Нодар Джин - Повесть о глупости и суете
Он сидел в ближайшем к нам кресле по правой половине салона — седовласый и очень импозантный. Без единого признака семитской внешности. Его обласканному солнцем лицу с романтическим шрамом дополнительный лоск придавали дымчатые очки в золотой оправе. Ниже располагался галстук цвета датского шоколада. Под ним — шёлковая сорочка, напоминавшая кремовую пастель флоридских закатов. Поверх сорочки — уважительно расступившийся на животе твидовый пиджак из верблюжьей шерсти, а под пиджаком — брюки цвета отборных сортов бургундского винограда. Голос у него тоже оказался тщательно выхоженным.
8. Иллюзия узнаваемости бытия
Подал он его впервые при глупом обстоятельстве. Когда во время взлёта Габриела потребовала у меня пристегнуться ремнём, я наотрез отказался последовать примеру окружающих. Я думал о чём-то своём, сердился на то, что в жизни не бывает праздников, презирал вселенскую и мою собственную неистребимую глупость и старался не открывать глаз, потому что с закрытыми глазами слышишь не всё.
— Пристёгиваться не буду! — объявил я Габриеле. — Тесно! — и добавил: — Вообще везде тесно!
— Как это так? — удивилась она и метнула взгляд на Джессику рядом со мной. — Все вокруг вас сидят пристёгнутые… Даже ну… Ну, все!
— Габриела! — повторил я. — Ремень мне не нужен!
— Всем нужен! Помогает усидеть при случае.
— При каком?
— Например, при торможении. Гарантирует, что пассажир усидит и никуда, не дай бог, не вылетит…
— Никуда вылетать не собираюсь! — взбесился я.
— Это произойдёт против вашей воли, — вмешался Займ.
— Против моей воли уже ничего не произойдёт! — выпалил я.
— Кое-что происходит без нашей воли! — поделился сзади опытом Джери Гутман. — Пристегнитесь же!
— Не ваше дело! — рыкнул я, не оборачиваясь. — И молчите!
Джерри воспользовался советом, но взамен тогда и возник впервые голос Стоуна.
— Молодой человек, — выложил он, но уставился на Джессику, — позвольте поделиться опытом. Видите шрам на моём лице? Отвратительно, да?
— Конечно же нет! — ответила Джессика.
— Благодарю вас! — улыбнулся он и прочистил горло. — Некоторые даже говорят, что это романтично…
— По-моему, правы именно вы, — сказал ему я.
— Но зато вы не знаете отчего у меня этот шрам.
— Знаю и это: не пристегнулись ремнём!
— Да, не успел! Покупаю, значит, автомобиль Феррари и, раскатывая его на опушке собственного леса в Вэстчестерском графстве, думаю: к чему пристёгиваться на пару минут! Но, как говорят в народе, мы предполагаем, а бог располагает… Не бог, конечно, а судьба, я в бога не верю, то есть — не верю я в примитивное, массовое представление о боге. бог — это совсем другое, знаете! Так вот, судьба, увы, распорядилась иначе, а судьба, как говорят в народе, злодейка! И капризница! Пришлось вдруг резко тормознуть: встречный пень! И вот вам, пожалуйста — врезаюсь лбом в стекло! А рядом сидел, как говорят в народе, старый дружище. Вы его знаете, мисс Фонда, — не отводил он взгляда от Джессики. — Это был Пол Ньюман! Чёрт со мной, думаю, кому я нужен в мире высокого искусства! Я испугался за настоящего художника, за Пола… Вы-то знаете — какой он души мужик, Джейн!
Потом он вынул из ворсистого бумажника малахитового цвета розовую визитку и велел Габриеле передать её Джессике.
— Так что же с Ньюманом? — забеспокоились сзади.
— Пол умница! — бросил он через плечо. — Пристегнулся — и никакого шрама… Большой художник! А жизнь — штука сложная, знаете…Приходится тормозить и — если не пристёгнут — вылетать из сидения!
— В воздухе тормознуть самолёт может только встречная скала, — смягчился я. — А мы летим над океаном. Столкнувшись же с горой, — не дай бог, хотя я тоже больше верю в судьбу, чем в бога, — столкнувшись с горой всё равно не обойтись без шрамов…
— Ой, Господи! — впервые же взвыла тогда впереди меня старушка с напудренным, как в гробу, лицом. — О чём вы говорите?! Пристегните же его к креслу! Если что — он же полетит на меня, а у меня печень!
— Ну, пристегнитесь же, ей-богу! — взмолилась Габриела.
— Никаких ремней! — отрезал я и отвернулся к окну.
— Придётся звать Бертинелли! — закапризничала она.
— Да, зовите капитана! — вернулся голос Джери, и весь Первый класс одобрительно загудел.
Габриела решительно качнула сильными бёдрами, развернулась и пошла в капитанскую рубку, оставив за собой на потребление Займу душистое облачко московских духов «Красный мак».
