Эндрю Шон Грир - Невероятная история Макса Тиволи
И я стал свободным. Хотя несколько раз я ходил с мамой на рынок или в парк, большинство моих впечатлений ограничивались видом из окна детской: стая гусей с гусятами; компания в открытом экипаже, собравшаяся на пикник; молочник, укрывший бидоны влажным ковром, чтобы те сохранили прохладу в эти жаркие осенние дни. Любая собака или кошка, которые принюхивались и поднимали взгляд, вызывали во мне волнение, какое испытал бы астроном, увидевший, как лунные жители оглядываются и улыбаются ему.
Так что я был потрясен, когда однажды утром мама, сидя за своим туалетным столиком, сказала, что возьмет меня в Вудвордс-гарден. В свои шесть лет я был немного крупнее сверстников, но внешне не имел с детьми ничего общего. Мама грела шпильку над свечой, чтобы завить ресницы, мне же было доверено очистить гребень от волос и сложить их в керамическую копилку. Мне нравилось, как туго стягиваются в пучок сильные и чудесные волосы; я любил прикасаться к длинным прядям, таким красивым и воздушным, когда я вытаскивал их из гребня, и таким темным и волнистым, когда погружал их в фарфоровую копилку. Мама плела из волос разные вещи. Из дедушкиных волос она сделала браслет, который бабушка забрала с собой в могилу, потом мать сплела еще один — из папиных волос, переплетенных зеленой лентой. Его мама носила на запястье вместе с крохотным эмалевым портретом отца даже после того, как папа пропал.
— А что такое Вудвордс-гарден? — спросил я, прижавшись к ней.
Мама грустно улыбнулась и взяла меня за руку.
— Это парк. На улице.
— А-а.
— Имей в виду, там будут дети.
Не «другие дети», а просто «дети».
— А-а.
— Медвежонок, — нежно сказала мама. Я всегда был ее «медвежонком». Я опустил последний волос в узкую щелку и тревожно посмотрел на маму. Она была молода и красива, как сияющее небо после дождя.
— Ты не хочешь идти? — проворковала она чистым, сладким голосом.
Я хотел пойти туда больше всего на свете, Сэмми.
ВУДВОРДС-ГАРДЕН, ЗАПАДНЫЙ ЭДЕМ!
Несравненный и непревзойденный на всем Американском континенте.
СОЧЕТАНИЕ ПРИРОДЫ, ИСКУССТВА И НАУКИ.
Приходите самосовершенствоваться, отдыхать и развлекаться.
Входная плата — 25 центов, детям — 10 центов. Представление — бесплатно.
КАТАНИЕ НА КОНЬКАХ — ЕЖЕДНЕВНО.
Еще живы те, кто помнит Вудвордс-гарден в майские дни, когда Вудворд, разбогатевший благодаря своему знаменитому «Домику развлечений» на причале Мэйг, платил, чтобы все дети, толпы и толпы городской ребятни, пришли играть в его дворик.
Ряды маленьких пушистых одногорбых верблюдов, плачущих коричневыми слезами и катающих на себе детей и подростков в котелках; озеро с восточным мостиком и шатром; беговые дорожки; майское дерево; бассейн, полный ревущих морских львов; вращающаяся лодка в форме пончика, которая крутится в маленьком бассейне, и поэтому дети могут сидеть в ней бесконечно; невероятные изобретения, среди которых зоографикон, оркестрион и говорящая машина Эдисона; птичник, где молодые парочки прячутся в папоротнике и ведут сентиментальные беседы под облаком горланящих птиц; стада разнообразных страусов; «Дом счастливой семейки», где сидят обезьяны, которые подражают людям, обнимая и целуя друг друга. Однако больше всего мне запомнилось два события, которые я с изумлением наблюдал — одно вверху, а другое — внизу. Ну и конечно, встреча с Хьюго.
Когда мы, держась за руки, подходили к огромной зеленой изгороди, что на Тринадцатой улице рядом с миссией, я едва мог дышать от волнения.
— Там есть тюлени, — шепнул папа через усы, которые, прикрывая рот словно ладошкой, окрашивали слова свистяще-шипящими тонами и создавали впечатление таинственности, — и попугаи, и какаду.
Папа любил природу. А то разве стал бы он менять свое имя в память о другом таком парке? Прибыв из Дании, Эсгар ван Дэйлер помнил о месте, где в прудах, заросших лилиями, словно сирены пели лебеди, и, посчитав свое имя неподходящим для новой страны Смитов, Блэков и Джонсонов, взял себе фамилию в честь того старинного, мерцающего в свете свечей парка — его любимого Тиволи.
— Лебеди! — крикнул он с улыбкой. — И знаменитый цирковой медведь!
— Как я? Медведь вроде меня?
— Точно!
И прежде чем я опомнился, мы вошли в парк. Я был настолько ошарашен отцовскими описаниями, настолько шокирован школьниками, выстроившимися за своими учительницами, толпами прохожих, чучелами ибисов и фламинго, расставленных у кустов, что не заметил маленькой и грустной детали. Когда я уже несся по траве парка, отец убирал в карман три красных корешка от билетов. Он заплатил за троих взрослых.
Конечно, в ту пору я еще не очень убедительно изображал старика — безбородый, слишком маленький для взрослого и слишком большой для мальчика, — но прохожие не задерживали на мне свой взгляд. Вокруг были куда более интересные вещи. Пока я вертел головой, стараясь не упустить ничего интересного, прозвенел звонок и объявили, что в медвежьей яме сейчас будет выступать Джим Порванный Нос.
Я умоляюще взглянул на родителей, и мама утвердительно кивнула, опустив вуаль до подбородка. Спустя несколько минут мы уже садились на сосновые лавки в амфитеатре, полном детей и хорошо одетых парочек, источавших неизменный запах попкорна с грязью — запах детства. На расположенную внизу арену вышел мужчина и объявил, что сейчас перед зрителями появится «ужасный медведь, который раньше танцевал в итальянских кварталах нашего города, но однажды взбесился, вырвал из носа кольцо и бросился на хозяина! Опасного зверя поймали, и мистер Вудворд, чтобы развлечь вас, привел медведя сюда». На арену неуклюже вышел Джим Порванный Нос.
Если в детстве вам довелось посмотреть в цирке на львов и гиен, старый медведь не произведет на вас особого впечатления, но я за всю свою жизнь не видел такого огромного существа. Я вскрикнул дважды: сначала в ужасе, затем — в восторге. Старый Джим поднялся на задние лапы и стал принюхиваться, непрестанно кивая нам головой, словно джентльмен, вошедший в ресторан, где его хорошо знают.
За арахис он выполнил несколько простейших трюков и полез на столб, чтобы уныло развалиться на верхней площадке. Каждый раз, когда дрессировщик выкрикивал, как опасен был Джим, бродивший по лужайкам Йеллоустоуна, как его ловили и какие замечательные трюки он выполнит для нас, мы аплодировали. Пока мы хлопали, Джим с земляным орехом, балансировавшим на кончике его пыльного порванного носа, прислонился к перилам и погрузился в мечты, как делает любой рабочий, пока рядом не появится начальник с хлыстом и не напомнит, что настало время отрабатывать жалованье. Я восхищался старым Джимом и немного сочувствовал ему. Я прекрасно понимал, что он жил в клетке, одинокий и растерянный, а его единственными друзьями были сторожа.
Однако дети не способны долго испытывать жалость. Она жжет, она не дает покоя, и мы быстро находим противоядие: самих себя. В моем неокрепшем детском сознании я спасал старого Джима: забирал его домой и позволял жить в нашей неприступной крепости на Ноб-Хилле, прятал в папоротнике, стоящем на верхней лестничной площадке, залезал с ним в кухонный лифт, оттуда мы проникали в подвал, где хранилась картошка и старые вина. Джим присматривал бы за мной своими уставшими глазами, пока я спал, и вообще наполнил бы мою жизнь сильными переживаниями и разнообразными приключениями, за которые его и посадили в клетку. Я бы спас Джима, а он, восхищенный и благодарный, лизнул бы мой лоб черным, огромным, как ботинок, языком.
После представления с медведем отец хотел отвести нас кататься на роликах, но мама сочла это слишком рискованным. Тогда, следуя указателям, мы отправились к воздушным шарам — против этого даже мама, вытиравшая платочком испарину со лба, не сумела возразить.
Шар вызвал у папы восторженные вздохи и широкую улыбку; отец стоял подбоченясь и, запрокинув голову, смотрел на это огромное серебристое великолепие. Он любил изобретения и новые технологии, особенно если те имели отношение к электричеству. Поэтому в нашем доме давно бы установили телефон, не возрази мама, что, помимо безумной дороговизны, во всей стране найдется лишь три тысячи людей, которым можно будет звонить, и что все эти люди неизвестного происхождения смогут названивать нам. Отцу запрещено было потакать своим техническим капризам, хотя как-то вечером, спустя годы после прогулки в Вудвордс-гарден, папа, ведомый любовью то ли к маме, то ли к новинкам, подарил ей электрический камень, вмонтированный в булавку для шарфа. Он вставил туда крошечную батарейку и приколол подарок на мамин лацкан, где сие творение засияло жутковатым светом. Мама нежно улыбалась, пока отец объяснял, как это все работает, и уверял, что таковы последние тенденции моды.
Тогда мама посмотрела на него с жалостью и сказала:
