Владимир Кунин - Сошедшие с небес
– Хлопцы!!! Бичи Серегу убивают!… – истошно закричал бригадир и первым спрыгнул вниз на контейнер, стоявший в трюме.
Вся причальная бригада помчалась по трапу на баржу. Вскочил испуганный Вовка. В одной руке недоеденный кукурузный початок, а в другой – стертый мелок…
Вечером Сергей и Вовка сидели в чайной. У Сергея была перевязана голова, глаз заплыл, верхняя губа вспухла до чудовищных размеров. Рука забинтована, только концы пальцев торчат.
Рядом с буфетной стойкой на небольшом возвышении сидит слепой аккордеонист. Он в гражданских брюках и стареньком военном кителе с двумя медалями и желтой нашивочкой – знаком «тяжелое ранение». На коленях аккуратно расстелена суконочка, чтобы не протирать инструментом брюки.
Давно прошли кошмарные те годы.В туманном утре гасли фонари…Мой гитарист играл рукой усталой,И пела я с заката до зари:«Эх, смелей да веселейЛейся песнь раздольная,Не хочу я быть ничьей,Родилась я вольная!…»
…пел слепой аккордеонист.
– Папа, почему дядя поет «родилась я вольная»? Он же мужчина, – сказал Вовка.
– Все мы мужчины… До поры до времени. Ешь, сынок.
– Ой! – обрадовался Вовка. – Мама!
Сергей поднял глаза на входную дверь. В проеме стояла Маша.
– Мама! Иди к нам! Мы здесь! – крикнул Вовка на всю чайную.
Маша увидела их, помахала рукой и стала пробираться между столиков. Подошла, тревожно оглядела Сергея и сказала чуть веселее, чем нужно:
– Вот вы где, бродяги мои дорогие! – и села за стол.
– Ой, мама! Что у нас в порту было!… – начал Вовка. – Что было!
– Я все знаю, – быстро проговорила Маша и погладила забинтованную руку мужа. – Нюся приехала в больницу, рассказала. И меня отпустили с дежурства.
– Ей-то откуда известно? – спросил Сергей.
– От дружка своего. Он же в милиции работает.
– Вот это да! – удивился Вовка.
К чайной подъехал «Москвич-401» с ручным управлением. Из него вылез на протезах огромный толстяк из областного ГВФ. Он достал из машины свои палки, алюминиевый бидон и поковылял к дверям чайной. Был он в старой летной кожаной куртке.
В дверях столкнулся с двумя мужичками. Те увидели толстяка на протезах, подтянулись, уступили ему дорогу.
– Здравия желаем, товарищ полковник! – поприветствовал один из них.
– Ну какой я теперь полковник? Такой же, как и ты – гражданский человек.
– Не скажите! Не скажите, Иван Иванович!
– Вот это другое дело. Не торопишься?
– Иван Иванович! Товарищ полковник… Как можно? Об чем вопрос!…
Иван Иванович достал из кармана кошелек:
– Вот тeбe денежка, вот бидон. Сходи-ка, пусть мне пивка нацедят. А я тебя здесь подожду, на свежем воздухе.
– Нет вопросов! – лихо заявил мужик, подхватил бидон и вместе с приятелем вернулся в чайную.
Иван Иванович закурил папироску и стал через окно разглядывать народ за столиками.
Увидел, как его гонцы протолкались к буфетной стойке и, тыча пальцами в сторону улицы, наверное, объясняли буфетчику, чей это бидон и для кого это пиво…
Потом его взгляд задержался на слепом аккордеонисте.
Потом он увидел Машу, Вовку, узнал Сергея и уже не отрывал от них глаз. Он увидел, как Маша что-то ласково говорила Сергею, как прикрыла своей ладонью стакан с водкой; как Сергей вдруг схватился за голову, как затряслись у него плечи; как Маша гладила его, что-то шептала ему, а маленький Вовка испуганно смотрел то на мать, то на отца…
Иван Иванович в полной форме сидел в кабинете самого главного областного руководителя и раздраженно говорил:
– Хорошо, Миша, давай считать! Давай, Миша, займемся простой арифметикой, если до тебя не доходит…
– Иван Иванович! До меня доходит, может, даже больше, чем нужно! – Областной руководитель Миша был на пару лет моложе Ивана Ивановича.
– Нет. Раз ты отмахиваешься, значит, не доходит, – упрямо сказал Иван Иванович. – Будем считать: с семнадцати лет они на фронте. Чему их там учили? Стрелять, бомбить, взрывать, окапываться, «Ура!», «За Родину!»… Как положено. В сорок пятом, если он, конечно, дожил до девятого мая, сколько такому пацану? Двадцать один. И чему же он научился за четыре года войны? А тому же – стрелять, бомбить, взрывать, окапываться – только лучше, чем в сорок первом. Потому и войну выиграл. Учти, Миша, он – победитель! Это особая психология. У него уже орденов до пупа. Ему сам черт не брат! На сегодняшний день ему двадцать пять, двадцать шесть лет… Он уже офицер. Старший лейтенант, капитан… А тут мы на «гражданку» списали этих капитанов. «Все силы на мирное строительство!» А они в мирном строительстве ни уха, ни рыла. Они воевать умеют и боле ни хрена, потому как на войну мы их брали со школьной парты! И ходят они по мирной жизни в растерянности: стрелять не нужно, взрывать не требуется, окапываться не от кого… А на собраниях «ура!» кричать да из президиумов «За Родину!» призывать – это не каждому дано. Тут особый талант требуется.
