Владимир Митрофанов - Врачу, исцелись сам!
Говорят, у него была любовница – медсестра со второй терапии. У этой медсестры было двое детей, а сама она была несколько лет как в разводе. Им обоим было очень удобно это знакомство: спали друг с другом обычно во время дежурств, а в остальное время каждый занимался своими делами, и такое положение всех устраивало. Впрочем, судя по ее реакции на смерть любовника, он никогда не занимал большого места в ее жизни, а был просто временным сексуальным партнером -нужно же было с кем-то спать. В какой-то степени это была идеальная пара: никто не лез ни в чью жизнь, и ничего не требовал от другого. Еще оказалось, что Леня сочинял музыку и песни, и будто бы даже глубокого содержания, планировал когда-нибудь прославиться.
Борисков с Леней лично никогда не общался, песен его не слышал, только что здоровался при входе на работу. Можно было и не давать денег, но Борисков дал, подумав: надо же, Леня-то, оказывается, был бард. Возможно, даже в чем-то самородок, талант.
Ну и что из того? Борискову по работе своей приходилось иметь дело с самыми разными людьми. Тут были и пенсионеры, и рабочие, и бизнесмены, и бандиты, и милиционеры, и священнослужители различных религий, и к тому же люди самых разных национальностей, с некоторыми из которых приходилось даже общаться через переводчика. Иногда в клинике случались и казусы, связанные с некоторыми национальными традициями. Помнится, как-то летом пришлось дежурить в приемом покое. Однажды ночью привезли мужчину-мусульманина с ножевым ранением в живот. Стали перед операцией его раздевать, но раненый никак не давал снять с себя трусы. На подмогу позвали молодую медсестру, довольно крепкую девушку, с трудом сняли трусы и наконец положили на стол. Потом хирург ей сказал: "Таня, он был страшно тобою оскорблен и сказал когда встанет, то непременно тебя зарежет!"
Потом этому раненому инъекции приходилось делать чуть ли не в бедро, или же он спускал трусы только чуть-чуть.
Работала там, в приемном, и одна врачиха, так она брезговала, когда привозили разных вонючих и облеванных, и надо было их раздевать и осматривать. Борисков же относился к этому спокойно. В момент надевания белого халата с ним происходила некая метаморфоза
(поначалу Борискова даже удивлявшая, а потом он к ней привык и совершенно уже не замечал): он сам в этот момент менялся. Возможно, нечто подобное происходит и с другими специальностями: человек в форме становится другим. Так человек в военной форме способен делать поступки, которые бы он в обычной одежде никогда бы не сделал. Надев определенную униформу, простой обыватель становится охранником в тюрьме, водителем, поваром, милиционером, клерком в банке. У банкиров вариантом такой формы является дорогой костюм, галстук и швейцарские часы, а у художников – берет, свитер и бутылка водки.
Конечно, хотя общая тенденция присутствует, и банкиры и художники внутри своей популяции существенно различаются. Внутри медицины были свои несмешивающиеся слои. Профессор, например, вел себя совсем по-другому, нежели простой врач.
Борисков как-то одной на медицинской тусовке, посвященный новому эффективному лекарству, встретил знакомого парня со своего бывшего курса, невропатолога по специальности, совсем недавно получившего звание профессора и только что летавшего куда-то в Юго-Восточную
Азию на конгресс с посадкой на заправку в Арабских Эмиратах. Он рассказал:
– Вашего главного там видел: он в Дубае прямо в аэропорту накупил золота сразу на шестьсот долларов и был этим очень доволен, говорил там одному московскому: "Вот подарок жене и дочке купил на Новый год! Больше думать об этом не надо". Там с нами еще ехала целая компания главных врачей и профессоров из Москвы, и знаешь, как они нажрались в самолете!
– Ты теперь тоже вошел в их клан, чего же ты все секреты раскрываешь? Так нельзя! – пошутил Борисков, хотя ему было в принципе все равно.
– Мне это просто противно! – сказал невропатолог. Потом сделал паузу, добавил: – По крайней мере, пока.
На той же тусовке услышал, как за столиком какой-то подвыпивший дерматовенеролог предложил тост, чтобы нам еще не раз выпивать за деньги наших больных. Борисков, услышав это, сказал невропатологу:
– Понятно, за что нас люди ненавидят. Я тут слышал, как одна тетка в метро вот что говорила о врачах: "Врачи вообще нелюди. Я тут лежала две недели в больнице, так только и видела, что медсестру.
Врач даже не подходил. Им только деньги надо!" Я это на работе рассказал, так молодежь сказала мне так: "А почему врачи должны работать бесплатно? Попробуй-ка, попроси в магазине телевизор бесплатно! Сталин якобы сказал: "Врачи сами себя прокормят!"
Этот однокурсник, профессор-невропатолог только усмехнулся: на метро он уже много лет не ездил.
Кстати, как-то ехали с Жизляем на банкет без машин. В переходе метро увидели старуху с табличкой "Помогите на операцию глаз".
Циничный Жизляй, тут же сказал, посмеиваясь:
– Во, блин, бабушка собирает деньги на лечение, а врачи все это безжалостно у нее заберут! Как говориться, не моргнув глазом.
Заметь, сейчас нередко в фильме героические действующие лица собирают деньги на некую операцию ребенку или родственнику, всегда необыкновенно дорогую. А врачи все забирают – потому что тоже хотят жить богато, ездить на дорогих машинах.
Он считал, что бабушка наверняка из мафии нищих и с глазами у нее наверняка все в порядке. А может быть, и нет.
Кстати, хорошо тогда погуляли. Жизляя даже забрали на обратном пути в пикет милиции на "Петроградской", но он откупился, дав милиционеру пятьдесят рублей и сказав, что сам он оперирующий хирург после тяжелого суточного дежурства, потому и выпил…
В девять часов тридцать минут Борисков зашел в клиническую лабораторию за анализом крови пациента Златогонова. Заведующую лабораторией звали Наталья Геннадиевна Кулик. Она у себя в закутке пила чай, ее всю трясло. Оказывается, она с самого утра поехала на
Красненькое кладбище, чтобы отвезти лапник на могилу отца в связи с годовщиной его смерти. Кладбище утром было совершенно пустынно и у самой могилы ее вдруг со всех сторон окружили более десятка собак, которые скалили зубы и рычали на каждое ее движение. Она схватилась за могильный крест и тихонько, стараясь не делать резких движений, достала мобильник и позвонила диспетчеру в МЧС, которая в свою очередь обещала позвонить руководству кладбища. В этот момент откуда-то из других аллей появилась неизвестная женщина, которая прошла сквозь собак и уверенно сказала Наталье Геннадиевне: "Пойдем со мной!" Наталья пошла и поразило ее то, что, обернувшись через какое-то время, она увидела, что собаки так и остались сидеть на своих местах. Та женщина направилась в храм, который был недалеко от входа на кладбище. Наталья Геннадиевна пошла за ней, но, войдя в церковь, уже ее там не увидела. Когда она уже добралась до работы, ей позвонили на мобильник из МЧС и спросили, жива ли она.
Оказывается, они так никуда еще и не позвонили, а точнее не дозвонились. Однако нужного ему врача-лаборанта, которую звали Лена
Маслова, на работе еще не было. Она как всегда опаздывала. Когда-то, до замужества, она была просто образцовым сотрудником, но после того, как родила ребенка, кардинально изменилась. Она, в подростковом возрасте совершенно на дух не переносившая маленьких детей, внезапно оказалась сумасшедшей матерью. Теперь все ее мысли были только дома с ребенком, за время работы много раз звонила домой, узнавала у бабушки, да как ребенок поел, да как покакал, да как спать легли, да как погуляли, а главное ежедневно опаздывала на работу и всегда пыталась свалить с работы пораньше. Естественно, при малейшей возможности, брала больничный по уходу. Заведующая лабораторией долго терпела, наконец, вызвала ее и сделала замечание, на что та с искренним изумлением ответила: "Вы не понимаете: у меня же ребенок!" – "Ну, и что? – у всех дети! Не можешь нормально работать – сиди дома!" Лена оторопела. Ей совершенно не приходило в голову, что вопрос может стоять так жестко – ведь в мире нет ничего важнее ее ребенка. Ну, поговорили они, и что? Ничего не изменилось.
Все продолжалось по-прежнему. Впрочем, Борисков как человек женатый и детный, на такие вещи не раздражался, относился к этому спокойно.
Это был один из естественных и терпимых женских психозов. Так его жена Виктоша, в общем-то в этом плане очень спокойная, вдруг едва замечала у Олега сопли или кашель, тут же начинала носится по дому и причитать, при этом пеняя Борискову: "Ребенок тяжело болен, а ты ничего не делаешь! Ничего себе врач!" Интересно, что со старшей их дочерью, Лизой, ничего подобного никогда не было. Впрочем, Лиза вообще росла здоровенькой. Олег, напротив, чуть что – сразу сопли до колен.
Борискову в принципе было все равно, ходит Маслова на работу и ли не ходит, ему нужен был анализ Златогонова и немедленно. Златогонов тоже был чей-то ребенок, и у него была мать. И вопрос стоял о его жизни. Однако, поняв, что ждать бесполезно, Борисков попросил позвонить ему, как только получат результаты, и покинул лабораторию.