— Вы это на меня, по-моему, и злитесь, — сказала мне шёпотом Джессика.
— На себя. А вы мне как раз интересны. Не тем, что похожи… А тем, что не хотите быть собой.
— Перестать быть собой невозможно, — сказала Джессика. — Смотрите! — и, приподняв украдкой сумку на коленях, показала мне свой незастёгнутый ремень. — Я тоже не люблю тесноты!
Я рассмеялся.
— Я вас рассмешила, да? А хотите ещё? Этот хрыч, справа, говорил тут о ветровом стекле, помните? А вот вам про это такая загадка: мчится Феррари со скоростью света, а навстречу — комар, прямо в стекло. Скажите — что мелькает в комарином мозгу в последний миг? Можете представить?
— Могу. Мелькает мысль: «Главное — не летел бы рядом Ньюман!»
— Нет! В последний миг в комариной башке мелькает жопа! Подумайте!
Я подумал, расхохотался и сказал ей:
— А знаете что мелькнуло сейчас в моей? Что вы мне ещё и нравитесь! — и, перехватив взгляд обладателя Феррари, я добавил. — И не только мне…
— А он дундук!
— Вы его знаете?
— Это Мэлвин Стоун из «Мэлвин Стоун и Мэлвин Стоун». Знает и он меня, но не догадывается.
— Клиент? — вычислил я.
— Давно, когда начинала, — и подняла взгляд на нависшего над нами Бартинелли. — Вы к нам, капитан?
Капитан наступил Займу на ногу, но извинился не перед ним.
— Прежде всего хочу попросить у вас прощения за суету, — сказал он, волнуясь, Джессике. — Поверьте, такое у нас не часто. Вам случайно не хотелось бы, скажем, поменять место, мисс Фонда?
— Ни в коем случае! — возмутилась Джессика.
— Вот видите, — обратился он ко мне, — у вас такая учтивая соседка, а вы отказываетесь пристегнуться. Может, и ей тесно, но она не бунтует, хотя — и об этом знает весь мир — она бунтовать умеет. Правило, любезный, есть правило.
— У меня — своё правило! — ответил я. — Не нравится — разворачивайтесь и высаживайте меня в Нью-Йорке!
— Тоже — ни в коем случае! — потребовала Джессика.
— Не буду, — успокоил её Бертинелли и обратился ко мне. — Но придётся выписать штраф. Триста долларов.
— Плачу я! — воскликнула Джессика и положила руку мне на плечо. — Не откажите!
— Джейн, позвольте это сделаю я вместо вас! — вмешался Мэлвин Стоун. — Не откажите!
— Конечно, — кивнула она. — Я почти никогда не отказываю. Если платят…
— Пусть платит сам! — пискнул Джерри. — И пусть пристегнётся!
Первый класс — из уважения к звезде — его в этот раз не поддержал. Наступила неловкая пауза.
— Почему все молчат?! — возмутился Джерри.
Голос подал Займ:
— Я не буду! — взорвался он. — Сколько это можно терпеть?!
— Возьмите себя в руки, молодой человек! — возразил ему бархатный голос Стоуна. — Подумаешь, пассажир не пристегнулся ремнём! Они тут и ни к чему: в воздухе — ни гор, ни даже пней…
— При чём тут ремень! — горячился Займ. — Попробуй взять себя в руки, когда на ноге стоят капитаны!
— Что вы! Неужели это ваша нога? — побледнел Бертинелли. — А я, дурак, стою и гадаю: что ж это тут у меня под ногой дёргается? Тысячу извинений, профессор! Сто тысяч!
Не переставая бледнеть, капитан развернулся и исчез.
Займ повернулся к нам с Джессикой и буркнул:
— Макаронник! А ещё и штрафует! И это — в свободной стране!
— Мы не в стране, мы в воздухе! — огрызнулся Гутман.
— Это воздух свободной страны! А он штрафует! За то, что не дают себя связать! Это тебе не древний Рим! И мы пока не в старой России!
Первый класс одобрительно загудел: мы, мол, пока не в старой России! Под дружный галдёж «первоклассников» погасли все запретительные таблички. За окном услужливо расступились мелкие облака, а в них качнулся солнечный диск. Стало вдруг легко и просторно. Я отвернулся к окну. Слева лежало бело-голубое пространство, привычное, как потёртые джинсы.
Я закрыл глаза и вспомнил, что облака, которые только что разглядывал, напоминают разрозненные образы из не понятых мною легенд — высокие соляные столбы из библейского мифа, печальные снежные бабы из давних зимних сказок, и — из фильмов — пышные шляпки атомных грибов на тоненьких ножках. Никого уже не пугающие, а, напротив, внушающие иллюзию узнаваемости бытия. Пространство высоко над землёй застыло в таинственных, но примелькавшихся символах.
