Виктор Пожидаев - Чистые струи
— Посиди, отойди немного… Пойду.
Васька вжался спиной в раскаленные упругим солнцем бревна, почувствовал в этом что-то по-матерински успокаивающее, нежное и надежное. Закрыл глаза, войдя в желто-красную глубину солнечного океана. Немного посомневался, потом решился и, скользнув в нее всем расслабленным, обезвешенным телом, потек в ласковое, обезболивающее пространство.
Проснулся Васька оттого, что чуть не свалился с крыльца. По-прежнему выжигало из воздуха влагу отдохнувшее за неделю ненастья белое летнее солнце, высвечивало самые затаенные уголки вытоптанного Машкой и исцарапанною курами двора. Тихо, покойно было вокруг. Над огородом суетились бабочки и маленькие лесные синицы.
Васька вытащил из-под рубашки жесткие кроличьи лапки, положил на ступеньку и стал смотреть на них — уже без волнения и испуга. Что-то странное было в этих лапках, но что — не приходило на ум, да и разморенный сном Васька еще не мог задуматься как следует.
Злой и нетерпеливый топот напомнил ему о несчастной узнице Машке, привыкшей непрерывно наталкивать чем-нибудь свое перекошенное брюхо.
Васька снял с крыши сарая немного подржавевшую косу, осторожно почиркал ее круглым точильным камнем и направился в березняк. Сверху трава была сухая, блескучая, но Васькины следы быстро наполнялись желтой прозрачной водой, таящейся под сплетением жадно сосущих влагу корней.
Васька шуркнул несколько раз плоским стремительным лезвием, подбил в кучу легко осевшую и свалившуюся набок массу духмяного корма. Потом вытащил из брюк залоснившийся от трений ремешок.
Вязка получилась совсем небольшая, но тяжелая: трава уже наглоталась охлажденной в тучах жидкости.
Машка почувствовала приближение кормильца, с безобразной силой стала вдавливать в дверную щель накалившийся от голода глаз.
— Спрячься! — грозно сказал Васька и отодвинул засов. Не успел толком войти, а скотина уже выхватила из вязки пук. Показалось — мало. Бросила его на пол, раззявила рот пошире, кинулась за вторым, но промахнулась и зацепилась рогом за ремень.
— Чтоб тебя куры съели! — сердился Васька, крутясь подле ошалевшей от навалившейся на нее тяжести козы. Кое-как ухитрился распустить ремень, и трава разлетелась по изгаженному курами полу. — Жри теперь!
— А ты привязывай ее в лесу, — сказал из-за спины дядя Игнат. — Привыкнет, не барыня.
Машка вздернула морду и подарила егерю не сулящий добра взгляд. Тот передернулся, как от озноба, и отошел к крыльцу.
— Вот почему так, Васек, — спросил он, разглядывая кроличьи лапки, — чем добрее человек, тем больше тварей на него бросается? Вот идем вчера… Откуда ты их взял?
— В школе… — Васька присел рядом, заволновался, глядя на удивленного дядю Игната.
— Да ты знаешь, что ими лет сто со стола сметали?!
Вот ведь! Как же сам не догадался! Шерстка на подушечках вытерта, а коготки измочалены, стали похожи на раздавленные кончики куриных перьев.
Васька шел рядом с егерем и со стыдом вспоминал свою панику… Как не похож он на этого небольшого, уверенного в себе человека!..
Петр Васильевич уныло сидел на крыльце школы.
— Приветствую коллегу! — бодро и насмешливо сказал егерь.
— Шутишь еще!
— Какие шутки… Сколько у тебя лопат?
— Пятьдесят штыковых и двадцать совковых. А что?
— Окапываться будем. Соберем мужичков с ружьями и устроим засаду.
Директор покачал головой, ухмыльнулся:
— Силен! А я вот не догадался… Один пытался, чудак.
Балашов направился к шедам. Ушастики толпились у дверец, нетерпеливо тыкались мордочками в сетку. Оголодали! Разве один человек справится с такой оравой?
— Сидит! Сидит… — Балашов не останавливался, мельком поглядывая на одиночные клетки. Подошел к вольере с молодняком.
— Васильич! Отсюда пропадают?
— Видимо…
— Но ты посмотри на их лапки! Разве сравнить с этими?!
Петр Васильевич даже подпрыгнул немножко от удивления и радости. По-детски засмеялся, страшно довольный приятным исходом этой, напугавшей его самого и родителей истории. Он еще тряс, как барабанными палочками, старенькими лапками, когда подошла сторожиха с большой черной лайкой. Собака вдруг заволновалась, засуетилась, задрав подслеповатую морду.
Балашов выхватил у директора лапки, широко размахнулся и бросил их за вольеру. Лайка взвизгнула, вырвалась из круга людей и тяжелыми прыжками понеслась за ними. Немного спустя появилась в конце шедов, улеглась, придавив могучими лапами никому не нужную добычу.
