Ион Агырбичану - «Архангелы»
Василе Мурэшану жадно вдохнул весенний воздух, запахи зазеленевших лугов, увлажненной дождями земли. Он уже не сожалел, что в вагоне нет знакомых. Пока он любовался прелестями весны, в голове его засветилась мысль, наполнившая его гордостью. «Бог, — утверждала эта мысль, — которого тебя заставляли познавать по книгам, теперь взялся за работу сам, чтобы ты его лучше постиг». Возрождающаяся природа и все, им видимое вокруг, существовало, казалось, лишь для того, чтобы тверже укрепить в душе и уме юноши понимание смысла жизни и мира.
Среди всех прочих духовное поприще больше других предполагает четкие обязанности перед жизнью.
Между двадцатью и двадцатью четырьмя годами, когда молодые люди, возможно, весьма далеки от того, что именуется глубинным пониманием жизни, семинарист уже должен иметь твердые принципы и во взглядах на жизнь, и в понимании ее. Нелегко сформировать глубокие убеждения в годы, когда тебя захлестывают радужные волны молодости, и нельзя сказать, что все семинаристы выходят из семинарии с твердыми убеждениями. И все же встречаются такие молодые люди, которые покидают семинарию с истинной верой и непоколебимой решимостью в душе. Но каким бы ослепительным ни был свет, излучаемый вечными идеалами, которым поклоняются эти юные души, все же и эти избранники ощущают по временам тяжесть воспринятой ими веры. И не потому, что вера их не истинна, а потому, что она слишком тяжела и чересчур много требует от их еще слишком юного возраста.
Но если реальность истин, в которые верует такой юноша, подтверждает не только логика ума, книг и проповедей, а и непосредственное лицезрение природы, то истины эти становятся как бы теплее и ближе юной душе, заставляя сердце радостно биться.
Так вот радовалось и сердце Василе Мурэшану. Путешественники выходили из вагона, то и дело сновали мимо него, разговаривали, смеялись — он ничего не слышал. Девочка лет пятнадцати, стройная, черноглазая, с чуть вздернутым носиком, осмелилась даже подойти к нему и заглянуть через его руку, которую он положил на оконную раму. Василе не обратил на нее никакого внимания, и тогда этот чертенок в юбке, уязвленный тем, что ему не удалось вывести из мечтательного состояния юношу, вот уже час, как глядевшего в окно, быстро пробежал мимо него, расхохотавшись прямо ему в ухо. Семинарист вздрогнул, обернулся назад, но, никого не увидев, вновь высунулся в открытое окно. Ему хотелось, чтобы учитель Марин именно сейчас спросил его про «божьи следы в мироздании», как старик именовал космогонические доказательства бытия бога. Василе сумел бы ответить ему так, что старик только бы рот раскрыл.
Поезд остановился на совсем маленькой станции, вернее сказать, на полустанке. Это была первая деревня, которую, выехав из города, увидел Василе Мурэшану. Село казалось бедным, с узкими улочками и хатами, крытыми соломой и дранкой. Но при виде деревенских домиков мысли Василе приняли другое направление. Он представил себе родное село и, конечно же, вспомнил домнишоару Эленуцу, о которой почти позабыл. «Да, да, я ее увижу! — заверил он себя, — Может, мы вместе разговеемся на пасху, кто знает. И книгу я ей вручу обязательно!» В голове у него сразу же затеснились картины: каким образом он дарит ей эту книгу. Из множества ситуаций, какие рисовало перед ним воображение, он не мог остановиться ни на одной. Он решительно отверг первое свое желание переплести книгу, поскольку переплетчик мог и не закончить работу до конца каникул. Зато твердо решил начертать на первой странице посвящение. Но что написать Эленуце, как к ней обратиться? Найти какое-нибудь изречение или стих, написать просто — «домнишоаре» или же «милой домнишоаре», — тут он ничего не мог решить.
Теперь ему следует быть осмотрительным. Это уж яснее ясного. Пройдет еще два месяца, и он получит диплом, вакансии есть, к осени можно надеяться получить хороший приход (а Василе, естественно, мечтал о самом лучшем), следовательно, уже летом можно будет жениться. Только еще раз нужно убедиться в благосклонности девушки и благорасположении ее отца, господина Родяна. До сих пор у Василе все было весьма неопределенно, да это и не удивительно, ведь он был мальчишкой! Теперь же он взрослый мужчина и должен бороться за свое будущее. Василе почувствовал даже некоторое раздражение: ведь из-за Эленуцы и письмоводителя Родяна он до сих пор пребывал в полной неопределенности и только теперь, на пасхальные каникулы, надеялся что-нибудь прояснить. Остальные его товарищи-четверокурсники уже уверенно говорили о помолвках в августе и о свадьбах в октябре, он же не мог сказать ничего определенного.
