Виктор Свен - Моль
— Назад! — опять крикнул хозяин. — Закрой двери!
Решков повернулся, но дойти до двери не успел: шальная пуля свалила его у порога.
Очнулся он лишь тогда, когда вся комната была забита народом.
Ночью, когда всё уже успокоилось, Решкова доставили в какую-то больницу…
Автор не станет рассказывать о том, как лечили Леонида Решкова и какой врач ему делал перевязки. Об этом вряд ли помнил и сам Решков. Во всяком случае, об этом периоде своей жизни он мало кому говорил, и потому мало кто знает, насколько он был удивлен, когда в больнице его навестили представители районного совета и член местной ячейки большевиков. Они рассказали раненному Решкову о победе Октября и благодарили за участие в восстании.
От роли героя-революционера он не отказался. А недели через три после выхода из больницы его весьма торжественно приняли в ту ячейку, представитель которой первым обнаружил самоотверженность и глубокую идейность бывшего студента, в прошлом — жертву царского режима.
Автор утверждает, что именно с этого момента Леонид Решков вошел в действо, подхваченный вихрем Октября.
Конечно, в самом Октябре Леониду Решкову не довелось участвовать. Октябрь был сотворен без него, без его помощи, но всё дальнейшее, дальнейшие семнадцать лет строительства «нового мира», Автор не представляет себе без Леонида Решкова, растоптавшего свою судьбу и с каким-то холодным озлоблением рванувшегося к большевикам. Весьма возможно, что за всем этим стояла месть Решкова и самому себе, и Мовицким, и оттолкнувшим его меньшевикам, месть чему-то несбывшемуся, хотя он отдавал себе отчет, что сегодняшнее — лишь суррогат, жалкий заменитель того, что ушло навсегда.
Совсем естественно получилось, что ячейка, от которой районный комитет потребовал направить в чека несколько большевиков, годных для беспощадной борьбы с врагами, сразу же рекомендовала Леонида Решкова.
Председатель чека, внимательно изучавший списки рекомендуемых, дважды прочитал краткую, но выразительную характеристику и приказал:
— Вызвать ко мне!
На другой день Леонид Решков сидел в кабинете Председателя. Пристально изучающий и несколько суровый взгляд Председателя скоро сменился приветливой улыбкой.
— Вот, — сказал Председатель. — Отлично. Нам нужны интеллигентные люди. Идейные и закаленные. И беспощадные. Вашу идейность укрепила царская тюрьма. А закаленность… — тут председатель протянул Решкову руку. — Закаленность вашу проверила вражеская пуля.
Автор не находит нужным утомлять читателя подробностями того, как Леонид Решков, сперва обычный уполномоченный, потом — особоуполномоченный, весьма скоро занял пост Семена Семеновича Суходолова, бывшего одним из помощников Председателя.
Свое понижение в должности Суходолов воспринял не только без обиды, но даже с радостью. Его уже давно мучило сознание, что он — простой крестьянский сын — не по праву стоит около Председателя, большого политика и друга Вождя.
Да, он, Семен Семенович Суходолов, еще до октября 1917 года, с полной верой в грядущее народное счастье, примкнул к большевистскому подполью. Потом, уже в Октябрьские дни, он испугался той страшной власти, которой располагал. Ему даже казалось, что он злоупотребляет этой властью, не умеет ею пользоваться, делает что-то не так, а потому «народное счастье» не получается.
Ему очень понравился Леонид Николаевич Решков. А привыкнув к нему, Суходолов честно признался во всех своих сомнениях и терзаниях. Суходолову хотелось, чтоб новый начальник, этот интеллигентный студент, идейный революционер убедил его, что «Русский Октябрь» принесет, не может не принести, счастье всему народу и, конечно, отцу Суходолова, самому что ни на есть обыкновенному тамбовскому мужику.
— Понимаете, — говорил Суходолов, — у Ленина должна же быть правда? А без правды, Леонид Николаевич, зачем было делать русский Октябрь.
Об этом «Русском Октябре» Суходолов, уже ставший другом Леонида Николаевича Решкова, рассуждал много раз. Когда же замечал ироническую улыбку Решкова, с сожалением думал о том, что его начальник не понимает простых, честных крестьянских слов…
Сам по себе «Русский Октябрь» — феномен весьма сложный…
А так как — об этом Автор уже предупреждал! — на страницах книги «Моль» положено появляться Собеседнику, вторгающемуся со своими толкованиями в ход действа, то Автор именно сейчас полагает нужным начать разговор о том, как —
Собеседник расценивает «Русский Октябрь»
— Я умиляюсь, глядя на вас, когда вы с трогательной осторожностью прикасаетесь к вашим запискам, заметкам, блокнотам. Они дороги вам. Ведь всё это попало сюда оттуда. К этим заметкам-запискам, теперь уже на хорошей бумаге, вы добавляете свои воспоминания … чтобы создать, восстановить пеструю, сложную и бесспорно интересную жизнь первых десяти-пятнадцати лет… чтобы эти десять-пятнадцать лет втиснуть в книгу «Моль»… и чтобы, потом, эту книгу предложить читателю. Что ж, замысел ваш я одобряю. Хотя сомневаюсь, что вы сможете обойтись без моей помощи.
— До сих пор обходился, — несколько грубовато ответил Автор.
Собеседник не обиделся.
— Обходились, потому что меня не было. Я вот появился, и я помогу вам шире смотреть на экзотику тех пятнадцати лет, которой вы живете… Вы меня извините, — улыбнулся Собеседник, — но вы, Автор, настолько во власти ваших старых записок и старых воспоминаний, что забыли о главном: о том, что Октябрь не закончился. Он — продолжается. Упустив это из виду, вы, как близорукий, возитесь в уголке своей памяти, ковыряетесь там, и вам кажется, что этого уже достаточно. Вы даже договорились до того, что крестьянский сын Суходолов — один из тех, кто на своих плечах поднял «Русский Октябрь», что Решков…
Автор нервно двинулся и хотел было протестовать, спорить и опровергать. Но Собеседник спокойно прищурился и сказал:
— Вы даже не в силах решить весьма легкую задачу и ответить на вопрос: кто создал «Русский Октябрь»? И только потому, что вы находитесь под гипнозом лично вами пережитого. От пережитого вы оторвались, ушли. Гипноз — остался. И вот вы — в прошлом. Да, там и Ленин и Сталин… Дальше этого вы не двигаетесь. И в этом — ваша ошибка. Мимо вас прошел 1967 год. В 1967 году большевики отпраздновали историческую дату: пятьдесят лет со дня Октября. А вы на это не обратили внимания! Вы даже не знаете, что именно в 1967 году партия объявила о своей величайшей победе: создан новый человек. Вы не видите этого нового человека. А я его вижу. Это действительно новый человек, приучаемый дрожать перед решением любого съезда. Новый человек безропотно отдает свои голоса партии, клянется ей в любви и преданности, в резолюциях записывает, что только она, партия, дает им, новым, подлинное счастье и истинную радость существования. Что ж, поздравьте партию с «пятидесятилетием Октября», отпразднованным в 1967 году; с ее успехами в создании нового человека… При помощи чекистов.
Автор молчал. Это, видимо, несколько удивило Собеседника.
— Что ж? — спросил он. — Возразить не собираетесь? Понимаю! Куда как проще брать вещи такими, уже оформившимися, готовенькими. Берите. Втискивайте в книгу ваших литературных героев. С биографиями полувыдуманными, полудействительными, воскрешенными при помощи ваших, от разных времен сохранившихся, записок.
Автор то ли хотел возразить Собеседнику, то ли ответить самому себе, что он, Автор, не смотрит так упрощенно на историю, как об этом говорит Собеседник. Но сделать этого не успел: Собеседник зашуршал какими-то бумажками, потом, глубоко вздохнув, скучно попрекнул Автора, что тот слишком литературно оценивает прошлое.
— Я боюсь, — сказал Собеседник, — что вы согласились с насаждаемым термином «Русский Октябрь». Такой термин очень удобен. Как только он станет восприниматься прописью, тогда легко идти и дальше, настаивать, что большевизм в любом варианте, в ленинском или сталинском — явление закономерное, чисто русское. И значит: «Да здравствует пятидесятилетие Октября!» И да не предвидится ему, Октябрю, конца в грядущих столетиях! Логично? Логично, если признать, что Октябрь создан Россией, русскими руками. А я вот вам докажу, докажу неопровержимыми фактами, что Русского Октября не было и не могло быть, потому что Октябрь делался не русскими руками. Докажу их документами! Не подлежащими сомнению, потому что их можно обозреть, прочитать в любое время. Эти документы пока что даже не архивные, и потому легко восстановимые. Возьмите советские газеты осени и зимы 1967 года… Осень и зима 1967 года — это месяцы торжеств по поводу пятидесятилетия Октября и воцарения большевизма. Празднества состоялись. Вслед за ними — начались новые ликования. Тоже по случаю пятидесятилетия. Пятидесятилетия создания ВЧК — всероссийской чрезвычайной комиссии. Но чекистскими пятидесятилетними торжествами большевики допустили явно идеологическую ошибку. Как могли потомки Ленина и Сталина, после праздника пятидесятилетия Октября, начать прославление и восхваление ВЧК? Ведь всем этим — речами и документами — они сами развеяли в прах миф о «Русском Октябре», с удивительной глупостью показав всем, что большевиков к власти привели чужие руки. Да, да! — воскликнул Собеседник. — Простаками оказались наследники Ленина! То, что надо было прятать подальше с такой же старательностью, с какой они прячут статистику жертв ленинско-сталинских застенков, то они, задыхаясь от радости, выложили на всенародное обозрение. Ну скажите, какое умное правительство стало бы отмечать торжествами юбилеи Гильотины, Плахи, Виселицы или Электрического стула? А они отметили юбилей ВЧК! Об этом чекистском юбилее надо было молчать. Молчать крепко, чтобы не раскрыть тайну создания Октября в России чужими, не русскими руками. А что они сделали? Обнажились… В сотнях статей, книг, речей… Один из примеров — «Комсомольская правда» за 20 декабря 1967 года. В ней «О пути чекистов» — заявление генерал-майора Малыгина:
