Татьяна Дагович - Ячейка 402
– Я от вашей жилички, – сказал почти застенчиво.
Портниха Тася кивнула, подбадривая.
– Она просила передать кое-какие вещи. Чтобы я забрал, ей передал. Паспорт, прежде всего, и ещё всякие мелочи.
– А чего?
– Ей предложили работу за рубежом. Длительную командировку. Так что вам от неё привет. Да, кстати, вот деньги за последний месяц. Передала. Комнату можете сдавать – она не скоро появится.
– Ты кто сам-то? Звать хоть как?
– Я – коллега, вроде как коллега. Можете Леонидом Ивановичем называть.
– Леонид как? Иванович? Хм. Прямо как в передаче… Там камер нет? – Тася выглянула из квартиры и засмеялась. К её разочарованию, камер не было. За последний месяц было уплачено три недели назад, но внесённая второй раз плата только укрепила доверие. Тася провела гостя в комнату.
– Вот. Смотрите, хорошая комната, да? Я сама в маленькой осталась. Мне-то что? Сын с женой, у них хорошая квартира, что мне одной? А деньги нужны. Со студентами-то не связываюсь, какие с них деньги? Перепачкают только всё. – (Смех.) – Я боюсь студентов… А ко мне один раз одна с кошкой въехала. Вонища, лазит везде. Хорошо, съехала. До этой как раз…
Гость огляделся – так, как будто бывал в комнате, но очень давно и теперь хотел сравнить помещение с воспоминанием о нём. Хозяйка почти обманулась – будто кто-то мог заглядывать сюда без её ведома. Комната аккуратная. Коврик вычищен до полиэстеровой основы. Кровать накрыта покрывалом с невзрачными цветами. Затёртая полироль шифоньера, письменный стол, растрескавшийся, на нём – полосатая ваза с узким горлышком, сине-голубая, новая, увеличивающее зеркало в круглой раме, коробка с косметикой, несколько книг в мягком переплёте ровной стопкой. (Гость тронул зеркало мимоходом.) Корейский телевизор. С карниза, сбоку от выцветшей шторы, свисали колокольчики фэн-шуй, стандартные, – единственный пыльный предмет в комнате. Окна блестели, но на них угадывались разводы – недавно вымыты.
В верхнем ящике стола и в тумбе за книгами – он легко нашёл необходимое: паспорт, идентификационный номер, выписку…
– А золото? – шёпотом спросила Тася. – Она думала, я не знаю, где она хранит, но как можно-то… Вот там, сзади, за телевизором. Серьги и кольцо. За границей-то надо носить. Красота нужна. Може, хоть мужа найдёт себе, пора ей. А кем она будет-то там? Серьёзно или на эти, на урожаи? Вообще она девушка серьёзная, не приводит мне. Это тоже важно, знаете. Я и не против иной раз, если приводят, но, когда это каждый день, страшно становится. Если разные. Откуда я их знаю? А если воры? Тюкнут по голове – и всё.
Гость задумчиво посмотрел на голову Таси.
– Большое спасибо, как раз серёжки…
Серёжки лежали на банковской карте, блестящей, будто её только выпустили.
– А остальные вещи? Когда она заберёт? Потому что, если она надолго, я кого подселю себе. Она хорошая девочка, но деньги-то мне нужны. Что у меня – пенсия, и шью ещё. Как мужа схоронила, так сдаю. Только так и живу. Внуку ещё купить могу чего. Только женщинам, мужчинам я никогда не сдавала. Это, если надолго оно… Если на месяц, так ладно, переживу.
– Не знаю. Посмотрим.
– Чай-то будете? Вы мне расскажите всё хорошенько.
– Спасибо, не получится у меня, – мягко отказал посетитель. – Нужно идти.
Тася кивнула.
– Леонид Иванович, значит? Ну до свидания, может, встретимся ещё.
Выйдя из подъезда, он подошёл к мусорному баку и скинул в него свои находки. Но, передумав, достал из кучи паспорт – открыл, какое-то время рассматривал фотографию, так же покачивая головой, как когда потирал мокрые пальцы у водоёма. Вернулся к машине (мигом исчезли подтянувшиеся было мальчишки). Поднял разбитый кислый пакет, посмотрел вверх, выбросил текущий молоком картон сверху в бак. Вытер руки белым полупрозрачным платком. Сел – лицо стало неопределённым за стеклом и снова похожим на лицо шумерского бога. Тут же откуда-то взялась кошка, вскочила на бак и начала слизывать кислое молоко.
