
— Это последний раз!
Юнни, по-прежнему закрывая голову руками, издал какой-то скрипучий звук, словно шестеренка, забитая песком. Я спросил, что стряслось.
— Погляди на мою постель, — сказала Нина, плюнула и выскочила вон из комнаты.
Я выглянул за дверь. Мамаша, в голубом халате, лохматая, с блестящим от крема лицом, что-то делала на кухне. Я присел на край кровати, погладил Юнни по волосам, велел ему почитать книжку, а сам поднялся наверх, к Нине. У нее в постели, на простыне, лежал пуховый птенчик. Неоперившийся дрозденок. Мертвый. Я взял его за лапку и выбросил в окно. Потом сменил простыню и пододеяльник, опять спустился к Юнни и рассказал ему, что нашел у Нины.
Он показал на открытое окно, затем на кровать.
— Почем ты знаешь? Ты там был? — спросил я. Он помотал головой. Я не знал, что и думать.
Иногда он валялся у Нины на постели или шел к ней, напуганный ночным кошмаром. Иногда рылся в ее одежде и косметике. Но душить птенцов?
— Она перепугалась, потому и стала драться. Я поговорю с ней. — Укрыв его одеялом, я вышел.
Мамаша все еще была на кухне.
— Ну что же мне делать? — Она схватила меня за плечо. Я отвел ее руку, но она опять вцепилась и жалобно воскликнула: — Не понимаю, почему все тут вечно ссорятся!
— Пойди посиди с Юнни, — сказал я.
Я поднялся наверх. Нина, закутавшись в одеяло, сидела на кровати.
— Это не он, — сказал я. — Птенец сам залетел.
— Много ты знаешь!
— Где ты была нынче вечером?
Она отвернулась.
— Где тебя носит в такую поздноту?
Нина рассмеялась:
— А тебе какое дело?
— Тебе же всего шестнадцать.
Неожиданно Нина отбросила одеяло. Она была в чем мать родила. Повернулась ко мне и раздвинула ноги.
— Прекрати! — сказал я.
— Мне же всего шестнадцать. — Она опять натянула на себя одеяло и повернулась ко мне спиной.
Интересно, понимает Нина, чем занимается, или нет, думал я. Надеюсь, что да. А то ведь оглянуться не успеешь, как она будет стоять в очередях на такси и лаяться так, что любого лесоруба за пояс заткнет.
Стейн Уве Санн
За Оркерёдом я очутился в Сунде и, продолжая путь, угодил в такой густой туман, что видимость сократилась до считанных метров. С черепашьей скоростью я миновал съезд на Вассхёуг, где проживал в своей усадьбе Ролф Вассхёуг с женой Элсой и тремя сыновьями. С шоссе все выглядело солидно, ухоженные надворные постройки задушевно рассказывали о былых временах и на свой лад сохраняли живым тот мир, который мог представляться ушедшим и исчезнувшим, но тем не менее существовал. Не все позабыли историю родного края и его людей. В Вассхёуге разводили бычков на мясо, держали до восьмидесяти голов, и звонкую монету приносил Ролфу Вассхёугу не конный заводик, а фирма «АО САМКО». Эту фирму он организовал сообща с двумя другими здешними фермерами, которые более-менее свернули свое хозяйство. «САМКО» занялась разработкой новых продуктов и уже через несколько лет наладила производство, широко рекламируя свои товары по всей стране. Как я слыхал, со сбытом у них полный порядок. Главное здание Вассхёуга разглядеть невозможно, но впереди угадывалось что-то большое — не то трактор, не то грузовик со скотобойни. Причем вроде бы с какими-то длинными отростками по бокам. Я совсем сбросил скорость, пытаясь определить, не ползет ли эта штуковина по шоссе, — нет, стоит на месте, будто, как в сетях, застряла в густом сером море тумана. Я опустил боковое стекло, но услыхал только урчание собственного мотора и далекий плеск Квенны. Некоторое время я так и ехал, потом к урчанию автомобиля примешался еще какой-то гул. Желтая тень скользнула мимо патрульной машины и исчезла. Скорость не меньше восьмидесяти — девяноста. Я выпрямился за рулем, собираясь развернуться, и тут выехал из тумана. Передо мной была автобусная остановка «Брекке», и я продолжил путь. Взглянул на навес от дождя, где Роберт с Ниной, бывало, ждали автобуса. Роберт с Ниной, рядышком, брат и сестра из провинции, парень и девушка, они молча глядели вслед проезжающим машинам и не обращали внимания на гудки иных водителей, показывающие, что те знают, кто они.
