Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ)

Кларисса Торнвилль, старшая дочь наследника Харвея Торнвилля, прибывшая в сопровождении своей вдовствующей тетки, с интересом рассматривала многочисленные образы, живущие на картинах седых мастеров. В большинстве случаев было на что посмотреть, однако спустя четверть часа девушка и ее пожилая спутница слегка подустали: слишком много ярких впечатлений, слишком много явных талантов. Чувство восхищения притупилось, и на место его незаметно пробралась скука.

— О Всевышний, Марго. Все так отвратительно прекрасно. Даже некого поругать и возмутиться, как такой бездарь смог попасть на выставку, — обратилась Кларисса к тетушке. Пожилая дуэнья красноречиво закатила глаза.

— У хозяина великолепный вкус, Кларисса. Он бы не допустил ничего такого.

— Жаль… Совершенство в чистом виде обычно вызывает тошноту, — насмешливо заметила девушка.

Кларисса была довольно хороша собой. Стройная, рыжеволосая с красивой нежной кожей, она обычно привлекала восторженные взгляды мужчин. Портил ее только надменный взгляд холодных голубых глаз, таящий в себе скрытую насмешку. Кларисса слегка презирала тех, кто стоял ниже ее, и с вызовом смотрела в глаза тем, кто обладал большей властью. Окружающим было с ней нелегко, хотя, если она хотела, могла казаться очень милой особой.

Скука в основном была главной причиной, толкавшей ее энергичную натуру на поиски объектов для насмешки. Кларисса остановилась у одной из колонн зала и, прикрывая ладошкой зевок, скользнула придирчивым взглядом по соседней стене. Внимание ее привлекла довольно необычная картина: красивая обнаженная девушка слилась в любовном экстазе с омерзительным крылатым драконом, почти вдвое больше ее самой. Приглядевшись повнимательней, Кларисса увидела, что на самом деле ничего омерзительного в драконе не было. Напротив, он был очень даже симпатичен, просто сама картина казалась достаточно абсурдной, чтобы попасть под острый язычок Клариссы.

— Посмотри, Марго. Какая ужасная пошлость: картина откровенного прелюбодеяния девушки и мифического существа. Должно быть, у автора больная фантазия.

— Драконы исчезли пару веков назад, — согласилась тетка и с интересом посмотрела на картину.

— Что ты, дорогая, неужели ты всерьез веришь в эти сказки? Драконов нет, и никогда не было. Как и любви между этой красавицей и мерзким чудовищем.

— Картина написана с натуры, — неожиданно раздался слегка дрожащий старческий голос.

Кларисса оглянулась и увидела рядом дряхлого сгорбленного старика с длинными, совершенно белыми волосами. И только глаза его — ослепительно синие — показались ей удивительно молодыми.

— Неужели ты скажешь, старик, что видел живого дракона? — рассмеялась Кларисса.

— Картину написал мой дядя Эйнольс. Ей уже более трехсот лет.

— Надо же, — продолжала веселиться наследница Торнвилля, — А сколько лет тебе, художник?

Старик ничего не ответил, только снял картину со стены и стал смотреть, держа перед собой обеими руками. Кларисса, пересилив гордость, стала рядом, пытаясь заглянуть ему через плечо. На удивление старик оказался высоким, так что ей пришлось прижаться щекой к его рубашке, чтобы видеть картину. Кларисса заранее сморщила нос, ожидая, что сейчас повеет старческим смрадом, однако от художника пахло лишь красками и полевыми цветами, которые охапками тащили деревенские парни своим неприхотливым возлюбленным.

Вблизи картина оказалась совершенно иной, чем показалась Клариссе на первый взгляд. Поза, в которой замерли незадачливые любовники, поражала страстью, сквозившей в каждом изгибе застывших тел. Глаза девушки были закрыты, но на лице написаны радость и сладостная истома. Дракон прикрывал своим изогнутым хвостом ее грудь и бедра, а во взгляде его было столько любви и нежности, что Кларисса замерла, пораженная тем, как искусно мастер сумел передать чувства влюбленного чудовища.

Краски не просто лежали на холсте, укрощенные талантливой рукой гения. Они жили, они играли, и картина дышала, пылала чувствами и говорила на давно забытом языке, рассказывая восторженному слушателю свою сокровенную тайну…

Далеко-далеко, до самых истоков уходящих в туман скалистых гор простиралось царство Даллиаров. Это было еще в те времена, когда жители помнили, откуда они пришли в это странное царство, и кем они становились, когда вновь покидали его пределы.