* * *Прошло несколько похожих друг на друга дней, и ещё один день, и наступил вечер. Лиля и Анна оставили пустые чашки и крошки на кухне, допив чай. Бронзовая посуда и кухонная мебель тускло ловили свет уличных фонарей. Белые стены едва не светились. Давно стемнело, время сумерек минуло. Лиля ушла спать в свою красивую спальню. Анна постелила на диване. Из спальни не доносилось ни звука, и ей казалось, что она одна здесь. Ей нравилось быть почти одной, почти хозяйкой, быстро засыпать не хотелось. Прочитанного Шопенгауэра сначала заменила тонкая красивая книга в синей обложке, но в ней были одни стихи – слишком понятные, все о море. Эта книга тревожила, вместо того чтобы успокаивать, и Анна быстро отложила её и взяла некого Хайдеггера, мирно бессвязного. Прочла несколько случайных страниц, не пытаясь понять. Между обложкой и первым белым листом лежала сложенная вчетверо записка. «Вечером, в сумерках…» Это писала она. Разве оставляла не в первой книге? Перечитала. Потом опять читала из книги. Может, оттого, что всё это не касалось её ни в малой мере, было невообразимо далеко и непонятно, книга казалась такой прекрасной и баюкающей. Ей дела не было до того, кто был этот человек. Когда часы били полночь, отвлеклась, как всегда, хотя за последние дни привыкла к ночным танцам. Растревоженный движениями карликов воздух шевелил стебли растений в рваном ритме. Тени карликов оживляли австралийский рассвет на стене.
После окончания танца захлопнула книгу, и листок с записями положила на твёрдый переплёт, чистой стороной вверх. Ручка валялась под диваном с позавчерашнего дня.
«Я веду себя так, будто я дома. Беру без спросу её вещи, надеваю одежду – похоже, она ничего не имеет против. Сколько дней прошло? Неделя? Больше? Она постоянно рассказывает что-то интересное – то кино, то книжку, то из своей жизни. Они с мужем много путешествовали – просто супер. Даже в Мексике были. Так говорит, что мне кажется, что это был счастливый, нормальный брак. Чего они разбежались? Она даже фотографию не убрала в спальне, я случайно заметила, в рамке: стоят в обнимку, явно где-то за границей. Красивый молодой человек. Оба красивые.
А вчера она мне заявила: „Помнишь, как ты говорила, что думала, когда ехала к возлюбленному Сергею (ей так нравится говорить, чтобы на нервы действовать, но уже не действует), что домой не вернёшься: или у него останешься, или… и т. д.“. Я сказала, что помню. Тогда она сказала, что я, наверно, и не вернусь домой. Меня это возмутило. Хотя я понимаю, что с работы меня должны уже за прогулы уволить, и хозяюшка моя, наверно, вещи под дверь выставила. Но всё равно. Тогда я подумала – а может, Лиля лесбиянка? Так я её и спросила, тайно надеясь, что она рассердится и выгонит меня. Но она не обиделась, засмеялась и сказала, что выселить возлюбленного Сергея из моего сердца не претендует. Потом спросила, может ли считать меня лучшей подругой. Я сказала, что пока ещё не знаю. Да, своеобразный способ приобретать друзей.
Но сейчас, наверно, уже может. Я очень привязалась к ней.
Сегодня мы сильно поссорились. Не знаю, почему она сама не хочет выходить и меня выпускать не хочет. Мне нужно было позвонить родителям. В мобилке аккумулятор умер, они меня не наберут, а у неё телефона дома нет. Ни такого, ни мобильного. У неё вообще ничего нет из техники – разве что холодильник. Стиральной машины нет, пылесоса нет, телевизора – и то нет. Как так можно жить? В такой красоте? Она говорит, что всё ушло при разводе, а ей одной не нужно ничего.
Даже швейная машинка у неё механическая. Притом что она шьёт всё время. Я вообще не знала, что такие выпускают ещё: немецкая, новенькая, но ножная. „Зингер“. Она говорит, что это у неё работа такая – шить на дому. Судьба у меня у портних жить. Но Лиля шьёт не по заказу, а для магазинов. Я такое слабо представляю – дома для магазинов шить. И тем не менее. Одной модели по два-три размера делает, и всё. Часто вообще вручную шьёт, руками! Говорит – для элитных.
Бирки пришивает, однако, будто в EU шитое. Хихикает. Фирмам названия смешные выдумала: „BuBa“, „aposterioiri“, „Punkt“. Но ведь так красиво получается, я скажу! Так всё… просто, и подходит одно к одному, и в то же время никто не догадывался раньше так пошить. И модно вроде, и ни на что не похоже. Платья, блузки английские, ну и юбки там. Талантливая она. Иногда она меня просит помочь, но я не могу, руки дрожат. Я сто лет и себе ничего не шила, а уж другим… Ещё ткани такие – где она их берёт только? Но Лиля смеётся, бери, говорит, получится. Ещё она сказала, что дизайнерский в университете оканчивала, но я ей не верю. Она диплом собиралась показать и забыла. Думаю, не существует никакого диплома.
Ладно, я вообще не о том, а о ссоре. Мне нужно было позвонить родителям, сказать, чтобы не сходили с ума, что я живу у подруги. И мне вообще с ними поговорить хотелось, спросить как у них дела, здоровы ли. Она не понимает этого. Раскричалась, будто я её обманываю. Она не знала, что после смерти бабушки родители вернулись в село, и решила, что я хочу уйти к ним. Я на неё тоже наорала. Она открыла входную дверь нараспашку и заорала: „Ну и вали куда хочешь!“ Сама ушла в спальню и легла лицом вниз. Я порылась в её вещах, нашла немного денег. Пошла на почту. Мне даже не пришла в голову мысль – поехать домой. Я и сумку с ключами не взяла с собой.
