Виктор Свен - Моль
И еще — в той же «Литературной газете», но уже за 13 декабря 1967 года — ликующее описание героя-чекиста, латыша Эдуарда Прамнэка и других верных ленинцев, чекистов-латышей.
Собеседник замолчал, вопросительно разглядывая Автора.
— Так что же? — спросил Собеседник. — Согласны, что Ленина и Октябрь сотворили венгры, китайцы, латыши и все те прочие, которые на русской земле вливались в боевые карательные отряды под флагом Карла Маркса? Трудно не согласиться. Ведь я вам приводил документы, газетные сообщения, причем сознательно и совершенно точно воспроизводил цитаты, тщательно читал фамилии вернейших чекистов-ленинцев, отстоявших «завоевания Октября и утвердивших советскую власть». Среди фамилий этих ленинцев-чекистов, как вы могли убедиться, русских совсем мало, до того мало, что. Будьте спокойны, если бы русские ленинцы-чекисты делали Октябрь для Ленина, о них, празднуя пятидесятилетие ВЧК, газеты верещали бы с азартом. И черным по белому написали бы, что Октябрь не китайско-венгерско-латышский, а именно русский. И всё было бы на месте. Ленина и Октябрь создали русские, за Ленина и Октябрь — в ответе перед историей — сами русские. Тогда что же? Тогда — так вам и надо, русским! Что посеяли, то и жните. Но русские плоховато сеяли. На их плечи легли плоды посеянного чужими руками.
Вот газета «Известия», за 30 мая 1967 года. Со статьей «Красные латышские стрелки». О латышских чекистах.
Между прочим, — тут Собеседник улыбнулся, — это уже просто для вашего сведения: латыши-чекисты для Ленина и для большевиков сделали куда больше, чем китайцы и прочая интернациональная накипь, объединившаяся в те годы в батальоны имени Карла Маркса! Об этом с удивительной откровенностью, свойственной только политическим гангстерам, убежденным в своей сегодняшней безнаказанности, признается статья «Красные латышские стрелки».
Начинается эта статья так:
В историю великого. Октября красными латышскими стрелками вписано немало героических страниц. Бесстрашие латышских стрелков проявлялось при подавлении восстаний. Гремела слава латышских стрелков…
И дальше — весьма характерная откровенность. Среди латышских стрелков, оказывается, не было русских. И когда — в 1967 году — газета «Известия» надумала собрать чекистов-ветеранов и побеседовать с ними, русских чекистов «Известиям» найти не удалось! А вот чекистов-латышей собрала газета «Известия», свезла их в Москву, и усадила за редакционный «круглый стол» Яна Калниня, Кисиса, Шмидре, Пингене, Смилгу и других. Для чего? Для воспоминаний. О чем? Газета «Известия» сообщает:
… о том… как они выполняли различные задания по борьбе с врагами… Как они охраняли Ленина…
Таков «Русский Октябрь». И газета «Известия», как будто бы для развенчания мифа о «Русском Октябре» признается, что «русских рук» не было для охраны. Кого бы вы думали? Для охраны самого Ленина! Вот строчки из газеты «Известия»:
Участники встречи за «круглым столом» вспомнили, как в марте 1918 года, когда советское правительство переезжало из Петрограда в Москву — охрану поезда несли красные латышские стрелки. Участник беседы Эдуард Смилга сказал: «Я охранял вагон, в котором ехал Владимир Ильич».
Участники встречи — красные латышские стрелки — вспоминая прошлое, говорили о том, что при активном участии красных латышских стрелков были разгромлены эсеры, были подавлены восстания в Москве и Ярославле, о том, что латышской дивизией командовал латыш К. Стуцка, комиссаром дивизии был латыш Р. Апин, начальником политотдела был латыш Р. Кисис…
— Да, — заключил эту беседу за «круглым столом» в редакции «Известий» Р. Кисис, — латышские красные стрелки не знали страха в борьбе и были бесконечно преданы советской власти…
Автор всё ниже и ниже опускал голову. Наконец он закрыл глаза — и перед его закрытыми глазами проходило далекое прошлое. В том далеком прошлом — двигались беспредельно-преданные чекистско-карательные роты, полки, дивизии… те самые китайцы, латыши, венгры… и опять латыши, охранявшие Ленина, подавлявшие русские восстания против Ленина, уничтожавшие русских людей на русской земле.
Когда же Автор оглянулся — перед ним была пустая комната… Разговаривать было не с кем. Собеседник исчез.
«Ну что ж», — подумал Автор, придвинув к себе пишущую машинку, чтобы на листах бумаги продолжать собственную беседу о судьбах героев своей книги.