– Вы кого это в виду имеете? – ощетинился хозяин кабинета.
– Ты, Миша, шерсть на загривке не поднимай. Ты думай, как помочь таким ребятам. А то они черт-те чем занимаются. По толкучке шляются, в чайной портки просиживают. А у них жены, дети…
– Иван Иванович! Все мы воевали. И я, как вам известно, не в кулак свистел. Но я за четыре послевоенных года область на ноги поставил! Промышленность восстановил, жилищное строительство поднял выше довоенного уровня!…
– Один, что ли? – с интересом спросил Иван Иванович. Любил он этим вопросом людей на землю ставить.
– Что «один»? – не понял Миша.
– Промышленность восстанавливал, область на ноги ставил… Один, спрашиваю, что ли? Или еще вокруг тебя люди были?
– Извините, Иван Иванович… – смутился Миша. – Дурацкая привычка появилась за последнее время.
– Действительно дурацкая, – согласился Иван Иванович. – А помнишь, Миша, в сороковом ты у меня в аэроклубе занимался?
– Ну что вы, Иван Иванович! Разве такое забудешь!
Иван Иванович оперся на палки, встал, скрипя протезами:
– Так какого же… лешего, до войны был у нас аэроклуб, а теперь нету! Ведь могли бы туда хоть с десяток демобилизованных летунов пристроить, не говоря уже об остальной пользе… Может, у тебя на такое дело просто времени нету? Так сказал бы мне, я бы Саше Покрышкину в Москву позвонил. Мне лично это – раз плюнуть, коль ты такой занятый…
Было солнечное утро выходного дня.
В комнате, разложив на столе бинты, перекись, йод, вату, пинцет, Маша молча перевязывала Сергея.
Через настежь распахнутое окно было видно, как во дворе у водонапорной колонки Нюська полоскала белье. Ей ассистировал Вовка в одних трусиках.
Они вместе отжимали тяжелое белье, и Нюська развешивала его на просушку.
Маша осторожно сняла пинцетом с головы Сергея последнюю отмоченную перекисью марлевую салфеточку в бурых пятнах засохшей крови.
– А если бы тебя убили?
– Меня уже убивали. Два раза не бывает.
– В нашей с тобой жизни все бывает. – Маша осмотрела рану, сказала: – Сделаю наклеечку, и через пару дней сможешь снова вступать в бой за социалистическую собственность.
– Надо будет, и вступлю.
– Давай, давай…
– А ты что предлагаешь? Стоять и смотреть?
– Дурак и уши холодные! Уж если судьба дала нам новую жизнь, так и начни ее по-новому, от нуля!
– Я и начал.
– Врешь! – яростно проговорила Маша, не прекращая обрабатывать рану Сергея. – Врешь. Все эти твои поденные работенки – там неделька, там неделька, там еще полмесяца, к концу дня – расчет наличными – это новая жизнь?! Дерьмо это, а не жизнь – перетаскивать с места на место то, что производят другие!
– Кто-то должен и перетаскивать.
– Должен! Тот, кто другого ничего не может. Тогда пусть грузит. Пусть эта делает хорошо, замечательно, лучше всех, и его даже очень будут уважать за это! Но тот, кто способен на большее…
– Я – военный летчик, уволенный в запас! Я другого ничего не умею!…
– Не ори! И истерики мне не устраивай. Я тебе сколько раз предлагала пойти учиться? Не хочешь в институт, иди в автошколу! Вози пассажиров на автобусе. Только вчера Нюська говорила, что два автобусных маршрута прикрыли – водителей не хватает!… – Теперь Маша промывала ему раненую руку.
– Ну, правильно! Я должен сидеть за одной парте с малолетками! А дома уроки учить!… – Сергей вздрогнул, лицо его исказилось от боли: – Ну больно же, Машка! Куда ты йоду столько льешь, черт тебя побери?!
– Это тебя «черт побери»! – огрызнулась Маша. – Посмотри на себя – молодой, здоровый, красивый…
Сергей скосил глаза в зеркало, увидел фингал под глазом, рассеченную губу и рассмеялся:
– Очень красивый! Просто картинка маслом…
Со двора послышался Нюськин крик:
– Маша! К тебе пришли!
Маша выглянула в окно и увидела во дворе старушку с узелком и корзиночкой.
– Иду! – Маша торопливо бинтовала руку мужа.