Тогда Земля Первозданная была еще открытой, но даллиары не слишком часто наведывались к простым людям. Им было хорошо здесь, на этой цветущей земле.

У даллиаров была собственная культура: более мягкая, более искусная и требовательная, чем у людей первозданных, потому что даллиары были сильны, но не слишком тщеславны, и поэтому более свободны и независимы, чем первозданные, чьи умственные способности изрядно затормаживались непрекращающейся борьбой за власть.

И все же Земля Первозданная была прекрасной, манящей, сулящей призрачную свободу, ибо даровала даллиарам не столько каменистую почву, сколько бескрайний небесный свод…

В глубине прохладного грота, скрываясь от полуденной жары, удобно расположились за дружеской беседой несколько молодых даллиаров. Несколько парней и девушек вели непринужденный разговор, часто прерываемый взрывами дружного смеха.

Несмотря на полную увлеченность этим милым занятием, молодые люди сразу заметили, как на пороге грота появился гость. Это был Тарьял, младший сын советника. Тарьял никогда не появлялся просто так: он всегда приносил только важные новости. Но в этот раз лицо его было веселым.

— Благословляю вас, юные даллиары, на свободное небо.

— И тебе наше благословение, Тарьял, — раздалось в ответ. — С чем пожаловал?

— Как всегда — с новостью. Утром горлицы принесли из Первозданной Земли послание. Люди оставили его в ущелье драконов. Они просят, чтобы драконы, покинувшие их Землю много лет назад, вернулись и защитили их от ящеров. Взамен они обещают подарить сундук золота и отдать в жены дракону одну из дочерей правителя.

Стены грота вздрогнули от приступа всеобщего веселья. Юноши покатились со смеху, а девушки улыбнулись и покраснели. Все знали насколько нелепы эти дары: золото не представляло для даллиаров такой ценности как для первозданных, а мысль о браке между человеком и драконом корнями своими уходила глубоко в древние сказки. Так что помочь первозданным даллиары могли лишь из чувства жалости или забавы ради. А последнее было уже интересным, потому как за последние сто пятьдесят лет все полеты драконов были довольно скучными и безобидными, ограниченными в основном ущельем драконов.

— Друзья, — громко сказал молодой даллиар по имени Руфус, и все сразу замолчали, — Это ведь прекрасная возможность развлечься и показать себя теми, кто мы есть — настоящими драконами. Заодно потешим первозданных новыми сказками. Главное, чтобы нам не пришлось особо рисковать. Что скажешь, Тарьял? Просвяти нас, что это за ящеры?

— Так, мелкие пакостники. Банды умственно отсталых карликов, которых мы вытеснили к туманным истокам. Они проникают через источник и становятся ящерами, напускают на первозданных ужас и развлекаются тем, что поедают тех, кто не может за себя постоять, разрушают дома, целые деревни. Первозданные люди страдают от голода и страха.

— И это ты называешь мелкими пакостями? Недостойная шелуха драконьего семени! Возомнили себя равными драконам и не боятся нашей клятвы защищать первозданных! — в гневе воскликнул Руфус. — Гляди, вскоре смрадом этих зловонных карликов наполнятся наши долины. Наглость имеет свойство плодиться и расти. Друзья, предлагаю устроить охоту. Кто со мной?

Молодые даллиары дружно закивали головой, и по гроту покатился гул оживленных рассуждений. Это казалось так весело: совершить вылазку на Землю Первозданную, полетать под лучами солнца, размахивая крыльями всласть, да еще и проучить дерзких карликов.

Только одной Элайне было не до веселья. Мысль о том, что первозданные люди готовы отдать одну из своих женщин в жены дракону, сначала развеселила ее, но затем разбередила в ноющем сердце кровавую рану.

— Руфус, — тихо прошептала Элайна и положила ладошку, украшенную модным цветочным орнаментом из янтарной крошки, на его твердое мускулистое плечо.

Руфус обернулся и как бы ненароком стряхнул ее руку. Элайна заметила, что в ярко-синих глазах его мелькнуло раздражение, горьким эхом отозвавшееся в заплакавшей в миг душе.

Руфус ничего не ответил Элайне, оставив без внимания ее красноречивый жест, но девушка уже привыкла к его холодному безразличию. Привыкла, но это не значит, что смирилась, и продолжала следовать за ним, словно безмолвный призрак, куда бы он ни шел.