— Вот он, хищник! — сказал Балашов и направился к собаке. Присел перед ней на корточки, говоря что-то, протянул руку. Лайка не шевельнулась. Егерь потянул к себе лапки. Собака вскочила и жалобно заскулила.
— Ну, Вера! — крикнул Балашов. — Поймали вора!
Сторожиха напряглась, сжала худенькие кулачки и уставилась испуганно — то ли на собаку, то ли на Балашова. Ваське показалось, что вот-вот она набросится на егеря. Но она заплакала вдруг — громко, отчаянно, будто убили кого. Петр Васильевич устремился было к ней, но, застигнутый грозным вскриком Балашова, застыл в неудобной позе. Бахра промахнулась, клацнула зубами.
— Ч-ч-черт знает, простите, что… — Директор отходил от испуга, но стоял не шевелясь.
— Вера, перестань! — тряс Балашов сторожиху за плечи. — Не ела их Бахра, не ела! Слышишь?
— Ох и шуточки у тебя… — Директор вздохнул, поглядел на жмущуюся к ногам хозяйки собаку.
Наконец тетя Вера успокоилась, но еще долго сморкалась в подол фартука и им же вытирала глаза.
— Чужие это лапки! — возбужденно говорил Васька. — Чужие! Просто Бахра натаскала их сюда.
— Зачем? — удивился Петр Васильевич, кивнув собаке. Получилось, будто у нее спросил. И Бахра вдруг потупилась, скульнула виновато. Балашов прыснул. Засмеялась и тетя Вера, сразу помолодев и зарумянившись. Директор недоуменно посмотрел на них, на Ваську, Ваське смеяться было неудобно.
— Ну-ка дай-ка крольчонка! — неизвестно кого попросил Балашов и сам полез рукой в вольеру.
Бахра вскочила, напряглась.
Егерь погладил серенького несмышленыша, осторожно пустил на землю.
— Поскакал, стервец!
Бахра в два прыжка настигла его, поддела носом, занеслась, развернувшись, вперед и прижала к песку подрыгивающее задними лапками пушистое тельце.
— Сожрет! — восхищенно и испуганно воскликнул Петр Васильевич. Оглянулся на егеря: ты, мол, виноват!
Бахра нежно облизывала крольчонка, удерживая его полусогнутыми лапами. Потом взяла за шиворот, поднялась, грузная, и, косясь на людей, понеслась к вольере.
Даже у Балашова полезли вверх брови.
По дороге домой егерь молчал. Васька поглядывал на него и молчал тоже.
…Вот здесь подхватил Ваську на руки испугавшийся сосед дядя Коля. Как давно это было!
— Опять кружат! — встрепенулся Балашов. Впереди за речкой — над Васькиным домом — распластались два знакомых коршуна. Васька представил, как нервничает сейчас сосед дядя Коля, лишившийся ружья, наверное, на веки вечные. И жалко стало его, ненавидимого егерем Балашовым, козой Машкой и, очень может быть, — собственной женой, тетей Зиной. После суда уехала она в город — и молчок. Почтовый ящик на всех один…
Странно как-то! Вон мать, разве уснет, пока отца нет? И не было такого, чтобы родители Васькины поругались… А соседи без этого не могут. «Дура баба!» «Черт лысый!» И не совестно… Да такие слова кому хочешь душу отравят.
— И что же он все-таки за человек? — Дядя Игнат будто не сомневался, что Васька думает сейчас о соседе. — Не знаю! Но сегодня мне показалось, что он не совсем уж и дерьмо.
— Мне тоже… — Васька говорил от чистого сердца.
— Ну что, малыш! Срежем стервятника?! — повеселел егерь и прибавил шагу.
Васька заскочил за ружьем и наткнулся в сенях на мать.
— Ну-к! — успела ухватить его за рукав. — Как угорелый. Не ел поди с утра!
— Ел, ел! Пусти, мам! Там коршуны кур порешат.
Балашов был уже с вертикалкой, но не стрелял — ждал Ваську. Увидел, что тот без ружья, опечалился. Конечно, и сам хотел помочь малость не совсем уж пропащему соседу, но протянул ружье Ваське. И тут же схватил его обратно: хлопнула калиткой Васькина мать.
— Может, отпугнуть просто, Игнат? — спросила, тревожно вглядываясь в осмелевших, не скрывающих намерений птиц.
— Поздно пугать! — Балашов сдвинул предохранитель. — У Николая курицу раздербанили… Э-э! Глаза слепит… Стрельнешь, Вась?
Васька посмотрел на мать, а мать — на него. Оба изучали друг друга…
— Папкина удобней… Возьму, мам?
И увидев, что мать замялась, понесся к дому.
Заслышав стрельбу, вывалился из дому сосед дядя Коля. Закрутился, возбужденный, подле, дохнул на Ваську перегаром:
— Хлеще, Васек! Хлеще! Во-о! — заорал как мальчишка. — Влепил, в макушку влепил! Посыпался, соколик.
