Мариуш Щигел - Готтленд
Художник, который рисовал у Бати плакаты, издает роман «Ботострой»[4]. Фамилия Батя в нем не появляется, но всем понятно, что это острая критика «батизма».
Ян Батя подает на Сватоплука Турека в суд. Суд постановляет уничтожить все нераспроданные экземпляры романа. Двести отрядов жандармерии производят обыски во всех книжных магазинах страны. (Как утверждает Турек, жандармов контролируют заведующие магазинов Бати — настолько привилегированное у него положение в стране.)
Многие печатные издания защищают книгу. Тогда фирма «Батя» убирает из них свою рекламу. К примеру, в «Право лиду»[5] она возвращается лишь тогда, когда в очередном выпуске газеты публикуется разгромная рецензия, опровергающая предыдущую хвалебную.
(«Ботострой» переиздадут через двадцать лет, когда в стране сменится политический строй. Тогда же в злинском архиве Бати Турек найдет на себя более восьмидесяти доносов. Батя явно пытался загнать его в угол. Впоследствии Турек напишет, что его посетили представители фирмы, которые заявили, что, если он не откажется от написания новой книги о «батизме», ему придется покончить жизнь самоубийством.)
Год 1935. «Батёвки»
Ян увлечен нумерацией. Улицы называются, например, Залешная I, Залешная II, Залешная III и так вплоть до Залешной XII. Больше всего Подвесных улиц — целых семнадцать.
Батя объявляет международный архитектурный конкурс на жилой дом для семьи рабочего. Свои проекты присылают почти триста архитекторов. Выигрывает дом шведа Эрика Сведлунда — коттедж на две семьи. На недельную квартплату достаточно работать всего два часа.
— Рабочий, имеющий свой дом, полностью меняется, — утверждает Ян.
Такие взгляды на мир буржуазный Запад исповедует уже сорок лет. Домик с садиком превращает простого рабочего в полноценного главу семьи. У него повышается моральный уровень и заостряется ум, он ощущает свою связь с местом и пользуется уважением близких. Существует, впрочем, и другое мнение: рабочий, не живущий в коммунальной квартире казарменного типа вместе с другими семьями, замкнутый в собственном доме, отвернется от коллективных устремлений и синдикализма.
Дома все одинаковые и современные — красные кирпичные коробки пятиметровой высоты (то есть на самом деле низкие). Стиль без корней. Люди называют их «батёвками». На первом этаже на каждую семью приходится по восемнадцать квадратных метров: комната, ванная и кухонная ниша; на втором — еще восемнадцать метров: спальня. Слава богу, есть еще небольшой садик.
(— Жить здесь просто ужасно, — скажет через шестьдесят семь лет Иржина Покорная с улицы Братьев Соуседиков, жена электрика, прошедшего школу Бати. Ей уже семьдесят лет. — Знаете, я скоро умру, по мне это, наверное, заметно, а всю жизнь у меня не было нормальной кухни, ведь этот полутораметровый закуток в коридоре кухней не назовешь! — восклицает она.
— А почему такая маленькая? — спрашиваю я.
— Ну, они делали все, чтобы жизнь проходила вне дома!
По прошествии шестидесяти семи лет Иржина Покорна сидит в садике у красного дома и пьет пиво — все как положено.)
Дома стоят так близко, что жители, даже сами того не желая, контролируют друг друга.
К тому же «батёвки» на улице Паделки II точно такие же, как, например, на улице Паделки IX. У приезжающих в Злин в начале XXI века складывается впечатление, что одна и та же улица автоматически проецируется на следующие, как в компьютерной игре.
Конец 1935 года. Пророк
— Ах, самовоспроизводящийся город, — вздыхает восхищенный гость, решивший посетить Злин.
Этот гость — «пророк архитектуры XX века», автор бесчеловечных «машин для жилья». Его зовут Ле Корбюзье. Это он был председателем жюри здинского конкурса. Это его Ян попросит впоследствии составить план застройки всего города. Лe Корбюзье как раз разработал проект дома Центросоюза в Москве, а через несколько лет ему будет поручен проект здания ООН в Нью-Йорке.
(Некоторое время спустя Ян Батя с гордостью выдаст «пророку» идею еще более широкомасштабную: «Я хочу создать во всем мире дубликаты Злина!»)
Из-за слишком разных характеров до сотрудничества между ними так и не дойдет, и комплексный проект застройки города создадут два чеха — Франтишек Гагура и Владимир Карфик. Карфик два года работал у Корбюзье, год — у Фрэнка Ллойда Райта в Америке. Злину суждено прославиться как первому функционалистскому городу в мире.
Вернемся в май 1935 года. Монополия
В социальном отделе есть свои доносчики, которые выслеживают любовников. Прознав про завязывающиеся отношения, они сразу же докладывают о новой паре начальству. Тогда фирма рекомендует тем вступить в законный брак и завести детей.
Начальник отдела кадров доктор Гербец имеет обыкновение говорить: «Дети — это поводки, на которых мы держим их папаш».
«Батя обладает монополией на человеческую жизнь», — кричат на всех углах красные профсоюзы.
«За всеми чехословацкими правящими и неправящими партиями стоит капиталист», — пишет коммунистическая «Руде право».
И действительно, по крайней мере в Злине все политические партии на выборах в областной совет выдвинули людей Баш. Землевладельцы на третье место ставят директора фабрики Бати в Отроковице, социал-демократы на первое место — высшего служащего Бати, крестьянская партия на третье место — низшего служащего Бати, националисты на первое место — начальника отделочного цеха Бати, фашисты на первое место — начальника мастерских Бати.
Год 1936. Ни шагу…
Реклама обуви в Европе: НИ ШАГУ БЕЗ БАТИ.
Год 1936 (продолжение). Человечество
Выходит антология канонических текстов Яна Антонина Бати.
«Я с ужасом замечаю, что наш честный простой народ становится попрошайкой. Научим людей, потерявших работу, жить скромно, но по-человечески — за свой счет. Требуя от государства пособий по безработице, они ослабляют страну. Возьмемся за ту работу, которую нам дают, работу за любые деньги. Признаем, что получение пособий — позор. Пособие — не проявление гуманности, это убийство человеческой души. Это подкуп слабых».
Как же помочь тем, кто теряет человеческий облик?
Ответ Яна Бати: «Махнуть на них рукой».
Ведь эти люди — согласно общественному мнению — уже давно должны были умереть с голоду, а они все еще живы.
Еще Томаш Батя в 1931 году, увольняя своих работников, предупреждал, что, если они возьмут пособие, дорога назад будет закрыта для них навсегда.
Газеты пишут, что в Злине нет безработных. На самом деле тех, кто потерял работу, город лишает жилья и вынуждает вернуться туда, откуда пришли. Если кто-либо коммунист или профсоюзный деятель, долго в Злине он не задержится. Батя создает собственные картотеки красных.
На случай возможных беспорядков у него есть свои люди: полицейские во всей округе подкуплены. К примеру, девятнадцать сотрудников полиции, живущих в коттеджах Бати, в январе 1934 года получают в награду шестидесятипроцентные скидки на коммунальные платежи.
Сенатор-коммунист Недвед гремит со всех трибун о том, что в Злине прекращает свое действие чехословацкое право.
Вернемся к кризису. Несмотря на то что тысячи людей были уволены, количество производимой обуви не уменьшилось: в 1932 году изготовлено даже на миллион пар больше, чем годом раньше. «Батевский террор», — объясняют эти успехи коммунисты.
В 1936 году у Яна Бати уже четыре дочери, один сын и жена Мария. Нам не многое известно о его личной жизни. Мы знаем лишь, что через два года он привезет жене из непродолжительной заграничной поездки только-только появившиеся нейлоновые чулки. Что он рассказывает ей перед сном?
— Страна нуждается в нашей работе, Маня. Мы — самый крупный налогоплательщик в республике.
28 июня 1936 года. Литература
Ян Батя созывает в Злине съезд писателей. Возможно, памятуя историю с «Ботостроем», он хочет взять под свой контроль литературу.
Батя водит по городу сто двадцать литераторов, а потом предоставляет им слово.
— Я преисполнен радости, что вижу рядом промышленность и литературу. Эти две силы необходимо соединить, — говорит от имени пражских писателей бывший автор декадентской прозы Карел Шайнпфлюг и добавляет: — Литература может многое сделать для производства, как и производство — для литературы.
Батя тут же разъясняет писателям, откуда взялись культурные потребности жителей Злина и его самого: «Бой за улучшение человека мы выиграли».
На следующий день. Сюрреализм
Сто двадцать писателей осматривают картины ста пятидесяти художников в Художественном салоне Яна Бати. (Съезд скульпторов Батя уже организовал четыре месяца назад.) Он, в свою очередь, снисходительно смотрит на купленные им полотна самых крупных мастеров, и его взгляд останавливается на работе Туайен (псевдоним Марии Черминовой), изображающей фантастические яйца, камни и веревки, которые очень хвалил Поль Элюар во время своего визига в Прагу.