Начав думать о родном селе и Эленуце робко и восторженно, Василе вдруг воспылал гневом и возмущением против нее и ее родителей; но в том-то и дело, что возмущался Василе лишь потому, что слишком был увлечен девушкой. И думал, и принимал решения в нем наполовину мальчик, наполовину мужчина, и половинки эти беспрестанно теснили друг друга… Увы, увы, Эленуца Родян из состоятельной семьи, она даже чересчур богата для бедного семинариста! Но и он, конечно, добьется хорошего прихода, возможно, через несколько лет станет протопопом; и вообще, отец может и не давать за ней слишком большого приданого…
Вдруг ни с того ни с сего Василе принялся весьма сурово осуждать письмоводителя за богатство, возненавидев всей душой золотой прииск, главным акционером и, можно сказать, единственным владельцем которого был отец Эленуцы. Штольня представлялась теперь Василе вратами в ад и главным врагом, вставшим ему поперек дороги. Был ли достоин письмоводитель такого богатства? Нет? Любому может свалиться счастье на голову. И ему, семинаристу Василе Мурэшану, тоже.
Василе уже не восхищался красотами весны и не думал о космогонических доказательствах божьего бытия. Он открывал все новые и еще более основательные препятствия, стоявшие между ним и Эленуцей. Так он вспомнил, что одна из дочек письмоводителя Иосифа Родяна два года назад вышла замуж за городского врача, а две другие, как было ему известно, в феврале обручились с двумя молодыми адвокатами. Припомнил, что среди гостей, которые бывали в доме Родяна, и среди молодежи, ухаживавшей за барышнями, он ни разу не видел священника, а тем более семинариста. Мысли молодого человека становились все серьезнее. Много ли толку от того, что братство и равенство между людьми давным-давно провозглашены законами Христа и столько величайших мыслителей неустанно проповедовало их, если богатство по-прежнему ставит столько преград между людьми! Разве золотой прииск «Архангелы» не разделил в Вэлень даже образованных людей неодолимой пропастью? Разве его отца, священника Мурэшану, поскольку он не акционер этого прииска, не почитают за пятое колесо в телеге? Разве крестьяне не кланяются с большим почтением письмоводителю, чем попу Мурэшану? А ведь и на долю священника могла бы выпасть такая же удача, как и на долю отца Эленуцы! Но священнику Мурэшану за семнадцать лет пребывания в Вэлень не привалило такого счастья! Что и говорить, большое богатство выпадает не всем. Семинарист хотел убедить себя, что богатство дается людям на погибель, но, вспомнив про достаток, в каком жила семья письмоводителя, он подумал, что прииск «Архангелы» мешает только ему, Василе Мурэшану, только его делает несчастным.
Поезд мчался по долине, которая становилась все уже и уже, а холмы по обе ее стороны все выше и выше. Василе Мурэшану сошел на большой станции, пересел в другой поезд и в семь часов вечера был в городе X, где собирался заночевать. Он уже немного успокоился, уверив себя, что Эленуца никогда и не думала, будто богатство высокой стеной отгораживает ее от Василе Мурэшану. Она чистая, невинная девушка, и дыхание гордыни не коснулось ее души. Семинарист старался убедить себя, что Эленуца не похожа на своих сестер, что она скромна, даже очень скромна, и что, наконец, они могут пожениться даже против воли родителей. Он был почти счастлив, подходя к трактиру, где ему предстояло заночевать, и вдруг почувствовал, что задыхается от дыма и неприятного запаха. Запах этот был ему прекрасно знаком. Он остановился на мгновение и, подняв голову, увидел, как плотный темный дым столбами поднимается из труб плавильных печей. Прииск «Архангелы» предстал перед ними в еще более грозном виде; Василе Мурэшану со стесненным сердцем вошел в трактир. Остановившись на пороге, он ощутил острое желание вернуться в семинарию. Он уж не радовался тому, что едет домой.
II
В трактире, когда вошел туда Василе Мурэшану, за круглыми столами сидело, пило и закусывало множество людей. Зал был квадратный, на закопченной стене едва можно было разглядеть украшавшую ее виноградную лозу. Высокий человек, подняв руку, мог бы достать до потолка. Единственная висячая лампа тускло освещала лица, склонившиеся над тарелками. Трактирщик, низкорослый, лысый и пузатый человечек, подходил то к одному столу, то к другому и резким, хриплым голосом спрашивал посетителей, не желают ли они еще чего-нибудь. Этим же голосом, похожим на скрип несмазанных дверных петель, он, обращаясь к открытой двери в кухню, выкрикивал:
