Максим Матковский - Попугай в медвежьей берлоге
– А каким я казался?
– Ну, ты всегда зубрил там свой арабский язык… ходил весь такой тихоня, постоянно сам…
– Слушай, – сказал я. – Может, мы вина возьмем? Выпьем бутылочку за встречу, а?
– Ну, не знаю, – засомневалась Лена. – Тут вино дорогое…
– О, за это не переживай… угощаю!
– Правда?
– Мне не тяжело. Я сегодня как раз получку забрал и все равно планировал где-нибудь посидеть. Знаешь, сколько получил? Пятьдесят тысяч гривен…
– Сколько?! – спросила Лена и поперхнулась.
Я махнул рукой, мол, лучше тебе, женщина, об этом и не думать. Вдруг в обморок свалишься, мало ли?
На вопрос официанта, какое вино нам принести, я ответил, что полусладкое из дорогих грузинских, да поживее, и опять брезгливо махнул рукой. Мол, каждый день здесь отдыхаю, а он, полудурок, до сих пор не запомнил мои предпочтения.
Когда официант принес вино и начал разливать его по бокалам, я заметил в другом зале ресторана, более тесном и интимном, преподавателя японского языка. Толстощекого баловня судьбы тридцати лет, он сидел с двумя молоденькими студентками необычайной красоты. Они флиртовали и тоже что-то выпивали. Преподаватель японского языка слабо разбирался в грамматике, у преподавателя японского языка было скверное произношение и скудный словарный запас, за частные уроки он брал только долларами, взятки он брал как деньгами, так и элитным алкоголем, преподаватель японского языка имел свой личный кабинет на первом этаже Института филологии и имел дочку декана – прыщавую уродливую бабенку.
Вот в чем его секрет: дочь декана была настолько страшной, что даже самые изворотливые и расчетливые сукины дети не рисковали к ней подкатить, а он подкатил, и, естественно, она ответила взаимностью, декан был не против! О нет, он только обрадовался, что удалось эту страхолюдину хоть кому-то сбагрить. Поэтому декан и закрывал глаза абсолютно на любые фокусы горе-жениха. Хоть взятки, хоть шуры-муры со студентками, только бы он не бросил его одушевленное бревно. И не думайте, что я какой-то там переборчивый касательно женщин и сужу людей исключительно по внешнему облику. Вовсе нет. Уверяю, если бы вы увидели дочь декана при свете дня, а не в филологическом мраке института, то бежали бы без оглядки несколько суток, а потом сели бы на поезд и ехали бы три недели, а после еще два месяца плыли бы на пароходе, пересели бы на самолет, а потом на ракету! До чего страшный человек! Двухнедельный утопленник, облепленный жабами, – и тот красивее.
Пока Лена что-то там болтала, я представлял, как преподаватель японского языка ложится с дочерью декана в кровать, как он затыкает нос и зажмуривает глаза, как ее руки, напоминающие пакостные болотные растения, шарят по его спине.
Теперь-то спустя несколько лет размышлений до меня дошло, почему в институте царит мрак!
К вину принесли закуску.
– Я встречалась с Сашкой месяц назад, – сказала Лена (Сашка – наш однокурсник).
– И как он?
– Нормально, работает менеджером.
– И что втюхивает? – с усмешкой спросил я.
– Продает натяжные потолки вроде.
– Ооой, – выдохнул я. – Зачем тогда было учиться пять лет? Не понимаю таких людей.
– Сашка мне сказал, что ты преподаешь в КИМО на полставки…
– Чушь! – излишне громко выкрикнул я, чем привлек ненужное внимание посетителей и персонала.
– Но он сказал, что ты…
– Вранье! Сашка всю жизнь был треплом… треплом и пьяницей! У него вечно изо рта несет, он даже зубы не может почистить!
– Так ты не преподаешь? – спросила Лена.
– Преподавать?! Ха-ха! У меня нет на это времени. За копейки горбатиться. Дебилов учить… кому это надо?
Выпив два бокала вина, Лена немного раскраснелась и схватила меня за руку.
– Я в больнице две недели лежала, – сообщила она доверительным тоном. – Так тяжело было. Думала, я там кончусь.
– Две недели? А что случилось? Что-то серьезное?
– Имплантаты ставила.
– Куда?
– В грудь.
– И как ты себя чувствуешь? Я имею в виду, они ощущаются, мешают?
– Нет, я их вообще не замечаю.
– А какой теперь размер?
– Третий.
– А был какой?
– Второй. Хочешь потрогать? – И, не дождавшись ответа, она чуть подалась вперед и приложила мою ладонь к своей левой груди.
У меня сперло дыхание, запрыгала печень и застучало в висках.
– Ну, как тебе? – спросила Лена.
– Неплохо, – ответил я, с трудом скрывая волнение. – Действительно неплохо…
(Сам-то я женские груди последний раз трогал пять лет назад на школьном выпускном, и груди эти были сморщенными и обвисшими, и вокруг сосков росли длинные черные волоски, и груди эти принадлежали пьяной, уснувшей в гардеробной учительнице пения!)
– Мне очень нравится, как доктор все сделал. Настоящий профессионал, – сказала Лена.
– Да-да, слушай, а может, потом ко мне пойдем? Домой? Посидим еще? Выпьем? – спросил я.
– К тебе через дорогу?
– Ну, да.
– Можно, – согласилась она.
Наконец, я дождался, пока Лена отойдет в дамскую комнату, обнял свой дешевый дерматиновый портфельчик и незаметно для всех выскользнул на улицу в дождь.
Глава 6
Через неделю зарплата иссякла. Я совершенно не умею экономить.
Что хорошо в работе ассистента кафедры на полставки, так это наличие свободного времени. Я позвонил в бюро переводов «Кипарис», затем позвонил в бюро переводов «Рамсес», потом позвонил в бюро переводов «Посол», и позвонил в бюро переводов «Йеп», и позвонил в бюро переводов «Азбука». Предварительно я разослал им свое резюме, где наврал с три короба про нефтяные компании, постоянные командировки и переговоры. Мне отвечали монотонные женские и мужские голоса, не имеющие ничего общего с состраданием: «Работы нет; мы с вами свяжемся; мы будем иметь в виду; спасибо, что позвонили, при первом же удобном случае; у нас есть свои штатные переводчики!»
Сколько же переводчиков арабского языка в Киеве?! Вагон и тележка. Университеты – фабрики бесполезных профессий, тьфу!
После неудачи с переводческими конторами я решил попытать счастья в агентстве знакомств с пестрым названием «Орхидея любви» и рядом других агентств, которые занимались сводничеством украинских невест и престарелых, богатых и не очень иностранцев. У них также не было работы. В институте я частенько переводил паспорта, свидетельства о рождении и разного рода бюрократические справки для сводников. Они не отказывали мне, нет, трубки брали только женщины, и, судя по голосам, очень миловидные женщины, в сладких голосах сводниц было куда больше утешения и сострадания. Я кутался в эти голоса, будто в пуховое одеяло морозной ночью. Одна дамочка из «Сиреневого прибоя» назвала несколько раз меня милым и дорогим, она даже сказала, что ей очень жаль и в случае чего я буду первым, к кому она обратится.
Разыскав в Интернете реквизиты посольств Ирака, Саудовской Аравии, Бахрейна, Ливии и других арабских стран, я после работы отправлялся в эти самые посольства и просиживал в приемных, словно в ожидании зубного врача. Можно было целый день просидеть и не дождаться от посла или хотя бы заместителя посла благосклонности. Под конец посольского рабочего дня ко мне выходили какие-то мелкие дипломатики и со скучающими рожами сообщали, что сегодня ничего не выйдет. Да и завтра ничего не получится. У нас нет для вас места. У нас свои переводчики. Целых три штуки.
Да вы что, издеваетесь, что ли?! Сколько же вы наштамповали переводчиков?!
Больше всего мне не понравился прием в сирийском посольстве. Мало того, что я прождал на улице возле будки охранника два часа, как попрошайка, так на меня еще и наорала секретарша – дамочка пышных форм, прикидывающаяся арабкой. На мою просьбу о чашечке кофе она подхватилась со стула и выпучила глаза.
– Здесь вам не кафе!
– А где же хваленое арабское гостеприимство? – поинтересовался я и вышел вон, размахивая от злости дерматиновым портфельчиком.
Нет, ну вы видели, чтобы арабская женщина себя так вела? Арабская женщина не кричит на мужчину, арабская женщина – кроткая и рассудительная. Арабская женщина осознает мужскую силу, преклоняется пред ней, арабская женщина подает кофе. Поистине, только мужчина может повышать голос, а не эта вот… Нет, все-таки нам следует кое-чему поучиться у арабов! Мне хотелось ей сказать, что до арабки ей очень далеко!
Только портфельчик мог быть моим другом, только он мне соболезновал, только он знал правду о моих мытарствах и переживаниях.
Хвала небесам, срок действия проездного на метро еще не истек, и мне не приходилось добираться в КИМО пешком. Я мог бы взять взаймы у сестры или родителей, но это бы стало серьезным ударом по моей независимости. Сестра и мать названивали мне буквально каждый вечер, я не отвечал на звонки и посылал им эсэмэски, мол, извините, сейчас очень занят, сейчас как раз сижу на важных переговорах, не могу говорить, да-да, переговоры затянутся до поздней ночи.