Но приступить к работе сразу он не смог. Увидев около письменного стола лежавшую на полу газету, Автор наклонился, поднял ее, это была «Правда» за 20 декабря 1967 года. Со статьей «Ильич о чекистах». В статье — карандашом — были обведены вот эти строчки:
Дзержинский рассказывал Ильичу о героях, латышах-чекистах… Владимир Ильич вместе с Дзержинским рассматривал все важнейшие дела, показания арестованных… В марте 1921 года Ленин и Дзержинский утвердили план ликвидации кулацко-эсеровекой банды на Тамбовщине.
На девятом съезде партии Владимир Ильич Ленин сказал, что «каждый хороший коммунист должен быть и хорошим чекистом». Ссылаясь на эти слова Ильича, Дзержинский всегда внушал сотрудникам, что чекистом может быть только настоящий коммунист-ленинец.
Автор дважды перечитал эти строчки и, потом, подчеркнул последние слова: «чекистом может быть только настоящий коммунист».
Подчеркнул, и сам себя спросил в недоумении: «Для чего?»
Он действительно не знал, для чего это было сделано, и только несколько позже, когда газета была уже отложена, вдруг вспомнил Решкова.
— Ага, — сказал Автор, и это «ага» как бы раздвинуло некий призрачный занавес, позволяя пристально разглядывать Леонида Решкова, в уютной комнате одного из барских домов Москвы разговаривающего со стариком Кулибиным.
Автор не знает, как и где познакомился Леонид Николаевич Решков с Владимиром Борисовичем Кулибиным. Автору известно лишь о том, что Кулибин, и весьма скоро, стал нужен Решкову, как некое сильно действующее средство, помогающее в тяжелые минуты спасаться от самого себя.
Дружба эта (не совсем понятная и странная для посторонних) была искренней и теплой… В этом уверен Автор, и потому находит необходимым рассказать —
О близости Кулибина и Решкова
— Я хотел бы прочитать пронзительно страшную книгу о нашем времени. Понимаете: честную книгу. Пусть даже нигде и не напечатанную… но чтобы в ней я увидел… самого себя, что ли, — говорил Решков, слегка усмехаясь. — Да не напишут!
— А вы уверены, Леонид Николаевич, что такая книга не будет написана?
— А кто напишет? Вы? — спросил Решков.
— Допустим.
— И в этой книге будут отведены страницы мне, Леониду Николаевичу Решкову?
— О, конечно!
— Вы шутите, Владимир Борисович!
— Вам хочется шутить, Леонид Николаевич? Что ж, давайте. Времени у нас хватит.
Решков задумался. Кулибин сплетал и расплетал пальцы.
— Ну… и вы бы меня изобразили героем, — прервал, наконец, молчание Решков. — Героем. С пистолетом в кармане? Смерть врагам революции? Грудь — в орденах и медалях? В руках — красное знамя?
— Я вас втравил в игру, — тихо, вроде по-секрету, прошептал Кулибин. — А мне не до игры. Да, Леонид Николаевич, вы герой, жалкий, несчастный герой. В вашем кармане — пистолет. Днем и ночью. О, у вас достаточно орденов. Но сами вы. Вот вы бросили иронический вопрос, дескать, каким вы меня, Владимир Борисович, сделаете героем? А я вам серьезно отвечу: таким, каким вас создала жизнь! И никаким другим.
— Интересно: каким же?
— Потерявшим самого себя. Нет, нет, не возражайте, Леонид Николаевич! Вы спросили, я только отвечаю. Не хотите слушать, что ж..
— Говорите, Владимир Борисович. Понимаете, я…
— Вы среди своих чувствуете себя уверенно, как будто всё время стоите прижавшись к крепостной стене. Но достаточно вам очутиться среди обычных людей, тех, кого вы называете массой, вы испытываете стыд. А ведь вы — активист, профессиональный ленинец, руководитель, вы — тот, кто ведет массу. Масса вам аплодирует, единогласно соглашается с вами… и вы чувствуете фальшь всего этого энтузиазма, но отказаться от нее не можете, в фальши — вы прячете самого себя. Ощущая противоречие между жизнью реальной и жизнью выдуманной, воображаемой — вы испытываете безотчетный злобный стыд… весьма похожий на тот стыд, который испытывает голый мужчина перед глазами неизвестно откуда появившейся публики. Самое же страшное для вас это то, что вы знаете: стыд начался давно, с тех пор, как вы вошли в чужую жизнь, отказавшись от вашей собственной жизни. За это вы теперь расплачиваетесь сознанием своей ничтожности и физическим ощущением моральной пустоты. Вот каким я вижу вас, Леонид Николаевич, вас, героя моей — написанной или еще не написанной — книги.
