Макс Нарышкин - Синдром Клинтона. Моральный ущерб
Первый: при всей своей фантастической внимательности к цифрам, в быту Вика представляла собой совершенно беспомощное существо.
Второй: Тихон так и не адаптировался к самостоятельной работе.
Если первое не было для Куртеева секретом, то второе невозможно было скрыть от Вики. О нем шли в офисе какие-то разговоры — скорее всего, не совсем приятные для его невесты. Пока он был стажером, все сходило ему с рук и особого внимания к себе он не привлекал. Все изменилось, когда он стал консультантом. С первого же дня Тихон ощутил какое-то неприятное давление со всех сторон, кабинет стал ему тесен, и он чувствовал себя в нем неуютно даже тогда, когда оставался один. Угроза была невидима, еще нельзя было ощупать и определить ее формы. Просто все складывалось не так, как он себе представлял. Заказанные у секретаря копии документов получались либо нечитаемыми, либо запаздывающими, что ставило его в неудобное положение перед тем, кого он должен был ими порадовать в срок. Компьютер то и дело поражали вирусы, а вызываемый сисадмин все делал медленно и таким образом, что на следующий день комп Тихона снова вис. Он давал задания, их не выполняли, ему советовали, он следовал советам, и вскоре выяснялось, что следовало поступать наоборот. Тихон еще не понимал, что стал объектом моббинга, и не понимал, наверное, потому, что не было оснований для догадки. Шепни кто Тихону, что ему сознательно и коллективно портят карьеру, первое чувство, которое он испытал бы при этом, было бы, скорее всего, удивление. Куртеев был человеком логики и тут же обратился бы к ее основам. А обратившись, тут же вывел бы, что причин для его выдавливания из компании попросту не существует. Зачем, к примеру, той же секретарше портить ему карьеру? — что, ее интересует место консультанта? Или отделу маркетинга — что, там завелось сразу пять человек, решивших уничтожить Тихона Куртеева и поставить на его место своего человека? Глупость, не так ли?
До его разумения не доходила простая истина, ему и в голову не могло прийти, что причины могут быть куда прозаичнее, чем он думает. Тем, у кого нет «Фольксвагена» шестого года выпуска и стильных костюмов, нет никакого дела до его должности. Тихона ненавидят только потому, что у него все это есть, а у них нет и что с ним, а не с кем-то другим спит Вика, а не кто-то другая. И неважно, что все, кроме Вики, Тихон имел до прихода в «Регион». Есть те, которые владеют куда большим, и до них персоналу «Региона» нет никакого дела. И не будет до тех пор, пока они не станут частью «Региона». Отождествив себя с «Регионом» и подтянув за собой квартиру в новостройке, новый автомобиль и тут же присвоив себе самую красивую женщину «Региона», а быть может, и всей Москвы, Тихон плюнул всем в лицо. Ну, или бросил перчатку под ноги — характер вызова каждый воспринял соответственно своему окладу.
«Наверное, — думал Куртеев, — все изменится. И я изменюсь, наверное», — думал он, — и это «наверное», как ни странно, убеждало его в том, что ни он, ни окружающее его заряженное поле никогда не изменятся. И когда он затаился, как и всякий загнанный в угол, когда он решил присмотреться к своим корпоративным отношениям внимательнее, он объяснил и первый момент, который немного омрачал его жизнь. У Тихона нет папы, который бы подсказал или придержал. Или, наоборот, дал пинка для ускорения. Тихон — хозяин дома, но, как выясняется, не совсем ориентируется в офисе, то есть… черт возьми, в бизнесе, к сожалению. Вика в офисе — как рыба в воде, но едва перешагивает порог квартиры, тут же прожигает блузку вместе с гладильной доской. Проанализировав ситуацию, Тихон понемногу стал понимать ее папика. С такой девочкой нужно быть на постоянном взводе и не держать на виду спички. И если уж невозможно удержать ее от замужества, то любящему отцу стоит приложить максимум усилий для того, чтобы помочь дочери с выбором жениха. И чтобы рассеянная девочка не разыскала в пятнадцатимиллионной Москве полупедика или запрещенного к изданию во всех странах поэта в вечно грязных носках, нужно хорошо постараться. Например: выделять дочери два-три дня в неделю на пылкие отношения, чтобы в течение четырех дней этот пыл гасить. Вика почти ничего не рассказывала о своей семье, точнее будет сказать — вообще ничего не рассказывала, так что Тихону приходилось дописывать резюме любимой самому. И его мужское разумение выводило такие зигзаги: решив превратить дочь в бизнесвумен, папа наложил вето на девиз немецких домохозяек: «Кухен, киндер, кирхен». Таким образом получилось, что в отсутствие мамы из дочери вышел хороший бухгалтер, но никудышная домохозяйка. А все потому, что мамой у них был Новосельцев.
Но ни это, ни что другое не могло изменить отношение Тихона к девушке. Он страдал по ней до сумасшествия, до пьяного азарта, до исступления. Познав немало женщин, он всем им говорил «люблю», но до встречи с Викой не представлял, что это такое. Наверное, именно поэтому он до сих пор и не сказал ей, что любит. Ему все казалось, что это «люблю» запачкает чистоту их отношений. В свои двадцать семь лет он не знал наверняка, но где-то в глубине своей души, как и всякий мужчина, понимал, что, сказав о любви ста женщинам только для того, чтобы испытать с ними оргазм, говорить о любви той, которую полюбил по-настоящему, невозможно. Он тыкался лицом в ее грудь, как щенок, целовал в ухо, лоб, глаза, клал голову ей на колени, когда они долгими зимними вечерами занимались разгадыванием забавных задачек в журналах, и уже глухой и слепой догадался бы, что нежнее и чувственнее этой любви и быть не может, но из уст мужчины все равно ни разу не вырвалось слово «люблю».
— Вот, обрати внимание, — говорила Вика, относясь к заданию столь же серьезно, как к цифрам в бухгалтерской книге, — «дизайнер работает в красном офисе». Из этого следует, что он не может курить «Данхилл», потому что любитель «Данхилл» работает в желтом офисе. Раз так, то не дизайнер украл ксерокс. Он живет не в первом доме, не пьет пиво и не работает рядом с тем, кто пьет воду. Послушай, это не так сложно, как я думала!
— Осталось найти ответ, — улыбался Тихон. — Так кто же украл счетчик купюр?
— Подожди, подожди… — Она прикусывала губу, рисовала на листе какие-то таблицы, и Куртеев, ощущая тепло в груди, любовался девушкой. — Бухгалтер не работает в зеленом офисе, это очевидно из задания… Бухгалтер не пьет кофе, это тоже бесспорно… Значит, он и «Лаки Страйк» не курит… Тихон, я знаю, кто курит «Лаки Страйк»! Потылицын! У него всегда на столе пачка! Ему дружок привозит из Штатов.
— Ты не любишь сложные задачи, да?
— Почему? — удивлялась она. — Люблю. Просто мне хочется, чтобы ты думал вместе со мной. Ты сам-то разгадал секрет кражи?
— Нет, — смеялся Куртеев.
— Вот видишь. Мы начнем понимать друг друга с полуслова, когда научимся находить один и тот же ответ. Думай как я, ладно?
Куртеев готов был поклясться, что мог провести так всю жизнь: положив голову на ее колени и ни о чем не думая. Ему хотелось просто смотреть на эту девушку и разрываться от влюбленности, наблюдая за тем, как прекрасно выглядит та, которая без труда переключается с серьезного дела на простой разговор. Время шло, а тепло не проходило.
— Вика, ты мне уже дала вилку.
Он без аппетита съел котлету и, прислонив голову к стене, посмотрел на девушку. Если бы котлета была разогрета, она была бы вкусней.
— Расскажи мне, как я жил без тебя. Расскажи, как ты живешь со мной.
Она дотянулась до его руки пальцами и тоже прижалась к стене.
— Ты был бесшабашный молодой человек, который успешно пользовался тем, что нравился женщинам. Эта жизнь казалась тебе единственно верной, потому что не приносила тебе хлопот. Повстречав меня, ты подумал, что я была бы неплохим ее продолжением, и я все ждала того часа, когда ты сообщишь мне о завершении этого очередного этапа твоей жизни. Ждала, когда ты скажешь «прощай». Наверное, я жду этого момента и сейчас. И ты знаешь, я к нему приготовилась. Мне не хотелось бы однажды услышать о том, что лучше бы нам больше не встречаться. Я готовлю себя к этому с той самой минуты, когда ты, словно бы нечаянно, воспользовался теснотой в лифте и прикоснулся подбородком к моему лбу. Я знаю, что ты, если решишь уйти, не уйдешь неожиданно. Тебе обязательно придется сказать мне что-то. И эти твои слова о расставании, если они прозвучат, я встречу не как удар ножом, а как пощечину, от которой не умирают. Я переживу. С этим я существую. А живу с той мыслью, что твое тепло ко мне не иссякнет никогда. А еще я не хотела бы умереть с тобой в один день.
— И кого бы ты отправила на тот свет раньше?
— Себя. Сидя у ручья под яблоней, я смотрела бы вниз и наблюдала за тобой. Я смеялась бы от радости, когда смеялся ты, ломала бы пальцы, когда тебе причиняли боль, и не снимала бы яблок до тех пор, пока бы ты не пришел. Я бы плакала от счастья от твоей любви ко мне, смотрела на свою фотокарточку на твоей тумбочке, слышала слова, которые ты говорил мне перед сном, и чувствовала, как мои губы теплеют, когда ты прижимаешься к холодному стеклу губами.
